Обнаженная

Конча сняла шляпу и стала поправлять прическу передъ тѣмъ самымъ венеціанскимъ зеркаломъ, къ которому подбѣжалъ передъ ея приходомъ художникъ.

Ея поднятыя руки красиво обрамляли бѣлокурые волосы; Реновалесъ любовался сзади красотою ея плечъ, видя въ тоже время спереди отраженіе ея лица и груди въ зеркалѣ. Она весело напѣвала, поправляя волосы, и пристально и невозмутимо глядѣла на отраженіе своихъ глазъ.

Цвѣтъ ея волосъ былъ неестественно блестящъ и ярокъ. Художникъ былъ увѣренъ въ томъ, что волосы ея накрашены, но цвѣтъ ихъ ничуть не терялъ отъ этого въ его глазахъ. Венеціанскія красавицы у старинныхъ художниковъ тоже красили волосы.

Графиня усѣлась въ креслѣ неподалеку отъ мольберта. Она чувствовала себя усталою и была рада, что не надо стоять на ногахъ, какъ маэстро требовалъ вовремя большихъ сеансовъ. Реновалесъ отвѣчалъ односложно, пожимая плечами. Все равно, пусть сидитъ, какъ ей нравится. День потерянъ. Онъ будетъ отдѣлывать только лобъ и волосы. Она можетъ спокойно отдыхать и глядѣть, куда угодно.

Маэстро тоже не очень охотно работалъ въ этотъ день. Въ немъ клокотала глухая злоба. Онъ былъ оскорбленъ ироническимъ тономъ графини, видѣвшей въ немъ особеннаго человѣка, какой-то рѣдкій экзепляръ, и считавшей его неспособнымъ на то, что дѣлали разные дураки, вертѣвшіеся вокругъ нея; многіе изъ нихъ, судя по людскимъ сплетнямъ, были ея любовниками. Странная женщина, холодная и вызывающая! Реновалесъ чувствовалъ желаніе броситься на нее, какъ оскорбленный самецъ, поколотить ее, вылить на нее свое презрѣніе, словно на самую доступную женщину, и дать ей почувствовать свое мужское превосходство.

Изъ всѣхъ женщинъ, съ которыхъ онъ писалъ портреты, ни одна не волновала его художественный инстинктъ такъ, какъ эта. Онъ былъ увлеченъ ея живостью, граціею и почти дѣтскимъ легкомысліемъ, но слегка сострадательный тонъ ея вызывалъ въ немъ чувство ненависти. Онъ былъ въ ея глазахъ лишь добрымъ, но совершенно простымъ малымъ, одареннымъ, по странной прихоти Природы, художественнымъ талантомъ.

Реновалесъ отвѣчалъ на ея презрѣніе, ругая ее мысленно. Хороша у нея репутація! Въ обществѣ недаромъ отзывались о ней дурно. Пріѣзжая на сеансъ не иначе, какъ запыхавшись и на спѣхъ, она являлась, можетъ-быть, прямо со свиданія съ кѣмъ-нибудь изъ молодежи, постоянно вертѣвшейся вокругъ нея въ надеждѣ вкусить прелести ея вызывающей и пышно расцѣтшей красоты.

Но стоило только Кончѣ заговорить нѣжно-довѣрчивымъ тономъ, жалуясь на клевету, которую распускали про нее, и выказать ему хоть нѣкоторое довѣріе, точно старому другу, какъ мысли маэстро немедленно принимали иное направленіе. Графиня становилась въ его глазахъ идеальной, возвышенной женщиной, обреченной на жизнь въ пустомъ и бездушномъ высшемъ обществѣ. Всѣ распускаемые про нее толки были злою клеветою и ложью разныхъ завистииковъ. Ей слѣдовало быть подругою возвышеннаго человѣка, художника.

Реновалесъ зналъ ея исторію изъ дружескихъ бесѣдъ, которыя они нерѣдко вели вдвоемъ. Конча была единственною дочерью гранда, важнаго юриста и бѣшеннаго политикана, занимавшаго не разъ постъ министра въ самыхъ реакціоныхъ кабинетахъ временъ Изабеллы II. Она воспитытывалась въ Sacre Coeur, какъ Хосефина, которая прекрасно помнила свою буйную подругу, несмотря на то, что та была на четыре года моложе ея. «У насъ не было большей шалуньи и сорванца, чѣмъ Кончита Саласаръ; это былъ форменный бѣсенокъ». Въ этихъ словахъ услышалъ про нее Реновалесъ впервые. Затѣмъ, когда онъ переселился съ супругой изъ Венеціи въ Мадридъ, они узнали, что Конча перемѣнила свою фамилію на титулъ графини де Альберка, выйдя за мужъ за человѣка, который по возрасту свободно могъ бы быть ей отцомъ.

