Образ жизни
Шрифт:
— Достать можно всё. Просто надо знать места и нужных людей. Ты мне — я тебе. Дошло?
— Понятно, но чем я могу быть полезен?
— Э, не скажи… Ты ещё работаешь в мастерской? Можешь кой-какие деталюшки сварганить?
— Смотря какие. У вас есть чертёж?
— Чертёж ты лучше меня нарисуешь. Я тебе на пальцах объясню. Теплицу хитрую сооружаю. Железки к весне нужны. Идёт? — Пётр кивнул. Комендант дал ему краску для стен, кисти и банку цинковых белил. Денег не взял, сказал: — Бери. Неучтённое. Цветной краски у меня нет. Купи гуашь в канцтоварах, добавь в белую краску и наведи колер. Только добавляй понемногу и делай пробные мазки. Учти — она, зараза, выцветает. Накат? Поталкайся на рынке, там умельцы отличные валики продают.
Вечером Пётр сдвинул мебель, застелил пол газетами и начал мыть стены. Эти каникулы он хорошо запомнил и с удовольствием вспоминал. Пока сохли стены и потолок, он читал. История «Эксодуса»
Краска легко ложилась на старую известковую штукатурку. Покончив с потолком, Пётр выкрасил стены в густой салатовый цвет и накатал серебряный узор из виноградных листьев. Много времени отнял пол, а когда Пётр натёр его, и пол заблестел, Софья Петровна и Николай Николаевич не решились переступить порог и позвали Петра обедать из коридора. На фоне нарядной комнаты безобразно выделялось окно, мебель тоже не мешало бы подновить, но это уже весной.
За обедом Софья Петровна подкладывала ему голубцы и уговаривала съесть «ещё парочку». Николай Николаевич рассказывал:
— Как только нас освободили, Дора прислала письмо. Писала, что разыскивала Фиму и Валика, что никаких сведений пока нет и что не надо терять надежду. Саму её в сорок третьем мобилизовали и, как филолога, знающего немецкий язык… дольше всё было вымарано цензурой, оставили только в/ч и номер. Это письмо помогло нам сохранить ей комнату, как фронтовичке.
— Дора Исаковна была на фронте? — спросил Пётр.
— Не совсем. Она работала с немецкими антифашистами, готовила материалы для печати и для радио. Наслушалась и насмотрелась… не приведи господи. А мальчики наши так и не нашлись. Пропали без вести.
За оставшиеся до приезда Доры Исаковны дни Пётр закончил чтение, выписал отмеченные слова и положил книгу на место. Теперь он знал на уровне своих сверстников, а возможно и лучше многих, кто такие евреи. И всё же знание, уважение, сочувствие к столь неординарному древнему народу не помогли ему ощутить себя евреем; и он решил, что всё дело в воспитании, надо было вырасти в еврейской семье, посидеть на коленях у бабушки, подёргать за бороду дедушку, но, странное дело, никем другим он себя тоже не ощущал.
Несмотря на слабую подготовку, Пётр легко усваивал дисциплины, которым присуща внутренняя логика. «Есть за что зацепиться, — говорил он, — а дальше просто математика». Курс лекций по специальности разочаровал его неопределённостью. Он полагал, что суть его профессии состоит в умении придать металлу любую нужную форму, но как раз этому не учили. Умение это лежало в основе профессии калибровщика, которая, как выяснилось, до сих пор оставалась искусством, передавалась от мэтра немногим ученикам и высоко ценилась среди специалистов. Даже такие распространенные профили, как рельс или уголок, на каждом заводе катали по-разному, в зависимости от оборудования, вкусов и талантов калибровщика. Были попытки собрать труды многих поколений калибровщиков и обобщить их в виде атласа. Были и книги, отечественные и переводные, наполненные надёжными рекомендациями, — не было метода.
В оставшиеся три года учёбы Пётр не искал, скорее, избегал, новых привязанностей. Пару мимолётных увлечений — ничего серьёзного. Его не коснулась брачная суета последнего курса. Накануне распределения вывесили список мест, откуда пришли заявки. В конце списка стоял Ижевск. Бревно всё ещё лежало на прежнем месте. Пётр разулся, погрузил ноги в тёплый песок, бездумно следил за облаками и молча ждал, когда придёт решение. Задремал под весенним солнцем, проснулся и сказал вслух: — Поеду домой.
Глава 7
Родился я не во время — шла война. Всю войну отец прожил на заводе, лишь изредка появляясь дома. Одной из таких побывок я обязан своим рождением. После войны была предпринята попытка подарить маме дочь. Так появился мой младший брат — мамин сын, удивительно похожий на неё лицом и характером. Я же больше походил на отца. Сходство это проявлялось во всём, кроме пристрастий. Мамина копия тянулась к технике и рыбалке, а я, вслед за мамой, к гуманитарным занятиям. Мама не скрывала, что оба раза ждала дочь, а когда дом наполнился подросшими мужчинами, ворчала: «Не с кем слова сказать». К счастью, тогда мужчины ещё не взяли на себя ответственность за пол ребёнка, иначе отец всю жизнь чувствовал бы себя виноватым. Мы ещё подросли, и у неё появилась надежда увидеть в доме если не дочь, то невестку.
