Обида

Как только Шурик ушел, Кузьмич решил, что наступила пора действовать. Он взглянул на Петрова, и ему показалось, что тот словно ждет от него чего-то. «Наверное, чувствует, с кем имеет дело», — с некоторым довольством подумал Кузьмич и, напустив на себя этакую отеческую суровость, сказал:

— Да… ведь я только водку пью, да и то… — Тут он подумал, если заговорить о количестве выпиваемой нм водки, то это будет чересчур в лоб, и осекся.

Петров ожидающе молчал. Беседа явно не начиналась, и тогда Кузьмич решил подъехать с другого боку.

— Как он теперь с ребенком гулять будет? — спросил он чисто риторически, подразумевая, что, мол, нехорошо с ребенком гулять выпивши.

— Ногами, — сказал Петров и посмотрел на него еще задумчивее.

— Я имею в виду — за детьми глаз да глаз нужен, — робко сказал Кузьмич.

— Что же он, со стакана ослеп? — усмехнулся Петров. — Это от этилового спирта доходяги слепнут.

— Ну, все-таки… — Кузьмич неуверенно пожал плечами, — ведь ребенок… Да и жена может заметить. Это хорошо, когда ты один… — Что именно хорошо, Кузьмич прояснять не стал из педагогических соображений.

— Или когда жена помогает… — хитро улыбнулся Митька.

— Ну, такое редко бывает, — спокойно возразил Кузьмич, не чувствуя подвоха. — Бабы все-таки реже пьют, — рассудительно добавил он. — Особенно семейные…

— Так уж и редко? — снова улыбнулся Петров, но на этот раз в его улыбке просквозило некоторое презрение, природу которого Кузьмич опять не понял.

— Я лично таких не встречал, — авторитетно заявил Кузьмич.

Митька хмыкнул и даже отвернулся. Потом посмотрел на Кузьмича с иронией и жалостью.

— Ты хочешь сказать, что твоя одному тебе целыми авоськами таскает, — сказал Петров, и Кузьмича прошиб холодный пот. Он сразу понял значение Митькиных улыбочек и свой жалкий вид.

Конечно! Жена берет водку в том же магазине, где этот проклятый Петров прописан; конечно, она берет сразу помногу, и наверняка Митька ее видел и запомнил; и как теперь объяснишь, что покупает она раз в два, а то и в три месяца. Да и вообще оправдываться противно. Если дело касалось его одного, то Кузьмич наплевал бы, но тут была задета честь супруги, и поэтому он решил объясниться. Только приготовил первую солидную фразу, как справа, с того места, где сидел Шурик, раздалось деликатное покашливание. Кузьмич повернулся и обомлел — вместо Шурика на лавочке сидел милиционер. Молнией в мозгу Кузьмича пронеслось видение пустой бутылки, стоящей на лавочке между ним и Петровым, мокрого стакана, надетого на горлышко, сцена составления протокола, штраф, бумага на завод, общее собрание и еще что-то неясное, но совсем страшное.

— Ну что, Петров, уже на боевом посту? — сказал милиционер усталым голосом. — Ты прямо как на работу — никогда не опаздываешь…

Кузьмич оглянулся на Митьку и увидел, что бутылка и стакан непостижимым образом исчезли, а сам Митька сидит и самодовольно ухмыляется.

— Смена караула, — сказал Митька, — ты с дежурства, а я на дежурство. Кто-то должен за порядком следить…

— Тебе еще не надоело? — грустно спросил милиционер.

— А тебе? — живо поинтересовался Митька.

— Ведь попадешься ты мне в конце концов… Уж я тебя не пожалею.

— Ататашки сделаешь? — улыбнулся Петров.

Милиционер покосился на Кузьмича, пытаясь определить его за один взгляд, но, очевидно, это ему не удалось, и тогда он решил не принимать его в расчет.

— Ведь я давно хотел поговорить с тобой, Петров. Все-таки это дело надо как-то прекращать, а то…

— Нет, — решительно оборвал его Митька, — так дело не пойдет. Ты иди домой, переоденься, принеси рубль — тогда поговорим… А так ничего не выйдет.

