Обратный перевод
Шрифт:
«Есть Немецкая поэма, в которой страшными образами изображается сущность сей варварской пиитики. При первых лучах месячного сияния, пробившихся сквозь стекла окон уединенной церкви, все остатки мертвецов движутся, воздымают закрывающую их землю, сбрасывают могильные камни, и садятся на гробах, безжизненны и страшны. Они требуют бессмертия, им обещанного, и глагол вечный возвещает им — ничтожество! Не будем рассуждать здесь, изящна-ли, прилична-ли даже поэту христианскому сия картина; но не льзя отказать ей в том, что с ужасающим величием, показывает она преимущественную идею века: это изображение новейшей Поэзии» [15] .
[15]
Московский телеграф. 1828. № 19. С. 344.
На статью эту в фарсовом стиле откликнулся Н. И. Надеждин, который, как автор «Вестника Европы», находился в ссоре с Ник. Полевым (см. о его отклике ниже); однако весьма показательно, что, передергивая текст Жан-Поля-Нодье, Н. И. Надеждин, как выясняется, хорошо знает немецкий оригинал, — в статье «О высоком» (т. е. о возвышенном), в феврале 1829 года, он, приводя пример возвышенного «неисчислимого» (по Канту), писал следующее:
«В произведениях искусства сие таинственное предощущение вечности, облекающейся в форму неисчислимости, может быть источником высочайших картин поетических. Таково например, у Ж. Поля Рихтера, изображение бездетного времени, начинающегося за пределами земной жизни:
Oben am Kirchengew"olbe stand das Zifferblatt der Ewigkeit, auf dem keine Zahl erschien, und das sein eigner Zeiger war» [16] — в нашем переводе (Надеждин свои примеры, включая греческие, дает без перевода): «Вверху, под самым куполом церкви, был начертан циферблат Вечности — без цифр, он служил стрелкой сам себе <…>» [17] .
Выраженное в «Речи мертвого Христа» экзистенциальное отчаяние, — образ богоспасаемого мира, повторим, его перекрывает, однако не в состоянии его упразднить и тем более сделать вновь немыслимым, — получило существенное продолжение и в немецкой литературе, — тут самым первым следует назвать такое замечательное сочинение, как «Ночные бдения Бонавентуры» (1804), вероятно, вышедшее из-под пера вполне второстепенного литератора и театрального деятеля Августа Клингемана (1777–1831) [18] . «Ночные бдения Бонавентуры» в немецком литературоведении, когда оно после второй мировой войны обратилось к проблеме нигилизма, долгое время расценивались в качестве одного из классических воплощений нигилистического умонастроения, — однако нет сомнения в том, что нигилизм
[16]
Вестник Европы. 1829. № 3. С. 210–211.
[17]
Jean Paul. Werke. Bd. 2. S. 268: 33–35.
[18]
Это загадочное произведение (см. его первое русское издание: Бонавенту-ра. Ночные бдения / Изд. подгот. А. В. Гулыга, А. В. Михайлов, В. Б. Микуше-вич. М., 1990 («Лит. памятники*), изданное в 1804 году, принадлежит к центральным в литературе своего времени, а также и в истории немецкой литературы наших дней. В годы перед первой мировой войной, а также в 1970—1980-е годы, выходила обширная литература о возможном авторе книги. Впервые догадку об авторстве Августа Клингемана (см. о нем: Burath Н. August Klingemann und die deutsche Romantik. Braunschweig, 1948} высказал Й. Шиллемейт (SchillemeitJ. Bonaventura. Der Verfasser der «Nachtwachen». M"unchen, 1973), затем X. Флейг (Fleig H. Literarischer Vampirismus: Klingemanns «Nachtwachen von Bonaventura». T"ubingen, 1985; Studien zur deutschen Literatur. Bd. 88); эта гипотеза считается теперь почти абсолютно доказанной (см.: Haag R. Noch einmal: Der Verfasser der Nachtwachen von Bonaventura tt Euphorion. 81. 1987. S. 286–297; см. здесь факсимиле авторского списка публикаций и обзор предшествующих атрибуций, когда произведение приписывалось Жан-Полю, Э. Т. А. Гофману, К. Брентано, К. Ф. Г. Ветцелю, Каролине Шлегель и менее известным литераторам). А. В. Гулы га попытался подтвердить авторство Шеллинга, принимавшееся до начала научного изучения текста (см.: Gulyga A. Schelling — der Autor des Romans «Nachtwachen* // Philosophisches Jahrbuch der G "ones — G es el I s chaft, 91. Jg. 1984. 1. Hlbd. S. 47–61).
В нашем контексте важна посвященная «Ночным бдениям* глава «Роман как уничтожение* («Der Roman als Vernichten») в кн.: Ortheil И-J. Der poetische Widerstand im Roman: Geschichte und Auslegung des Romans im 17. und 18. Jahrhundert. K"onigstein / Taunus, 1980. S. 235–243.
См. из новых работ также: Katriizky L. Warum Bonaventura? Ein Beitrag zur Assoziationstechnik in den Nachtwachen tt Euphorion. 84. 1990. S. 418–427; Grimm E. Namenspiel und Urszene: die unendliche Geschichte von Bonaventuras «Nachtwachen» ti Jahrbuch der Jean-Paul-Gesellschaft. 28. Jg. 1993. S. 107–114.
Есть смысл рассматривать «Ночные бдения» как (приведенный в фабульное движение) перечень поэтико-мыслительных мотивов, который по причине своей насыщенности и густоты (при малом объеме называется чрезвычайно многое) находится во внутренней сопряженности со всей печатной продукцией своего времени. Как особое текстовое образование, допускающее множество интерпретаций и (как показывает опыт) до крайности затрудняющее или делающее невозможным определение своего литературного качества, «Ночные бдения* несомненно будут продолжать занимать историю и теорию литературы.
[19]
Rehm W. Jean Paul — Dostojewski: Eine Studie zur dichterischen Gestaltung des Unglaubens. G"uttingen, 1962.
Сама же мысль о такой речи-сновидении, в которой проснувшимся мертвецам объясняют, что смерть их вечна и что у них нет надежды, возникла у Жан-Поля в 1789 году: ее тема встречается среди планов разных литературных «сновидений», датированных 3 августа 1789 года [20] . К этому же замыслу Курт Шрейнерт относил слова в письме Жан-Поля Ф. Вернлейну от 5 июля 1790 года: «Первый набросок пролетел мимо моей души, вызвав ужас, и, дрожа, я его записал на бумаге…» («Dererste Entwurf fahr mir mit Grausen vor der Seele vorbei und bebend schrieb ichs nieder….») [21] . Один из таких ранних набросков сохранился и опубликован [22] : в нем проповедует мертвецам Шекспир, и здесь, помимо мотивов, которые Жан-Поль продолжал развивать и в дальнейших редакциях текста, — весь набросок есть собрание таких мотивов, — встречается натурфилософ-ски-естественнонаучный довод, который все бытие сводит к движению материи: «Я пробудился и веровал в Бога (и был счастлив и молился), — заявляет Шекспир, — и вот глядите, близится Хаос, и он попеременно то становится, то преходит», — невзирая на античные корни этих представлений, в них ощутимы предвестия будущего естественнонаучного нигилизма (уже в собственном смысле) середины XIX века. Развернутый вариант «речи Шекспира» — «Жалоба мертвого Шекспира в церкви среди мертвых слушателей на то, что Бога нет* [23] — была написана летом 1790 года и вошла в состав сатирического сборника Жан-Поля «Баварская комедия в крейцер ценой», который так и не увидел свет [24] , — «Жалобу мертвого Шекспира» Жан-Поль 3 августа 1790 года отправил И. Г. Гердеру, который не решился однако напечатать ее в своем журнале: найденная среди бумаг Гердера, она была опубликована в 1856 году [25] . Этот вариант несколько короче позднейшего из романа «Зибен-кез»: короче и менее патетично обрисован момент пробуждения от страшного сна: «<…> и я пробудился и возрадовался тому, что могу взмолиться к Богу <…> и вся Природа звучала мирно, подобно вечернему звону, доносившемуся издалека» [26] . Средина же и самая суть текста изложена столь же резко и профилированно: «… Слышу лишь себя одного, позади же меня вершится уничтожение. Во всей просторной усыпальнице Природы все — одиноко, словно Ничто, и вот прасущий ураган кружит и ворчит на лице Хаоса <…>» [27] . Замена, в качестве проповедника, мертвого Шекспира мертвым Христом — в высшей степени замечательна, поскольку свидетельствует о додумывании самой темы (и ее «фабульной ситуации») до самого конца: о том, что Бога нет, рассказывает людям не один из них, пусть даже само воплощение гениальности, но Бог-Сын, и в парадоксальном мире этого сновидения Бог-Сын наделен подлинно божественной способностью путешествовать по мирам — так, как это было возможно лишь в век, вполне освоившийся (и только что освоившийся) с идеей множественности миров, освоившийся астрономически и философски, — и обозревать весь космос; картина такого космического странствия — «Я прошел сквозь миры, я подымался к Солнцам и вместе с Млечными путями пролетал пустынями небес, — но только Бога нет» [28] — наверное производит впечатление даже и теперь: какой-то колоссальной решительностью такого языкового жеста, по тону своему поразительно не зависящего от космических картин, скажем, Клоп-штоковой «Мессии», и поражающей новизной своего тона, определить качество которого легче всего через сравнение — в этом тоне, в интонации речи, строго разделено то, что у Клопштока слито: космическая широта и набожная благоговейность; вот от последнего не осталось у Жан-Поля и следа, и, в то время как Клопшток несомненно полагал, что явная набожность тона усиливает воздействие космических сцен, Жан-Поль отчетливо осознал, что все космическое способно произвести свой эффект и тем невообразимым по своим масштабам отрицанием, какое может содержаться в рассказе о нем, — только сам рассказчик вносит жизнь и пафос в эту картину, но зато он вносит ее так, что все наглядно оживает в «деловом», по-своему, его тоне:
[20]
Schreinert K. Einleitung tl Jean Paul. S"amtliche Werke. 6. Bd. Weimar, 1935. S. L.
[21]
Jean Paul. S"amtliche Werke. III. Abt. Briefe. 1. Bd. Berlin, 1956. S. 298: 6–8.
[22]
Ibidem. H. Abt. 3. Bd. / Hrsg. von Eduard Berend. Weimar, 1932. S. 400–401: «Todtenpredigt Shakespeare.
[23]
«Des todten Shakespear’s Klage unter todten Zuh"orem in der Kirche, dass kein Gott sei* tt Ibidem, S. 163–166.
[24]
«Abrakadabra oder die Bairische Kreuzerkom"odie» // Ibidem. S. 108–214; auch in: Jean Paul. S"amtliche Werke. Abt. II. 2. Bd. / Hrsg. von Norbert Miller und Wilhelm Schmidt Biggemann. M"unchen, 1976. S, 529–644 (Shakespeares Klage: S. 589–592).
[25]
Aus Herders Nachlass. 1. Bd. Frankfurt a. M., 1856. S. 349–354.
[26]
Jean Paul. S"amtliche Werke, II. Abt. 3. Bd, Weimar, 1932. S. 166: 19–23.
[27]
Ibidem. S. 165: 36–38.
[28]
Jean Paul. Werke. 2. Bd. M"unchen, 1963. S. 269: 8—10.
«Я прошел сквозь миры, я подымался к Солнцам и вместе с Млечными путями пролетал пустынями небес, — но только бога нет. Я спускался вниз, куда только простирались тени бытия, я вглядывался в бездну и вопил: “Отче, где ты?” Но в ответ лишь слышался вечный шум бури, — никто не управлял ею, и пестрая радуга существ вздымалась над пропастью, хотя не было солнца, сотворившего ее, и капля по капле срывалась в бездну. И когда я глянул ввысь в неизмеримость мира, чтобы отыскать в ней божественное око, мир смотрел на меня пустой глазницей без дна, и Вечность возлежала на груди у Хаоса, и глодала его, и пережевывала себя… Войте же, разрывайте душу, странные звуки, раздирайте тени, ибо Его нет!..» [29] '
[29]
Ibidem. S. 269: 8—19.