Когда пришло время выбирать профессию, родители уговорили меня выучиться на инженера — «верный кусок хлеба». Я ещё вернусь к этому времени и попытаюсь понять, почему смутное желание заниматься историей, учить языки, писать, а не чертить, так и не осуществилось.
Я получил диплом инженера-механика и в положенный срок увидел себя за чертёжной доской в конструкторском бюро металлургического завода. Через год я встретил Зину. Мы сидели на совещании по поводу рекламаций на подшипниковую сталь. Я не совсем понимал, для чего меня сюда отправили, совсем не понимал, о чём идёт речь, и поглядывал украдкой на серьёзную девушку, молча сидевшую в уголке. Совещание подходило к концу, все уже клятвенно заверили, что свято блюдут технологию, главный технолог просмотрел список приглашённых и обратился к девушке: — Вы от металловедов? У вас есть что-нибудь? — Девушка разложила перед ним фотографии и популярно объяснила, что после недавней механизации сократилось время прокатки, металл теперь охлаждается с более высокой температуры и в нем успевает образоваться грубая карбидная сетка.— Что же нам теперь от механизации отказаться? — язвительно заметил цеховой технолог. Девушка удивлённо посмотрела на него.
— Извините, — сказал главный технолог, — не знаю вашего имени и отчества. У вас есть предложения?
Девушка перевела удивлённый взгляд на главного технолога. — Просто надо ускоренно охлаждать. — И добавила, оправдываясь: — Так во всех учебниках написано.
Нашему отделу поручили проектировать установку для ускоренного охлаждения, Зинуле, простите, Зинаиде Николаевне — выдать нам исходные данные. Так мы познакомились. Сперва встречались за чертёжной доской, потом география расширилась. Зина училась в Перми по специальности физика металлов. В Ижевск попала по распределению, жила в общежитии. У нас нашлись общие интересы, мы часами бродили по парку, вдоль пруда и разговаривали… Каким-то образом мама узнала о наших встречах. Она сообщила мне эту «новость» и предложила пригласить Зину к нам на обед. Я понял, что в субботу мне предстоит лепить пельмени. У нашей мамы было много талантов, но варить она не любила, а потому и не умела. Если мы сами не включались в этот процесс, меню её ограничивалось пельменями, которые мы лепили всей семьёй. Во время обеда выяснилось, что Зина любит готовить и привезла с собой кулинарные книги. Моя посуду, они обсудили меню следующего воскресного обеда. У мамы заблестели глаза — открылись новые возможности. Мне показалось, что я расту в глазах моих близких — от меня теперь зависело их меню. Правильно говорят: когда кажется — надо креститься. Я этого не сделал.
В воскресенье утром папа привёз шеф-повара. Зина готовила, хозяйка была на подхвате. Маме нравилось украшать свою речь сочными оборотами местного сленга. Я покрутился на кухне, дождался «вас тут не стояло», лег на кровать в нашей с братом комнате, открыл книгу и вскоре уснул. Разбудили меня к обеду. Обед был выше всех похвал. К хорошему быстро привыкают. Воскресные обеды стали традицией. Мы уже не ходили вдоль пруда, не обсуждали прочитанное, настольной стала поваренная книга. Зинуля вошла в нашу семью раньше, чем я пригласил её на эту роль. Мне оставалось только произнести свою реплику, а я тянул. Слишком буднично начинался праздник жизни. Зинуля не отстранялась, когда я обнимал её, и даже открывала губы для поцелуя, но я не чувствовал встречного порыва. Я твоя и не больше. Покорность меня не вдохновляла, я ждал взаимности. Время шло, на лицах моих родных застыл немой вопрос, и я, наконец, произнёс свою реплику.
Однажды, вернувшись с работы, я стоял в дверях и наблюдал, как молодая мама и бабушка воркуют над новорожденной. В нашем доме установился долгожданный паритет. И тут до меня дошло: действительно «нас тут не стояло». Я пошёл и купил себе велосипед.
Неожиданно мой мирный труд на ниве механизации трудоёмких процессов был прерван. В череде начальников, стоящих надо мной, появился ещё один письменный стол, и сел за него человек, интересный во всех отношениях. Николай Васильевич до и во время войны был начальником проволочного цеха. С него спрашивали проволоку для пружин стрелкового оружия, расчалки и заклёпки для авиации, сердечники для пуль всех калибров, сложную по химическому составу и в производстве проволоку для сварки броневых плит и, проще сказать, многое другое. Трудности со снабжением, измученные рабочие, прессинг, мат, постоянные угрозы, беспокойный сон в ожидании телефонного звонка. Эти общеизвестные истины я повторил для объяснения метаморфозы, произошедшей с этим представительным, умным и обаятельным человеком после войны. Хорошо знавшие его люди говорили, что, кроме рыбалки, его уже ничего не интересовало. До поры до времени авторитет работал на него, потом иссяк. Прошло немного времени, и я понял, что он рассматривал свою новую должность, как синекуру. Жизнь задавала вопросы, на них надо было отвечать, и он занялся поисками человека, который выполнял бы эту работу за него. Этим человеком оказался я. Возможно, он надеялся, что я не подведу его, как не подвёл его в военные годы механик цеха — мой отец. Преемственность, так сказать.