Обнаженная

Когда въ его присутствіи говорили о красивыхъ женщинахъ или разглядывали портреты иностранныхъ красавицъ, маэстро не скрывалъ своего «ъодобренія.

– Да, она красива! Она очень недурна… – мнѣ хотѣлось бы написать съ нея портретъ.

Его преклоненіе передъ женскою красотою никогда не выходило изъ предѣловъ искусства. Для него существовала въ мірѣ только одна женщина – его жена. Остальныя могли только служить моделями.

Онъ, упивавшійся мысленно физическою красотою и относившійся къ обнаженному тѣлу съ благоговѣйнымъ восторгомъ, не желалъ знать иныхъ женщинъ кромѣ законной жены, которая становилась все болѣзненнѣе и печальнѣе, и терпѣливо ждалъ съ покорностью влюбленнаго, когда проглянетъ, наконецъ, лучъ солнца, и настанетъ минута покоя среди вѣчныхъ бурь.

Врачи признавались въ своемъ полномъ безсиліи перелъ нервнымъ разстройствомъ Хосефины, губившимъ ея слабый организмъ и совѣтовали мужу быть съ нею какъ можно ласковѣе и внимательнѣе. Кротость Реновалеса удвоилась подъ вліяніемъ этихъ внушеній. Врачи приписывали нервное разстройство тяжелымъ родамъ и кормленію, надорвавшимъ слабое здоровье молодой матери. Они подозрѣвали кромѣ того существованіе какой-нибудь тайной причины, поддерживавшей больную въ состояніи постояннаго возбужденія.

Реновалесъ, слѣдившій за женою въ надеждѣ добиться когда нибудь мира въ домѣ, скоро открылъ истинную причину болѣзни жены.

Милита подростала. Она была уже почти врослая. Ей было четырнадцать лѣтъ, и она носила длинныя платья, привлекая своею красотою и здоровьемъ алчные взгляды мужчинъ.

– Скоро настанетъ день, когда она упорхнетъ отъ насъ, – говорилъ иногда маэстро, смѣясь.

Слыша разговоры о свадьбѣ Милиты и будущемъ зятѣ, Хосефина закрывала глаза и говорила сдавленнымъ голосомъ, въ которомъ звучало непреодолимое упорство:

– Она выйдетъ замужъ за кого хочетъ… но только не за художника. Лучше пусть умретъ въ такомъ случаѣ.

Реновалесъ догадался тогда объ истинной болѣзни жены. Это была ревность, бѣшеная, смертельная, непримиримая ревность и тяжелое сознаніе собственной болѣзненности. Хосефина была увѣрена въ мужѣ и знала, что онъ не разъ заявлялъ о своей супружеской вѣрности. Но говоря въ ея присутствіи объ искусствѣ, художникъ не скрывалъ своего восторга передъ наготою и своего религіознаго культа красивыхъ формъ женскаго тѣла. Онъ не высказывалъ всего, но Хосефина читала въ его мысляхъ. Она понимала, что любовь къ наготѣ, зародившаяся въ немъ въ юномъ возрастѣ, только усилилась съ годами. Глядя на чудныя статуи, украшавшія его мастерскія, или просматривая альбомы, гдѣ женская нагота сіяла во всей своей божественной красѣ на темномъ фонѣ снимковъ, Хссефина сравнивала ихъ мысленно со своимъ тѣломъ, обезображенномъ болѣзнью.

Глаза Реновалеса, съ восторгомъ упивавшіеся прежде ея чудными руками съ граціозными контурами, крѣпкими грудями, напоминавшими опрокинутыя алебастровыя чаши, боками съ изящными линіями, бархатно-округленною шеей и прелестными, стройными ногами, созерцали теперь по ночамъ ея слабое тѣло съ выступающими рядами реберъ; символы женщины, прежде крѣпкіе и сладострастные, висѣли теперь, какъ тряпки; кожа на рукахъ была покрыта желтыми пятнами; ноги были худы, какъ у скелета. Этотъ человѣкъ не могъ любить ея. Его вѣрность держалась только на состраданіи, можетъ-быть на привычкѣ къ безсознательной добродѣтели. Хосефина не могла повѣрить, чтобы мужъ сохранилъ любовь къ ней. У другого человѣка это было-бы мыслимо, но отнюдь не у художника. Онъ восторгался днемъ красотою, а ночью сталкивался съ безобразіемъ, истощеніемъ и физическимъ уродствомъ.

