Облака и звезды

Преодолевая песчаные сугробы, грузовик медленно двигался по единственной улице Карагеля. Барханы вторгались с востока. Они грозили завалить поселок. Я выглянул из кузова — по улице брела молодая туркменка в длинном красном платье. Она несла на руках ребенка, ноги ее глубоко вязли в песке. Песок выживал людей из поселка.

Подъехали к поселковому Совету. Через час нам были отведены квартиры в «свайных» домах.

— Сегодня — отдых. Завтра — разведка, послезавтра — в поход, — сказал начальник. — Барханы обнаглели. Надо с ходу вступать в бой.

* * *

…Вторую неделю работаем мы на Челекене. Приближается осень. Мы спешим — от зари до зари в поле. Работы много, времени мало. Надо составить почвенные, геоботанические, мелиоративные карты, надо разработать действенные меры для обуздания барханов. Пока что меры эти неизвестны. Но есть надежда их найти.

Растительность на Челекене есть. Она узкой каймой расположилась у самого моря. Здесь, и только здесь надо искать растения-пескоукрепители.

Начались поиски.

Геодезисты быстро набрали темпы, вырвались вперед; мы с Калугиным и Инной Васильевной скоро потеряли их из виду.

Главный ход начинался на окраине Карагеля, вел к морю.

Подойдя к Каспию, мы еще издали заметили густые тускло-зеленые заросли. Широкой полосой тянулись они вдоль берега. Вскоре на белой, покрытой ракушками равнине стали попадаться одинокие чахлые кусты. Это был сарсазан — невысокое, приземистое, невзрачное растение из семейства лебедовых. Чем ближе к морю, тем заросли гуще, кусты выше. Я стал обследовать сарсазанник. Кусты располагались близко один от другого, но не образовывали сплошного покрова. Других растений было очень мало. Очевидно, сильное засоление мог выносить только один сарсазан. И вдруг на границе сарсазанника и голой равнины я заметил невысокий редкий куст. На колючих ветках зеленели парные листочки, похожие на продолговатые лопаточки. На них блестел налет соли. Это была селитрянка. Так вот где она опять мне встретилась! Оказывается, сарсазан был не одинок.

Оба растения относились к замечательному типу солелюбов — галофитов. Галофиты не боятся засоления, наоборот — нуждаются в избытке солей. По словам Тимирязева, эти растения научились обращать себе на пользу враждебные силы природы. В клеточном соке галофитов растворено много солей, в основном — поваренной соли. Галофиты — растения-«медузы», их тело на девяносто процентов состоит из воды.

Описание сарсазанника отняло мало времени. Я заглянул в журнал Калугина. Там значилось: «Рекомендовать сарсазан как пескоукрепитель на сильно засоленных песках».

— На безрыбье и рак рыба, — сказал Калугин. — Только вот беда: сарсазан — водолюб, растет на песках с близкими грунтовыми водами, эти пески — мокрые, слабо развеваются.

— Значит, эта находка сомнительной ценности, — сказал я.

— Ничего! Главное — не падать духом.

Я молчал, боялся ответить резкостью. Поучения Калугина всегда меня раздражали. Лучше уж ничего не говорить, чем выдавать такие унылые прописные истины. Но, видно, горбатого могила исправит…

Мы двинулись по геодезическому ходу. Близость моря умеряла зной. Слабый ветер гнал по Каспию легкие белые барашки. Невысокая волна с шумом накатывалась на пологий берег, разбившись на множество ручьев, тихо стекала в море. У берега плавали стаи черных лысух — морских курочек. Они вылавливали мелкую рыбу.

Со стороны Южной косы показались две узкие длинные лодки — туркменские рыбачьи таймуны. Лодки с двух сторон направились к стае, стремясь отрезать ее от берега и от моря. Птицы поплыли было в море, но таймуны быстро приближались. Вот уже можно различить охотников, гребущих одним веслом. Стая поднялась на крыло; сейчас же над лодками вспыхнули дымки, чуть погодя донеслись хлопки выстрелов.