Механизм мира оторвался от правившего в нем бога, однако мертвый Бог-Сын как наблюдатель и рассказчик на какой-то миг возвращает такой мертвой (согласно замыслу) картине ее новую, человеческую — хотя и переполненную отчаянием — жизнь.
Уже и в этих двух вариантах проповеди мертвым может обратить на себя внимание множество прямых, вещественно-заостренных, «голых», «деловых» и способных произвести шок выражений: Вечность гложет Хаос и пережевывает себя; Природа смотрит на нас пустой глазницей без дна; отваливаются протянутые руки мертвецов; веки закрытых глаз гниют, и глаза открываются. Все это входило в замысел писателя: ему было о чем рассказывать, и сама мыслимостъ обезбоженного мира требовала рассказа о себе во всей неприкрашенной точности того, что следовало тут передать читателю; то же, что следовало передать, это — подчеркну — не просто материал вольного поэтического фантазирования, а некоторая поэтически-мыслительная принудительность. Именно по причине этой последней — сама поэтическая фантазия действует по принуждению со стороны того, чтй должна она -явить, — Жан-Полю приходилось предельно разделять и помещать на разные уровни две разных возможности мыслить и разуметь мир: картина обезбоженного мира — это сама реальность мыслимого, и по крайней мере как такая реальность она утверждает себя, утверждает себя до конца, и не может быть упразднена никакими аргументами, — приходится перемещать ее в область сновидений, отчего реальность мыслимого не терпит в сущности никакого ущерба, что, видимо, осознавал так или иначе и сам писатель. Видимо, примерно одновременно с новой редакцией речи мертвецам Жан-Поль создает и еще одно «сновидение», которое было напечатано в 1796 году и затем
переопубликовано в 1809 году среди многочисленных статей пестрого содержания, приложенных к томикам романа «Путешествие доктора Катценбергера*, [30] — это «Уничтожение». Вероятно, лишенное потрясающей первозданностн «Речи мертвого Христа», это «видение» отчетливее переводит все целое в мир болезненного сознания, — тут жан-полевский рассказ, возможно, даже сопоставим с теми попытками воспроизводить «поток сознания», какие предпринимались разными писателями в реалистическую и постреалистическую эпоху, — однако, несомненно, Жан-Поль писал свой текст ради иного, и не только ради того, чтобы как бы задним числом устанавливать аналогию между разными этапами болезни и характером видений. А «иное» — это все та же заставляющая повествовать о себе реальность мыслимого, реальность того, что вдруг стало мыслимым и нуждается, хочешь не хочешь, в своем освоении — и выговаривании, выписывании на бумаге. Поэтому такого свойства реальность рассказа — вне всякого сомнения. И тут, даже в сравнении с проповедью мертвецам, поражает изобилие прямых обнаженных, доходящих до явного и умышленного безобразия выражений: «мир зажат в могиле меж зубами червя»; вмерзшие в лед полчища трупов; Природа — «куча мусора»; «цветущие лилейные гряды и клумбы Земли были плесенью — луга ее были зеленой пленкой на твердой болотистой луже из гнили»; из моря крови выглядывают «седые волосы и бледные пальчики детей» и т. д. [31] Тут визионер встречает и мертвого Иисуса: «И только над расщелиной, близ самого царства мертвых Земли, стояло одиноко на льдине некое закутанное в покрывала существо <…> покрывала сами собой поднялись в воздух — и то был мертвый Христос: без воскресения, с крестными ранами на теле, и все они опять кровоточили <…>» [32] . Удивительно найдена точность выражения «Христос без воскресения» («der tote Christus, ohne Auferstehung») — с совершенно непривычным и неожиданным применением предлога «без», который здесь овеществляет невещественное (Воскресение) и тем категоричнее его отрицает. Видение «Уничтожения» несколько дополняет проповедь мертвецам, поскольку всячески разрисовывает самое предание живого уничтожению — с куда большим вхождением в «безобразные» детали по сравнению с «космизмом» проповедей; к «Ничто» и «небытию» добавляется усугубляющее их «активное» уничтожение, довершающее собою картины такого рода, — кажется, после «Уничтожения» Жан-Поль уже не писал больше подобных резких, переполненных диссонансами текстов; его роль созданием таких текстов была исчерпана в том смысле, что был создан целый «аппарат» слов и понятий, выражающих экзистенциальное отчаяние. И больше тут Жан-Поль ничего сделать уже не мог. Если же думать, что экзистенциальное отчаяние задает то пространство, в центре которого оформляется нигилизм, то Жан-Поль странным образом подготовил и центральные понятия нигилизма — подготовил их самым странным образом в том отношении, что для него все дело было в том, чтобы отвергнуть и опровергнуть все вдруг ставшее реальностью мысли. Если же мы примем во внимание, что Жан-Поль находился в дружеских отношениях и переписке с такими выдающимися и характерными деятелями своей эпохи, как Карл Филипп Мориц, безвременно скончавшийся уже в 1793 году, не имевший себе равных по чуткости к экзистенциально-психологической проблематике, и Фридрих Генрих Якоби, философ и романист-мыслитель, философ чувства и веры, прочертивший свою выразительную линию через всю историю немецкого идеализма и непрестанно возбуждавший споры, провоцировавший непрестанные нападки на себя, — если мы примем все это во внимание, то едва ли усомнимся в том, сколь творнеская рол_ь_в складывании того, что с конца XVIII века стали именовать «нигилизмом», принадлежала Жан-Полю. Как Гердер и Ф. Г. Якоби, Жан-Поль был настроен «антикритически», т. е. выступал против критицизма Канта и его последствий (напомню, что 1800 год оказался, в тогдашней литературе, пиком таких антикритических выступлений), он разрабатывал свою философию чувства и вместе с тем способствовал тому, чтобы яснее и яснее вырисовывался тот перекресток, к которому пристало слово «нигилизм»; «нигилизм» как слово — это в значительной мере плод личных усилий Жан-Поля, направлявшихся на продумывание и литературное, литературно-поэтическое оформление реально-мыслимого как возможности, на продумывание обезбоженного мира как такой реальной возможности мысли. «Ничто», «небытие» и «уничтожение» — это, пожалуй, те слева» которыми Жан-Поль окружил со всех сторон будущий, имевший вскорости явиться на свет «нигилизм».[30]
Первая публикация — в журнале В. Г. Бекера «Erholungen» (см.: BerendЕ. Jean-Paul-Bibliographie/ Neu bearb. und erg. von Johannes Krogoll. Stuttgart, 1963. Ks 63. S. 20) в 1796 году, по поводу чего «Ксения* из ненапечатанных при жизни Шиллера и Гете:
Erholungen. Zweites St"uck
Dass Ihr seht, wie genau wir den Titel des Buches erf"ullen,
Wird zur Erholung hiermit euch die Vernichtung gereicht (Goethe. Berliner Ausgabe. Bd. 2. Berlin, 1966. S. 461). — «Чтобы вы видели, сколь точно исполняется заглавие книги, вам к Отдохновению подается еще и Уничтожение». О составе романа см.: Jean Paul. Werke. 6. Bd. / Hrsg. von Norbert Miller. M"unchen, 1967. S. 257–265.
[31]
Jean Paul. Werke. 6. Bd. S. 260: 1; 259: 33; 260: 14; 262: 4–6; 259: 19–20.
[32]
Ibid. S. 261: 15–20. Текст «Уничтожения* впервые был опубликован по-русски в журнале «Московский телеграф*. 1829. Ч. 27. С. 454–457, за подписью; И. Ср. — Кмшъ. Без сомнений, переводчиком был И. Н. Средний-Камашов (даты жизни которого неизвестны; см.: Русские эстетические трактаты первой трети XIX века / Сост. 3. А. Каменского. Т. 2. М., 1974. С. 621), работа которого «О различных мнениях об Изящном* рецензировалась в той же части журнала (с. 386–388). См. также: Тройская М. Л. (Троцкая). Жан-Поль Рихтер в России j j Западный сборник I. М., 1937. С. 157–290.
