Обнаженная
Шрифт:
– А ты что же не работаешь? Я постоянно встрѣчаю тебя здѣсь въ рабочіе часы.
Онъ двусмысленно улыбался при этихъ словахъ, а молодой человѣкъ покраснѣлъ, оправдываясь и объясняя, что онъ много работаетъ ежедневно, но чувствуетъ потребность непремѣнно зайти въ мастерскую маэстро прежде, чѣмъ пройти въ свою. Онъ пріобрѣлъ эту привычку еще въ то время – лучшее въ его жизни, – когда онъ учился подъ руководствомъ великаго художника въ менѣе роскошной мастерской, чѣмъ эта.
– А Милита? Ты видѣлъ ее? – продолжалъ Реновалесъ съ добродушной улыбкою, въ которой звучало нѣкоторое ехидство. – Она не выдрала у тебя волосы за этотъ новый, съ ногъ сшибательный галстухъ?
Сольдевилья тоже улыбнулся. Онъ былъ въ столовой
Когда она была совсѣмъ крошкою, а онъ подросткомъ, Сольдевилья не разъ таскалъ ее на спинѣ по старой мастерской, а маленькій бѣсенокъ дергалъ его за волосы и награждалъ пощечинами своими рученками.
– Какая она славная! – прервалъ Котонеръ. – Она самая граціозная и симпатичная изо всѣхъ молодыхъ дѣвушекъ, что я знаю.
– А гдѣ нашъ несравненный Лопесъ де-Соса? – спросилъ опять маэстро ехиднымъ тономъ. – He заходилъ сегодня этотъ шофферъ, который сводитъ насъ съ ума своими автомобилями?
Улыбка исчезла съ лица Сольдевилья. Онъ поблѣднѣлъ, и глаза его загорѣлись нехорошимъ огнемъ. Нѣтъ, онъ не видалъ сегодня этого господина. По словамъ дамъ, онъ былъ очень занятъ починкою автомобиля, сломавшагося у него на дорогѣ въ окрестностяхъ Мадрида. Воспоминаніе объ этомъ другѣ семьи было, повидимому, тяжело молодому художнику и, желая избѣжать новыхъ намековъ, онъ попрощался съ маэстро. Надо воспользоваться двумя остающимися солнечными часами и поработать. На прощанье онъ высказалъ еще нѣсколько похвалъ потрету графини.
Друзья остались сидѣть вдвоемъ въ глубокой тишинѣ. Усѣвшись поглубже на диванѣ изъ персидскихъ матерій, Реновалесъ молча глядѣлъ на портретъ.
– Она придетъ сегодня? – спросилъ Котонеръ, указывая на портретъ.
Реновалесъ сдѣлалъ рукою недовольный жестъ. Сегодня или въ другой день. Отъ этой женщины немыслимо ожидать серьезнаго отношенія къ работѣ.
Онъ ждалъ ее теперь, но нисколько не удивился бы, если бы она не пришла. Онъ работалъ уже около мѣсяца, а она не приходила на сеансъ аккуратно два дня подрядъ. Графиня была очень занята; она была предсѣдательницею въ нѣсколькихъ обществахъ эманципаціи и распространенія просвѣщенія между женщинами, устраивала балы и лоттереи; скучая отъ отсутствія заботъ, она наполняла жизнь благотворительностью; ей хотѣлось, подобно веселой птичкѣ, быть одновременно всюду. Круговоротъ женскихъ сплетенъ увлекалъ ее и держалъ крѣпко; она не могла остановиться. У художника, не сводившаго глазъ съ портрета, вырвалось вдругъ восклицаніе восторга.
– Какая это женщина, Пепе! Какая модель для портрета!
Его глаза раздѣвали, казалось, красавицу, гордо глядѣвшую съ полотна во всемъ своемъ аристократическомъ величіи. Они старались проникнуть подъ шелкъ и кружева и увидѣть кожу и линіи тѣла, неясно обозначавшіяся подъ платьемъ. Воображенію художника сильно помогали обнаженныя плечи и начало упругихъ грудей, слегка намѣчавшихся подъ кружевами декольте и раздѣленныхъ нѣжною, темноватою полосою.
– Вотъ это самое я сказалъ и женѣ твоей, – простодушно заявилъ старый холостякъ. – Когда ты пишешь портреты красавицъ, какъ эта графиня, то видишь въ нихъ только модели, а не женщинъ.
– Ахъ, значитъ, Хосефина говорила съ тобою объ этомъ?
Котонеръ поспѣшилъ успокоить друга, боясь испортить его пищевареніе. Пустяки! Все это лишь нервничанье бѣдной Хосефины, видѣвшей все въ черномъ свѣтѣ.