Мужъ ея служилъ при дворѣ и исполнялъ съ величайшею добросовѣстностью всѣ обязанности испанскаго гранда, гордясь положеніемъ королевскаго слуги. Онъ страдалъ оригинальной маніей, а именно добивался полученія всѣхъ европейскихъ орденовъ; какъ только его награждали новымъ орденомъ, онъ заказывалъ свой портретъ масляными красками и позировалъ въ парадной формѣ, весь въ лентахъ и крестахъ. Жена смѣялась, глядя на его маленькую, лысую и важную фигурку въ высокихъ сапогахъ, съ длинною саблей, съ осыпанною орденами грудью и прижатой къ бедру шляпой съ бѣлыми перьями.

Въ періодъ тяжелой и замкнутой жизни Реновалеса съ женою отголоски объ успѣхахъ въ свѣтѣ красавицы графини де Альберка не разъ долетали черезъ газеты до бѣднаго дома художника. Ни одинъ аристократическій вечеръ или обѣдъ не проходилъ безъ того, чтобы въ числѣ гостей не фигурировало въ первой очереди ея имя. Кромѣ того ее называли «просвѣщенной» женщиною, пространно расписывая ея литературное и классическое образованіе, которымъ оиа была обязана своему «знаменитому», покойному отцу. А на ряду съ этими вѣстями долетали до художника на легкихъ крыльяхъ мадридскихъ сплетенъ другіе слухи, ясно дававшіе понять, что графиня де Альберка старалась утѣшиться, убѣдившись въ томъ, что сдѣлала крупную ошибку, выйдя замужъ за старика.

При дворѣ ее не любили за эту репутацію.

Графъ не пропускалъ ни одного придворнаго торжества, пользуясь удобнымъ случаемъ, чтобы выставить на показъ свои ордена, а жена оставалась дома, ненавидя эти церемоніи. Реновалесъ не разъ слышалъ, какъ графиня, разодѣтая въ роскошное платье и усыпанная брильянтами, увѣряла, что смѣется надъ своимъ міромъ, что держится втайнѣ иныхъ убѣжденій… что она въ сущности – анархистка! Слушая ее, Реновалесъ хохоталъ, какъ всѣ мужчины, надъ тѣмъ, что называлось въ обществѣ оригинальностями графини де Альберка.

Когда Реновалесъ вторично добился успѣха и вернулся въ качествѣ знаменитаго художника въ модные салоны, гдѣ бывалъ въ молодости, онъ сразу обратилъ вниманіе на графиню, которая пользовалась репутаціей «просвѣщенной» дамы и считала своимъ долгомъ окружать себя знаменитыми людьми. Хосефина не выѣзжала теперь съ мужемъ въ свѣтъ. Она была больна, и выѣзды утомляли ее. Слабость ея была настолько велика, что она не могла даже ѣздить лѣчиться на воды, какъ совѣтовали врачи.

Графиня зачислила художника въ свою свиту, обижаясь, кагда онъ не являлся натея jonr fixe\'ы. Какъ онъ неблагодаренъ къ такой искренней почитательницѣ, какъ она! Графинѣ было очень пріятно представлять его подругам#ъ, словно новую брошку. «Художникъ Реновалесъ – знаменитый маэстро».

На одномъ изъ этихъ jonr fixe\'овъ графъ обратился къ художнику съ важнымъ видомъ человѣка, обремененнаго мірскими гючестями:

– Конча желаетъ, чтобы вы написали ея портретъ, и я, какъ всегда, хочу, чтобы желаніе ея было исполнено. Назначьте сами, когда можете начать сеансы. Она боится обращаться къ вамъ лично и просила меня сдѣлать это. Я знаю цѣну, которую вы берете за портреты. Только постарайтесь пожалуйста… чтобы она осталась довольна.

И замѣтивъ сдержанное отношеніе Реновалеса, оскорбленнаго такою грансеньорскою щедростью, графъ добавилъ въ видѣ дальнѣйшей милости:

– Если у васъ хорошо выйдетъ портретъ Кончи, то послѣ вы напишете и мой. Я жду только японскаго ордена Большой Хризантемы. Въ министерствѣ иностранныхъ дѣлъ мнѣ сказали, что грамота придетъ на этихъ дняхъ.

Реновалесъ принялся за портретъ графини. Работа затянулась по винѣ этой легкомысленной дамы, являвшейся постоянно слишкомъ поздно подъ предлогомъ множества занятій. Очень часто художникъ не бралъ кисти въ руки, потому что они болтали весь сеансъ. Иной разъ маэстро молча слушалъ, а она молола языкомъ безъ умолку, насмѣхаясь надъ знакомыми дамами и разсказывая о ихъ недостаткахъ, интимныхъ привычкахъ, или секретной любви; она говорила съ наслажденіемъ, какъ будто всѣ женщины были ея врагами. Но иногда она останавливалась вдругъ посреди подобнаго повѣствованія и говорила съ цѣломудреннымъ жестомъ и ироніей въ голосѣ: