Обман

— Понять, что лютеранство порождено пороками церкви, еще не означает его защищать, — спокойно парировал Джелидо. — К тому же, дон Диего, император, которому вы служите, ратует за католицизм, основанный на строгих правилах.

— Даже на слишком строгих, — вздохнул дипломат, — Но отложим эту тему до беседы с правителем Милана. Несмотря на мое ремесло, политика нагоняет на меня скуку. Надеюсь, меня скоро отпустят в Венецию, к тамошним очаровательным женщинам.

В этот момент кучер объявил:

— Синьоры, мы въезжаем в город!

Катерина отодвинула занавеску. Взошла луна, но звезд еще не было видно на светлом небе. У ворот Милана расположились лагеря имперских войск. Солдат в полном обмундировании окружала толпа жен, детей и любовниц. Голосов не было слышно, но, наверное, они говорили на всех диалектах Европы, кроме французских. Одни чистили оружие, другие готовили ужин на бивачном костре или возле своей палатки.

Солдаты, охранявшие ворота, говорили по-итальянски. Никаких формальностей не требовалось. Дону Диего достаточно было почтительно поклониться офицеру стражи, и карета въехала в узкие улочки, по краям которых высились двухэтажные дома.

Кучер замедлил движение.

— Куда вас везти, дон Диего? — громко спросил он, свесившись с облучка.

— В палаццо правителя Гонзаги. Знаешь, где это?

— Конечно.

Карета быстро покатила по темнеющим улицам, чтобы добраться засветло. Навстречу попался всего один экипаж, перед которым, задыхаясь от усталости, бежал слуга с факелом в руке. Этот варварский и жестокий обычай еще сохранился в семьях местной аристократии, причем зачастую слуга был уже стар и сед.

Внутри кареты наступила полная темнота. Неожиданно Катерина почувствовала, что чья-то рука пытается найти ее руку. Она решила, что это Джулия, и собралась уже раздраженно отпихнуться, но на ощупь кожа ладони оказалась слишком грубой, а запястье — волосатым, и она поняла, что рука мужская. Катерина вздрогнула, подумав, что это дон Диего. Но тот сидел напротив, а рука протянулась совсем с другой стороны. И тогда она догадалась, что это была рука Пьетро Джелидо.

Сердце ее замерло, и она погрузилась в непередаваемое ощущение, которого не испытывала уже многие годы. Ей вдруг стало ясно, что это венец давно вызревавшего в ней желания, в котором она и себе самой не осмеливалась сознаться. Она еле удержалась от искушения поднести эту руку к груди, открыть ей грудь для ласк. Но, сдержавшись, она только лишь нежно погладила ее и, ощутив исходящий от нее жар, крепко сжала.

Когда они подъехали к дворцу, величественный фасад которого тонул во тьме, рука быстро убралась. Слуги с факелами вышли им навстречу, и они сошли со ступенек кареты. Пьетро Джелидо снова обрел всю свою сдержанность. Катерина тоже попыталась хранить спокойствие, но у нее не очень получалось. Часть ее души захлестнула несвойственная ей нежность, а другая часть упрекала ее за слабость и требовала немедленного и жестокого покаяния.

Герцогиня машинально проследовала за остальными в освещенный канделябрами вестибюль. Молчаливая и слегка растерянная Джулия шла за ней. Дон Диего отрекомендовался мажордому, тот поднялся наверх и спустился через несколько минут.

— Синьор правитель Ферранте Гонзага примет вас тотчас же. В настоящий момент с ним беседует знаменитый врач.

Пьетро Джелидо нахмурился.

— Можно узнать имя этого врача?

Мажордом наклонил голову.

— Не думаю, что это тайна, синьор. Он немец, и его называют доктор Пентадиус.

У всех троих путешественников вырвался крик удивления. Громче всех вскрикнула Катерина. Цветок, который она спрятала за корсаж, начал жечь ей грудь, как раскаленное железо. Она схватила его за стебель и отбросила далеко от себя. Мажордом, возмущенный тем, что в вестибюле насорили, нагнулся, чтобы его поднять. К величайшему своему удивлению, он не нашел на полу никакого цветка.

СОЛНЦЕ В ЗНАКЕ СТРЕЛЬЦА

Маркиз де Финат спускался вместе с Мишелем по лестнице своего палаццо у подножия выходившего на море холма.

— Жаль, что вы собираетесь уехать из Савоны, — деликатно сказал он. — Не знаю, бывали ли вы в Милане, но уверяю вас, этот перенаселенный город гораздо менее привлекателен, чем наш.

— Я прекрасно это знаю, синьор маркиз, — ответил Мишель, — Но в Италии я путешественник. В Милан я еду, потому что получил важное приглашение, иначе я бы уже давно вернулся домой.

Де Финат наморщил низкий лоб, хорошо гармонировавший с пухлым лицом, на котором читалась доброта, но никак не острота ума.

— Вы много теряете. Савона — город спокойный. Мы перестали быть яблоком раздора между европейскими королями, и, кажется, дож Генуи собирается предоставить нам независимость. Теперь здесь действительно хорошо живется.

Мишель удержался от искушения рассказать маркизу о видении, посетившем его накануне, когда ему снова «во сне наяву» явился Парпалус. Он, как обычно, повиновался импульсу записать расплывчатое послание стихами:

Le tyran Siene occupera Savone; Le fort gaign'e, tiendra classe marine; Les deux armees par la Marque d'Ancone: Par effraieur le chef s'en examine. Тиран Сиенский заберет Савону, Грозит отбить ту крепость флот морской. Под знаменем Анконы оба войска. Трусливый вождь все медлит, размышляя [18] .

Пророчество достаточно ясное. Сиенский тиран — это, без сомнения, честолюбивый дон Диего Уртадо де Мендоса, наместник Карла Пятого в Италии. Он уже заявлял о своих претензиях на создание государства, которое, базируясь в Центральной Италии, распространит свое влияние на Северную Италию, включая Парму, Пьяченцу, Геную, Сиену и Пьомбино. При таком обороте событий Савона разделит участь Генуи, и ближайший укрепленный форт, Специя, примет флот, призванный блюсти прочность новых испанских владений. В это время центр Италии, Марка д'Анкона, поддержит продвижение наземных войск.

18

Катрен LXXV, центурия I. Перевод Л. Здановича.

И все же Мишель не был уверен, что все произойдет именно так. В последней строке говорится, что дон Диего Уртадо устрашится размахов собственного замысла и не отважится осуществить его до конца. Катрен ограничивался описанием планов и возможностей.

Если бы Мишель все это поведал маркизу, тот счел бы его сумасшедшим, а потому он предпочел промолчать.

— В Савоне мне было очень хорошо, — нарочито беспечно ответил он. — Я охотно остался бы здесь, но правда не могу.

Они подошли к подножию лестницы. Маркиз вздохнул.

— Что ж, по крайней мере, останется память о тех чудесах, что вы совершили. У жены мессера Бернардо Грассо все лицо было усыпано веснушками, а ваши мази очистили кожу за одну ночь. То же самое — у невесты мессера Джованни Ферлино де Карманьола. Теперь у нее такие белые щечки, просто мраморные, и она снова красавица.

В памяти Мишеля всплыло прекрасное лицо Магдалены. Пока он своими притираниями не сделал ее кожу шершавой и прозрачной, его тоже покрывали веснушки. Острая боль пронзила его. Однако отогнать воспоминание на этот раз удалось довольно быстро.