Она намекнула во время завтрака на графиню Альберка и ея портретъ. Хосефина не долюбливала ея, повидимому, несмотря на то, что воспитывалась съ нею вмѣстѣ въ Sacre Coeur\'ѣ. Она смотрѣла на нее, какъ на всѣхъ остальныхъ женщинъ, и графиня была для нея страшиымъ врагомъ. Но Котонеру удалось успокоить ее и даже вызвать на ея губахъ слабую улыбку. Этимъ разговоромъ
былъ положенъ конецъ всѣмъ ея подозрѣніямъ.Но Реновалесъ не раздѣлялъ оптимизма друга. Онъ догадыьался о душевкомъ состояніи жены и понималъ теперь, почему она ушла съ завтрака и отправилась наверхъ плакать и призывать смерть. Хосефина ненавидѣла Кончу какъ всѣхъ женщинъ, входившихъ въ его мастерскую. Но это печальное впечатлѣніе скоро изгладилось въ душѣ художника, привыкшаго къ нервности жены. Вдобавокъ сознаніе супружеской вѣрности окончательно успокоило его. Совѣсть его была чиста, и Хосефина могла думать, что ей нравится, Она была несправедлива къ нему, и онъ покорно преклонялъ голову и безропотно терпелъ это рабство.
Желая отвлечь мысли отъ этого предмета, онъ заговорилъ объ искусствѣ. Онъ находился еще подъ впечатлѣніемъ разговора съ Текли, который только – что объѣхалъ всю Европу и былъ въ курсѣ того, что писали и думали знаменитые художники.
– Я сталъ стариться, Пепе. Ты думаешь, я не замѣчаю этого. Нѣтъ, не спорь. Я знаю, что еще не старъ въ сорокъ три года. Я хочу сказать, что закоснѣлъ на своемъ пути. Давно уже не создавалъ я ничего новаго. Все y меня выходитъ тоже самое. Ты знаешь, что разныя старыя жабы, завидующія моей славѣ, бросаютъ мнѣ въ лицо этотъ упрекъ, словно ядовитый плевокъ.
И съ эгоизмомъ великихъ художниковъ, которые постоянно считаютъ себя забытыми и подверженными зависти всего міра, маэстро жаловался на рабское состояніе налагаемое на него судьбою. Зарабатывать деньги! Какая ужасная цѣль для художника! Если бы міръ управлялся соотвѣтственно здравому смыслу, художники содержались-бы на счетъ государства, которое щедро оплачивало бы всѣ ихъ потребности и причуды. Тогда они были-бы свободны отъ матеріальныхъ заботъ. «Пишите, что хотите, и какъ хотите». При такихъ условіяхъ создавались-бы великія произведенія, и искусство шло-бы впередъ гигантсками шагами, не унижая себя лестью передъ невѣжественными богачами и вульгарною публикою. Но при современныхъ условіяхъ надо было много зарабатывать, чтобы быть знаменитымъ художникомъ, а деньги платились почти исключительно за портреты; приходилось открывать лавочку и пускать къ себѣ каждаго прохожаго безъ права выбора. Проклятая живопись! Для писателя бѣдность являлась заслугою, свидѣтельствуя о его честности и добродѣтели. Но художникъ долженъ былъ быть богатымъ; талантъ его оцѣнивался высотою заработка. Слава о его картинахъ соединяаась непремѣнно съ тысячами дуро. Говоря о его произведеніяхъ, публика прибавляла всегда: онъ зарабатываетъ столько-то, и для поддержанія этого богатства, неизмѣннаго спутника славы, приходилось работать сдѣльно и льстить богатой, но вульгарной публикѣ.
Реновалесъ говорилъ нервно. Иной разъ эта работа славнаго поденщика была еще терпима, когда моделями служили красивыя женщины или мужчины съ интеллигентнымъ выраженіемъ лица. Но приходилось, вѣдь, имѣть дѣло и съ грубыми людьми, богачами съ видомъ ломовыхъ извозчиковъ, толстыми дамами съ безжизненными лицами. Когда онъ позволялъ стремленію къ истинѣ одерживать надъ собою побѣду и изображалъ модель въ ея дѣйствительномъ видѣ, къ числу его враговъ прибавлялся еще одинъ новый, который платилъ съ недовольнымъ видомъ и разсказывалъ всюду, что Реновалесъ вовсе не такъ талантливъ, какъ говорятъ. Во избѣжаніе этого онъ лгалъ на полотнѣ, пуская въ ходъ пріемы, которыми пользовались менѣе талантливые художники, и эта двуличность сильно мучила его.
– Кромѣ того портреты вовсе не исчерпываютъ всей живописи. Это не называется живописью. Мы считаемъ себя художниками за умѣнье воспроизвести лицо, а лицо есть только часть тѣла. Мы смущаемся передъ нагимъ тѣломъ. Мы забыли о немъ. Мы говоримъ о немъ со страхомъ и уваженіемъ, какъ о церковномъ предметѣ, который достоинъ поклоненія, но котораго мы не видали вблизи. Все платья, да матеріи. Приходится плотно закутывать тѣло, отъ котораго мы бѣжимъ, какъ отъ заразы…