Чтобы продемонстрировать, на сколь отчетливо осознанной почве философской мысли возникали жан-полевские сновидения и видения, начиная с конца 1780-х годов, приведу лишь отрывок из его письма Ф. Вернлейну от 11 августа 1790 года. Здесь Жан-Поль писал:
«Главное основание моего скептицизма заключалось в следующем: Для любого субъекта нет никакой иной истины кроме чувствуемой. Положения, при которых я обладаю чувством их истины, — это мои истинные положения, и никакого другого критерия нет. Поскольку, однако, это же самое чувство некогда подписывалось и под теми самыми заблуждениями, от которых ныне отрекается — потому, что меняет свои суждения в зависимости от часа, и возраста, и состояний, и души, и стран, и частей света, — откуда же могу я тогда знать с уверенностью, что это хамелеоново чувство не возьмет завтра или года через три назад то, чем клянется сегодня? И оставайся оно даже и постоянным, разве не может оно постоянно оставаться при своем бредовом заблуждении? Кто же поручится мне за истину этого чувства, если не само чувство? Ибо то, что именуют основаниями, — это всего лишь скрытая отсылка к этому же чувству: ибо ведь коль скоро излагать основания означает демонстрировать то, что подлежащее обоснованию положение есть часть, следствие и т. д. уже получившего обоснование, то последнее из этих получающих обоснование положений обязано, — ежели мы только не хотим, чтобы нас вечно отсылали от основания основания к основанию основания основания и т. д., — должно всякий раз опираться на ту истину, какая просто чувствуема, ибо в противном случае всей цепочке умозаключений будет не за что зацепляться (an nichts hienge)* [33] .
[33]
Jean Paul. S"amtliche Werke. III. Abt. 1. Bd. Berlin, 1956, S. 305: 16–33.
Разумеется, этот отрывок призван сейчас продемонстрировать не оригинальность и не уровень жан-полевской мысли, а ее принципиальность. Речь идет о фундаментальной проблеме очевидности и истины, и она решается для Жан-Поля однозначно так, что очевидность есть очевидность чувства, и ничто иное, причем чувство, знающее о своем непостоянстве, все-таки обязано гарантировать свою конечную истину. Вместе с тем открыт путь для любых сомнений, и такие сомнения, так сказать, обязаны поляризоваться: на одном полюсе будет собираться все связанное с несомненностью чувства, на другом же, причем столь же непременно <или: непримиренно>, — все связанное с его сомнительностью. Вся проблематика Я, — так сказать, чувствующего Я, — непременно входит сюда: Я как обладающее своим чувством и обладающее несомненностью и, следовательно, очевидностью своего чувства тоже образует один полюс мысли, на другом же полюсе будет находиться Я, которое знает о сомнительности и неочевидности своего чувства как чувства, ручающегося за истину, в конечном итоге, самого же себя. Нетрудно видеть две вещи: во-первых, строение и «фабула» двух редакций проповеди мертвецам, Шекспировой и Иисусовой, а также и видение «Уничтожение», вполне точно воспроизводят схему такой поляризации — в сферу сновидения отодвигается все сомнительное, и такое сновидение на деле есть не что иное, как кошмарный сон знающего о своей сомнительности чувства; но поскольку это же чувство знает, или думает, что знает, и о своей несомненности, то выход из кошмара всегда есть — путем возвращения на прежний позитивный полюс своего верования-знания.