— Ну смотри, Петров, — сказал милиционер без всякой угрозы.

— Да, конечно, он с рублем не вернется, — в спину уходящему милиционеру сказал Петров, — а жаль, хороший мужик. Посидели бы, потолковали… Так что, браток, придется нам с тобой третьего искать. Пока мы это дело организуем, глядишь, и гадюшник откроется…

Третий не укладывался в педагогическую схему Кузьмича, к тому же он испытывал некоторую благодарность к Митьке за то, что тот спас его от штрафа, и поэтому он молодецки повел плечами и сказал:

— Зачем нам третий? Что мы, вдвоем не осилим? Деньги у меня есть.

— Деньги еще пригодятся, — задумчиво сказал Петров, — а на двоих сейчас будет много. Собьем дыхание, а еще весь день впереди…

На третьего смотреть больно было. Он стоял в тамбуре магазина и пил пиво из бутылки. Было слышно, как стучат зубы о горлышко. Он кривился и вздрагивал от каждого глотка, будто он глотал не свежее, прохладное пиво, а сухой песок.

— Хорош, — осуждающе заметил Петров и мягким движением вынул бутылку из трясущихся рук. — Рубль есть?

Оказавшись без бутылки, бедняга даже покачнулся, словно его лишили опоры, светлая его бороденка поехала куда-то вбок, будто отклеилась, а массивные очки с толстыми стеклами внезапно запотели.

— Сссо-о-о? — донеслось откуда-то из бороды.

— Рубль есть? — брезгливо поморщившись, повторил Митька.

— Ссе-се-сять фри хахехи, — просипел бородач, и Кузьмич тревожно взглянул на Петрова.

Тот стоял как ни в чем не бывало и что-то подсчитывал в уме.

— Ладно, хватит, давай.

Бедолага с трудом разжал кулак и пересыпал на обширную Митькину ладонь слипшиеся медяки, меж которыми, как ранняя седина, поблескивали гривенники. Митька раскинул мелочь на ладони и одним взглядом определил:

— Точно, шестьдесят три копейки… Всего два шестьдесят три… Хватит. Давай твой рубль, браток, — обратился он к Кузьмичу. — Ты постой тут с Мишаней, видишь, он совсем плохой, а я быстро… Пиво ему не давай, оно ему не нужно, только хуже будет… А лучше идите потихоньку на лавочку, я вас догоню.

Очки у Мишани отпотели, и Кузьмич попытался заглянуть ему в глаза и даже отшатнулся от неожиданности. У Мишани были совершенно белые, как у вареного судака, глаза с крохотными точками зрачков.

— Ну пойдем, что ли? — неуверенно и отчего-то стесняясь, сказал Кузьмич.

Мишаня приоткрыл обросший бородой и усами рот, но оттуда ничего, кроме тонкого сипа, не вышло. Отчаявшись что-либо выговорить, он обреченно махнул головой и в несколько приемов повернулся к выходу Такая дисциплинированность произвела на Кузьмича впечатление, и он облегченно вздохнул. Он пьяных очень не любил, и притом не за то, что они пьяные, а за их неуправляемость. Он прямо бесился, когда кто-либо из его гостей перебирал лишнего, становился совершенно нетранспортабелен и его часами приходилось упрашивать лечь в постель, для его же, между прочим, блага. Или хуже того: вдруг гостя осеняла какая-нибудь идея, например: спать в ванной или ехать на вокзал и кого-нибудь провожать. Вдруг оказывалось, что он больше всего любит провожать и махать ладошкой вслед уходящему поезду… И почему-то в таких случаях остальные, более-менее трезвые, гости не возмущались такому поведению. Наоборот, это их очень веселило, и у любителя провожаний тут же находились сподвижники, и вот на вокзал собиралась уже целая веселая компания. Случалось, и ездили, а потом долго и весело вспоминали об этом приключении. Кузьмич никогда не пьянел настолько, чтобы потерять разум, и поэтому не разделял их веселья. Сам же он, когда случалось перебрать лишнего (а это случалось крайне редко), становился еще более рассудителен и монотонен. Галина Федоровна в таких случаях его не слушала совсем и уводила от него несколько укачанных его рассуждениями гостей.