Обитель Блаженных
Шрифт:
– Психология общества потребления. – пробурчал Васильич. – Она самая.
– Мы с ними ещё в поезде познакомились, по пути из Свердловска, поскольку в одном вагоне ехали. Мы-то с Васильичем на охоту собрались (у нас с тамошним охотхозяйством договор был подписан на заячьи шкурки, мы и поехали зайцев пострелять), а эти половину вагона скарбом своим забили: всё какие-то мешки да баулы у них непомерного размера, лыжи заграничной выделки – видно, что не от плохой жизни люди в лес бегут. Разговорились мы с ними, поскольку долгая дорога располагает к задушевной беседе. Ребятки они, конечно, занятные оказались, начитанные, но бесполезные с точки зрения тактического применения накопленных знаний.
– Что вы имеете в виду? – озадачился Евпсихий Алексеевич.
– Ну вот, как бы вам объяснить, что я имею в виду… Вот гонору у них было много, но при этом глубинных проникновений в сущность предмета спора не наблюдалось. Как будто кучка фуфлыжников случайно собралась в одном месте и всякий корчит из себя Бог знает кого;
– Три раза обыграл. – не без гордости проронил Васильич.
– Вот! Три раза!.. А Васильич университетов не кончал, и за всю жизнь всего одну книжку прочитал, кажется, про Робинзона Крузо, и всегда, когда мы на охоту вместе ходили, говаривал: ну вот, Викентий Палыч, мы с тобой опять, как Робинзон Крузо и Пятница!.. Такая вот шутка была постоянная у Васильича. Особенно, когда ружьё заряжал, то любил повторять, что вот мы, дескать, опять вдвоём, как Робинзон Крузо и Пятница, и тут уж ничего не попишешь!..
– Не отвлекайтесь, пожалуйста. – попросил Евпсихий Алексеевич. – Продолжайте рассказывать, как вы в поезде ехали.
– Ну вот, значит, едем мы вместе с ними в поезде, разговариваем о насущном. – продолжил рассказ Викентий Палыч, прозорливо угадывая в Евпсихии Алексеевиче человека, с которым будет трудно договориться. – А надо сказать, что оказался среди них юноша весьма непростого ума, типажа весьма замысловатого. Мне в жизни такие практически и не встречались. Это, знаете, такой тип, который от всего сердца презирает всяческий цинизм с меркантильностью и вполне искренно испытывает гордость за себя, как за советского человека, но при этом жить натурально по-советски у него почему-то не получается. Я вот скажу, для примера, что у него только штаны стоили никак не меньше ста рублей, что вовсе и не характерно для советского человека того времени; вот мне, например, чтоб на такие штаны заработать, надо было кучу заячьих шкурок добыть, а ведь заяц так легко в руки не даётся… Да что там штаны, когда весь евонный лыжный инвентарь имел заоблачную стоимость, и просто так его в магазине не купишь, только по блату. Вот и получается, что мы с ним совсем разные советские люди, хотя и верим в одно светлое будущее, и едем в одном вагоне, по билетам, купленным по одной цене. Получается, что справедливость не есть категория математическая и точная, а является категорией философской и делящей любую сообщность на чистых и нечистых. Тогда спросите вот у Васильича: почему он должен терпеть такое положение вещей?.. А он вам не ответит, потому что не знает.
– Я не знаю. – подтвердил Васильич уверенным кивком головы, хотя и несколько стыдливо.
– И вы решили дальше не терпеть, а поубивать всех этих мальчиков и девочек? – вспыхнула Катенька. – Из зависти к ихним штанам да лыжам?..
– Ни в коей мере не убивать! – обиделся Викентий Палыч. – Вы нас за мерзавцев конченных принимаете, но с соображалкой у нас всё в порядке, и я, например, считаю, что убийством ты только засвидетельствуешь собственную никчёмность, ибо мёртвому ничего не докажешь. Мы их просто напугать решили – студентиков-то этих… да, Васильич?.. просто решили обучить жизни не на словах, а непосредственно на опыте пережитого страха… Заставить задуматься, что нельзя играть с жизнью в те игры, которые она сама тебе не навязывает, и тем более нельзя играть просто так, от балды, просто оттого, что стало скучно дома сидеть!.. Это ж надо додуматься: зимой, в мороз, отправиться на лыжах в тайгу и горы!..
– Адреналина им, понимаешь, не хватает… за адреналином пошли в поход… – усмехнулся Васильич.
– Во!.. Это правильно Васильич вспомнил, что ихний самый болтливый турист нам всё время про этот адреналин втюхивал… А я понять не мог, что это такое, если не элементарное эгоистическое безрассудство, и почему необходимость адреналина притупляет чувство ответственности перед своими друзьями и близкими?.. Мне подумалось, что это всё надо срочно вылечить, что это не может оставаться в таком виде, в каком есть. Потому что нельзя возлагать надежд на успешное строительство светлого будущего, если государство заселено непугаными идиотами. Только личность, хоть разок измученная страхом, умеет ценить то счастье, что имеет, сколь бы мало его не было. Ты-то меня понимаешь, Васильич, я не сомневаюсь.
– Да, Викентий Палыч, я понимаю!.. – Васильич достал из кармана какую-то зашарпанную пачку сигарет, в очередной раз убедился, что она пуста, и тоскливо вздохнул.