Заросли сарсазана тянулись вдоль берега, уходили вдаль. Но наш ход, проложенный через заросли солончакового кустарника, круто сворачивал на восток. Мы снова вышли на белую от ракушек равнину. Еще издали темнели на ней пятна растительности — густые заросли солянки куш-гези («птичий глаз»). С небольших кустиков с мясистыми листьями в упор смотрели на меня сотни широко открытых круглых глаз — золотистых, желтых, оранжевых, розовых. Это были яркие околоплодники с черным продолговатым зрачком плода посредине. Казалось, целые стаи странных птиц, мгновенно зарывшись в песке, притаились и зорко следят за каждым движением пришельцев.

Калугин, не глядя на солянки, хмуро молчал: куш-гези совсем уж бесполезна для мелиорации.

За участком с солянками от главного хода отходил короткий двухкилометровый визир. Он шел в сторону мелких барханных песков. Здесь начинались их первые скопления.

Ближе к морю ракушечный слой был покрыт мелкой песчаной рябью, но чем дальше на восток, тем рябь все увеличивалась, превращалась в небольшие холмики, затем в бугры. Кое-где на буграх росли кусты селитрянки. Между буграми серела южная полынь, виднелись редкие кустики кермека с мелкими сухими розовыми цветами. Кермек — «бессмертник»: сорванный цветок долго выглядит как живой.

Полынь и кермек кое-где были уже засыпаны, на поверхности торчали темные сухие прутики.

Скудная растительность Челекена отступала перед могучими, разрушительными, убивающими все живое силами пустыни.

На главный ход возвращались совсем подавленные. Почвоведы были уже здесь. Инна Васильевна рыла шурф на участке с селитрянкой. На выброшенной земле сидел Мурад.

Я сел рядом. К чему эти шурфы, эти ходы, визиры, если на Челекене нет растений-пескоукрепителей? Но здесь, говорят, был ботаник из Ашхабада. Что, если попытаться получить его материалы? Может, ему удалось найти нужные нам растения. Тогда, сразу же после войны, было не до того… А если написать в Академию наук? Вдруг ответят? Как-никак — помощь науки практикам, полевикам. Сами мы ничего не найдем, это уже ясно. Но вот как писать — от имени отряда или от себя? От отряда вернее: это коллектив. Но согласятся ли начальник, Калугин? Дескать, буксир просим. А престиж отряда? Обвинят в неверии в свои силы, в капитулянтских настроениях…

Солнце стояло уже высоко, но возле моря жара почти не чувствовалась. А надо было идти в глубь Челекена, к раскаленным барханам, наносить их на план, искать пескоукрепитель, искать почти без надежды найти.

— Пошли. — Калугин быстро поднялся.

С вершины огромного бархана мы спустились в котловину.

На склоне его виднелась чахлая поросль кандыма, рядом растопырила ветки вездесущая селитрянка.

— До чего же неразборчивое растение! — сердито сказал Калугин. — На шоре селится рядом с водолюбом — сарсазаном. Здесь живет среди сухолюбов — рядом с полынью, даже с кандымом.

— Да, встречается везде, а что толку? — отозвался я. — Подвижных песков боится так же, как и другие.

Чем дальше на запад, тем растительность становилась беднее. Я механически вел записи, отмечая в журнале номер пикета, писал: «Растительность отсутствует».

______

Работа шла по-прежнему, но теперь мы выезжали в пески почти без надежды на удачу.

Вечером, прикладывая один к другому испещренные условными знаками полевые планшеты, я видел: все четче вырисовываются контуры будущей геоботанической карты Челекена. Но на этой карте пока нет главного — местообитания растений, которые могут стать непреодолимой преградой на пути подвижных песков.

Не найти нужный пескоукрепитель — это не только признаться в своей несостоятельности: Челекен останется во власти барханов. Правда, их можно временно укротить; для этого служат механические защиты — маты, сплетенные из травы, из веток. Но маты надо завозить на Челекен, потом раскладывать вручную по барханам.

Тысячи матов… Через год они износятся, сгниют. Начинай все сначала. Замешкаешься — барханы вырвутся на волю, опять полезут в поселки. Нет, не для этого нас посылали на Челекен.