Теперь можно сказать: Жан-Поль был прекрасно подготовлен к восприятию философии Фихте, а это значит — он никак не мог принять, т. е. одобрить ее, так как философия Фихте в логике жан-полев-ской мысли, в схеме этой логики, могла осмысляться лишь как мышление только одного из двух полюсов, без ясного для Жан-Поля основания такого самоограничения, и к тому же с отказом от чувства как критерия истины. Характерным образом только что приведенный отрывок письма продолжается так: «Отсюда следует также и недостоверность того, существую ли я, — ибо такой постулат существования построен на одном только чувстве — хочу надеяться, что я существую, — не знаю, что бы такое вы могли хвалить во мне, не обладай я ничем, даже и своим существованием* [34] . Эту фразу, если бы она была написана позднее, можно было бы квалифицировать как сатирическую реакцию на философию Фихте — в духе тех жан-полевских реакций, какие имели место после 1800 года, о чем речь впереди. Однако, как можно видеть, такая «сатирическая» реакция заготовлена внутри философии Жан-Поля и она есть не что иное, как непременная и неизбежная реакция на столь же непременную и непреложную схему этой философии, на движение мысли внутри ее. Тогда же, когда десятью годами спустя Жан-Поль «реагирует» на философию Фихте, он попросту продолжает развивать свою же схему, оформляя это развитие в привычных для него «сатирических» тонах. Философия Фихте предусмотрена изнутри жан-полев-ской схемы философствования.
[34]
Ibidem. S. 305: 33–37.
Сверх этого, изнутри той же схемы усматривается и Ничто, — то Ничто, которое благодаря особенностям немецкого языка, обнаруживается легче мыслью, «думающей по-немецки», чем, скажем, по-русски. Когда Жан-Поль думает о том, что, не будь удостоверяющего все чувства, то всей цепочке умозаключений не за что было бы зацепиться, — в русском тексте тут утрачивается та явственность «ничто», которая вполне присутствует в немецком тексте; точно так же обнаруживается «ничто» и в той фразе, в которой Жан-Поль выражает надежду, что все-таки существует, а не не обладает ничем. «Ничто» открывается в философской мысли Жан-Поля как бы аа границей схемы движения ее, на негативном ее полюсе, там, где чувство вынужденно сомневается в себе самом, — если же читать философию Фихте как всего лишь фрагмент такой схемы (в которой и по которой чувство «рассуждает» о себе самом), то такой фрагмент будет со всей настоятельностью очерчивать место такого «ничто»; разумеется, философия Фихте будет воспринята как совершенно несостоятельная (она ведь всего лишь обособившийся кусок собственной философии Жан-Поля, философии чувства как «сантимана», или Empfindung) и в большей степени заслуживающая скептического к себе отношения, нежели философия самого Жан-Поля. Однако заведомо и однозначно любое «осмеяние» философии Фихте у Жан-Поля может быть лишь внутренним движением мысли в пределах философской схемы Жан-Поля. Противник Жан-Поля — это он сам, а причина реакции, выливающейся в сатиру, — это сама сущность чувства, как она выступает для самой же философии чувства, когда она не склонна затушевывать свои трудности.
Жан-полевский «Ключ к Фихте» был завершен в декабре 1799 года и издан в следующем, 1800 году [35] . Написанию «Ключа» предшествовало чтение некоторых сочинений Фихте. Сопутствовало же сочинению «Ключа» следующее — оживленный обмен мнениями с Ф. Г. Якоби. Открытое письмо последнего Фихте, а также и все те неприятные обстоятельства, которые были связаны с так называемым спором об атеизме (в каком Фихте был обвинен саксонскими властями), приведшим к изгнанию Фихте из Иенского университета? (по последнему поводу замечание в письме Жан-Поля Ф. Г. Якоби от 4 июня 1799 года: «Мне это причиняет боль, ибо он благороден и беспомощен и поскольку бледнолицый министр Фойгт не стоит того, чтобы быть его слугой, не говоря уж
[35]
Clavis Fichtiana seu Leibgeneriana. Von Jean Paul. (Anhang zum 1. komischen Anhang des Titans). Erfurt, 1800. Cm.: Jean Paul. Werke. 3. Bd. / Hrsg. von Norbert Miller. M"unchen, 1961. S. 1011–1056. См. также: Jean Paul. Titan / Hrsg. von Jochen Golz. Berlin; Weimar, 1986. Bd. 2. S. 549–600 (с очень хорошим комментарием — S. 680–685).