– Разумеется, я постарался выудить хоть что-то вменяемое из разговора с этими ребятами, меня прямо-таки вдохновение в тот раз посетило, чему я тогда, конечно, не мог дать никакого отчёта. «Почему же, – спрашиваю. – не хватает вам адреналина, ребятки, если рядом наличествуют прекрасные девушки?.. Вы бы не сидели лопухами, а принялись ухаживать за ними, цветы дарить, денежку поднакапливать для торжественной церемонии бракосочетания. А ежели получите законное право запендюривать
своим девушкам, когда вздумается, тогда и получите свою порцию адреналина сполна, можете не сомневаться!..» Нет, они мне в ответ только смеялись и говорили, что ихние девушки и без цветов хороши, а замуж им выскочить завсегда успеется. Так ведь, Васильич?..– Так и есть, Викентий Палыч. В основном мололи чепуху и глупости какие-то. Говорили, что девушки, дескать, сами себе женихов выберут, ежели приспичит, поскольку девушки никому ничем не обязаны… гомогендеры какие-то…
– Ну!.. – ища у всех сочувствия, пробежался взглядом Викентий Палыч. – Кто бы из вас, столкнувшись с ворохом болезненных мыслей в головах подрастающего поколения, не задумался о том, как это всё можно вылечить?.. «И тем не менее, – спрашиваю я, поскольку хочу уместить в себя хоть какую-то вменяемость от разговора. – сообщите мне практическую цель вашего мероприятия, ребятки? обогатится ли энным количеством полезных сведений отечественная наука?.. адреналин-то, говорю, можно поискать и на пустыре за заводом Уралмаш, особенно в вечернее время суток, особенно в праздничный день!..» А они мне говорят, что наукой они наелись вдоволь, что невозможно каждый свой поступок согласовывать с научным достижением и социальной необходимостью, а есть простая человеческая тяга к необычным развлечениям, к необычайному студенческому отдыху. Вот ты, Васильич, имел когда-либо необычайный отдых?
– Маринку в Крым возил. – припомнил Васильич. – Целую неделю в Гурзуфе отдыхали, а когда вернулись, через неделю, Маринка на развод подала. Не знаю почему.
– Ну, Маринка твоя ещё та профурсетка была, я бы о ней и не горевал. – припомнив что-то сугубо личное, усмехнулся Викентий Палыч. – А тут мы едем в поезде по направлению к тайге, вроде бы и разговариваем доходчивым языком, но не слышим друг друга, и я окончательно понимаю, что этих ребят надо спасать. Причём, спасать от самих себя!.. Я и говорю им, что опасное дело вы затеяли, ребятки, что ночные морозы в этих краях непредсказуемы и могут достигать минус тридцати градусов, и лучше бы вам возвратиться вспять. То есть, уехать обратно, в город Свердловск, и закатить там в какую-нибудь кафешку на вечеринку с танцами. А девка одна среди них сыскалась – бойкая до чего девка, на язычок вострая, а по сути говоря, шмокодявка – вот она и говорит, что мы, дескать, опасностей не боимся, мы только статистически присутствуем в середине двадцатого века, а сами нацелены в абсолютное совершенство, которое должен символизировать век двадцать первый, и возможно, что духом и плотью мы подготавливаем базис для общества сверхчеловеков!.. Представляете, что она такое мне говорит?? «Вы уж не обижайтесь. – она с этаким шельмоватым прищуром мне улыбнулась, девка-то эта бойкая. – Не обижайтесь, Викентий Палыч, что ваше присутствие в нашем будущем вовсе не обязательно. Каждый, дескать, хорош на своём месте и в своё время. Оттого вам наше поколение и не понять.» Это что же, думаю, за общество такое, в котором не каждому найдётся своё место?.. Почему, думаю, в ваших молодых головах так много чудаческих фантазий и так мало обычной прямодушной чувствительности?.. Отчего же вы, думаю, такие уродились, если кажитесь идиотами непугаными?..
– У каждого поколения свои задачи. – попробовал пояснить Евпсихий Алексеевич. – Но каждое поколение просто обязано жить лучше предыдущего.
– Пусть живёт лучше – я не буду завидовать!.. Пусть!.. Но пусть и уважение имеет ко всему, что претерпевали ихние отцы и деды, пусть засечёт себе в подсознанье все оттенки того страха, которым потчевали пращуров!
– А вы лично много претерпевали? – сердито напряглась Катенька.
– Екатерина Владимировна, миленькая!.. да мы столько претерпевали, что вам и не снилось!.. Да, Васильич?..
– Претерпевали до хера. – сокрушённо покачал головой Васильич. – Да разве можно всё так просто объяснить, когда сытый голодному не товарищ?..
– А надо попробовать объяснить!.. Вот моего папашу в воркутинском лагере сгнобили ещё до войны – он проходил по делу троцкистского заговора; мою маменьку, как жену врага народа, затравили на работе, и она уволилась из школы, где работала учительницей физики, и потом до самой смерти посудомойкой в заводской столовой вкалывала. У ней руки имели этакий кроваво-красный цвет от кипятка и щёлочи – я уж, извините, эти-то руки очень хорошо запомнил, уж так она гладила меня неловко этими руками по головке, стараясь быть ласковой, а не получалось. И померла маменька, когда мне восьми лет ещё не было, и с того самого возраста меня содержали в детском доме, где детки злые водились и всякого новичка лупили почём зря!.. Спрашиваете вы нас, Катенька, много ли мы претерпевали?.. Вот у Васильича родители без вести пропали, куда-то пошли из своей оголодавшей деревеньки, неизвестно куда, а его в сиротский приют подбросили ночью, он толком и рассказать про своё детство ничего не может, поскольку всё детство проболел. «Только, – говорит. – и помню, как лежу в больничной койке, кашляю да в бред впадаю, дескать, возникает надобность у меня срочно встать и куда-то пойти, поскольку есть там что-то важное, что именно меня и дожидается.» С четырнадцати лет он за токарным станком работал в две смены, даже в передовики производства выбился, да только у станка втулка какая-то полетела, потому что механик выпимши был и подкрутил втулку не так, как следовало, и теперь у Васильича двух пальцев нет на правой руке… Да, Васильич?