Ревность мучила Хосефину, отравляла ея мысли, подтачивала силы. Ревность эта была безутѣшна, тѣмъ болѣе, что она не имѣла реальнаго основанія.

Хосефинѣ было невыносимо тяжело признавать свое безобразіе; она завидовала всѣмъ рѣшительно и жаждала смерти, но мучила окружающихъ, чтобы увлечь ихъ въ своемъ паденіи.

Наивныя ласки мужа дѣйствовали на нее, какъ оскорбленіе. Онъ можетъ-быть любилъ ее и подходилъ къ ней съ наилучшими намѣреніями, но она читала въ его мысляхъ и видѣла въ нихъ своего непобѣдимаго врага, соперницу, побѣждавшую ее красотою. Хосефина не могла совладать съ этимъ. Она была связана съ человѣкомъ, который былъ вѣренъ культу красоты и не могъ отказаться отъ него. О, съ какою тоскою вспоминала она тѣ дни, когда она защищала отъ мужа свое юное тѣло, не позволяя воспроизводить его на полотнѣ. Если бы юность и красота вернулись къ ней теперь, она сбросила бы одежду безо всякаго стыда, встала бы посреди мастерской съ дерзостью вакханки и крикнула бы мужу:

– Пиши, наслаждайся моимъ тѣломъ! И каждый разъ, какъ ты будешь думать о своей вѣчной возлюбленной, которую называешь красотою, постарайся представлять ее себѣ не иначе, какъ съ моимъ лицомъ и съ моимъ тѣломъ.

Это было величайшимъ несчастьемъ жить всю жизнь съ художникомъ. Она рѣшила ни за что не выдавать свою дочь замужъ за художника. Лучше пусть Милита умретъ. Люди, мысли которыхъ одержимы всегда страстью къ красотѣ, могутъ жить спокойно и счастливо только съ вѣчно юною и прекрасною женщиною.

Вѣрность мужа приводила Хосефину въ отчаяніе. Этотъ цѣломудренный художникъ постоянно перебиралъ въ памяти воспоминанія о женскихъ прелестяхъ и рисовалъ мысленно картины, которыхъ не смѣлъ переносить на полотно изъ страха передъ женою. Съ проницательностью больного человѣка Хосефина читала эти мечты иа лицѣ мужа. Она предпочла бы даже имѣть увѣренность въ измѣнѣ; ей было-бы легче видѣть мужа влюбленнымъ въ другую женщину, одержимымъ животною страстью. Изъ этого путешествія за предѣлы брака онъ могъ вернуться къ ней усталымъ и униженнымъ; но отъ увлеченія красотою не могло быть возврата.

Догадавшись о горѣ Хосефины, Реновалесъ съ нѣжностью принялся за исцѣленіе жены. Онъ сталъ избѣгать въ ея присутствіи разговоровъ о художественныхъ увлеченіяхъ, сталъ находить ужасные недостатки въ красавицахъ, заказывавшихъ ему портреты, восхвалять духовную красоту Хоссфины и постоянно писать съ нея портреты, перенося на полотно ея черты, прихорошенныя съ поразительною ловкостью.

Хосефина улыбалась съ вѣчнымъ снисхожденіемъ женщинъ, которыя вѣрятъ самой невѣроятной и чудовищной лжи, если она льститъ имъ.

– Это ты, – говорилъ Реновалесъ: – это твое лицо, твоя грація, твое благородное выраженіе. Мнѣ кажется, что ты на дѣлѣ даже красивѣе, чѣмъ на портретѣ.

Хосефина продолжала улыбаться, но во взглядѣ ея вскорѣ вспыхивалъ гнѣвъ. Она сжимала губы, и лицо ея темнѣло отъ злобы, а глаза пристально устремлялись на художника, словно рылись въ его мысляхъ.

Все это ложь. Мужъ льстилъ, воображая, что любитъ ее, но онъ былъ вѣренъ ей только тѣломъ, а не душою. Непобѣдимый врагъ, вѣчная любовница царила въ его мысляхъ.

И подъ впечатлѣніемъ этой мысленной невѣрности мужа и отчаянія передъ безсиліемъ, въ нервной системѣ Хосефины назрѣвала буря, которая разражалась потоками слезъ и градомъ упрековъ и оскорбленій по адресу мужа.

Жизнь маэстро Реновалеса была настоящимь адомъ, несмотря на то, что онъ достигъ богатства и славы, о которыхъ мечталъ столько лѣтъ, видя въ нихъ истинное счастье.

IV

Было три часа дня, когда знаменитый художникъ вернулся домой послѣ завтрака съ венгерцемъ.