Образ жизни

С кадровиком, который представлял нам нового начальника, мы встретились в очереди к зубному врачу. Он нервничал в ожидании неприятного визита, был возбуждён и говорил, не переставая:

— Герман ваш семимильными шагами идёт в науку. Мы оформляли документы на него в аспирантуру, — доверительно сообщил он мне, и тут подошла его очередь.

В бытность мою конструктором я невольно стал доверенным лицом Людмилы — доброй несчастной женщины. Работала она быстро и уверенно, поэтому у неё всегда оставалось время обдумать и обсудить, что она скажет своему ненаглядному, когда он в очередной раз заявится домой. Я неизменно советовал: — Гони его в шею! — Она принималась защищать его, а я ставил диагноз: — Сладкая парочка, союз садиста и мазохиста. Детишки кем вырастут? — Она пряталась за доску и на какое-то время замолкала. Если верить её словам, она любила своего мужа, он тоже любил её, детей, друзей, подруг… Он-то приходил, то уходил, то ли жил с ними, то ли нет, но скромную её зарплату считал своей собственностью и распоряжался ею на правах главы семьи. Однажды она сообщила мне, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Я не стал уточнять, чья эта мысль и согласился. Вынужденная как-то сводить концы с концами, чтобы накормить детей и обожаемого мерзавца, Людмила искала подработку, и я вспомнил о ней, когда нам понадобилась уборщица. В тот день Людмила позвонила мне и попросила дождаться её. — Не беспокойся, за Катькой успеешь. — Мы вышли из помещения, отошли от окон лаборатории, и она, понизив голос, сообщила:

— Слушай, этот ваш новый рыженький такой, как только вы уходите, начинает шариться по столам. Сперва я думала, что он бдительность проявляет, — у вас на столах всего навалено — присмотрелась и догадалась: он ваши расчёты, записи, книжки, которые у вас в столах, себе в тетрадочку переписывает. Шпионит за вами, сукин сын.

Я уже сообразил, что к чему. Сказал беспечно: — Что с дурака возьмёшь? Это был уже второй сигнал. Первый поступил от Виктории — машинистки, пожирательницы книг и принципиальной коммунистки. Она виртуозно печатала, красным карандашом исправляла грамматические ошибки авторов, презрительно фыркая: «инженеры!», курила и читала — всё одновременно. Германа она терпеть не могла, а к нам с Петром благоволила. В бытность свою партийным секретарём, Герман ведал подпиской на периодическую печать, лично распределял дефицитные издания среди нужных людей, а Виктория, по понятным причинам, в их число не входила. Этот рядовой факт партийной жизни возмущал её, правда, только по отношению к печатной продукции. Наши с ней хорошие отношения начались с того, что она увидела у меня свежий номер «Иностранной литературы» и сказала: — Дай почитать. — Понимая её ограниченные финансовые возможности, мы с Петром снабжали её книгами, иногда даже раньше, чем читали их сами. Возвращая мне очередную книгу, Виктория сообщила: — Держите ухо востро с этим прохвостом. Недавно печатала ему статью с грифом «для служебного пользования», смотрю знакомый текст, потом вспомнила — это же слово в слово из вашего отчёта. Я заложила лишний экземпляр. Можешь забрать.

Герман придумал заглавие, сочинил две первые фразы про линию партии и добросовестно переписал несколько страниц из отчёта. Я показал Петру «статью», думал, он насторожится, а он рассмеялся.

— Я так же писал сочинение на вступительных экзаменах в институт. — Он смотрел куда-то в сторону и улыбался. — Не переживай. Всё уже опубликовано.

— А просто порядочность в счёт не идёт?

— Идёт, — ответил Пётр, — факультативно.

Недобрые мои предчувствия вскоре сбылись. Лабораторию разделили на две группы. Пилюлю подсластили: Петру досталась группа прокатки на том основании, что с волочением он уже разобрался и теперь может сосредоточиться на других процессах, а по сути Петра отделили от того, что было им сделано и легло в основу его диссертации. У меня не было жизненного опыта Петра. Я не был фаталистом и не считал, что всё, что ни делается, делается к лучшему, и я не заряжался йогой, хотя Пётр не раз советовал приобщиться. Я ощущал постоянное присутствие Германа за спиной, не мог унять раздражение, которое он вызывал во мне, и чувствовал, что не успокоюсь, пока не одёрну его. Но как? Мне нечего выложить на стол и припереть его к стенке. Кто знает, как далеко он уже зашёл? Две одинаковые диссертации ВАК не пропустит.

Идея устроить «прохвосту» западло возникла по дороге домой и так увлекла меня, что в тот же вечер, когда все улеглись, я устроился на кухне и принялся готовить бесплатный сыр для задуманной мною мышеловки. Прежде всего, сочинил заголовок, на который нельзя было не клюнуть. Труд мой выглядел внушительно и правдоподобно, ибо общие положения я добросовестно, слово в слово, переписал из учебников; они не отличались новизной и хорошо узнавались. «Новизной» отличались формулы и «математический аппарат», использованный для их выведения. Первой проверку прошла Зинуля: я попросил её переписать статью, ссылаясь на плохой почерк. Пока она грызла яблоко и переписывала, я сидел рядом и ждал разоблачения. Зинуля догрызла второе яблоко и отдала мне рукопись. — Ну, как? — спросил я. — Здорово. — Бездумно ответила она. Я ещё раз перечитал аккуратно переписанные страницы и подумал, что всё же надо дать Герману шанс и себе оставить лазейку на всякий случай. Взял красный карандаш и написал три слова внизу последнего листа: тройка, семёрка, туз. «Туз» подчеркнул и успокоился. Между страницами «обронил» светлый Катькин волосок, страницы сложил в папку с надписью «Публикации», убрал папку в большой ящик письменного стола, ящик закрыл на ключ, ключ повесил на гвоздик, прибитый с внутренней стороны тумбы письменного стола. Зря, что ли, читаем детективные романы! Когда волосок исчез, я выждал ещё пару дней, заглянул к Людмиле, выслушал очередную главу из хроники семейной жизни и, уходя, спросил, между прочим: — Наш всё шарится?

— Ой, — спохватилась Людмила, — хорошо, что напомнил. Он из твоего стола какую-то папку вытащил и к себе уволок. Вот, сукин сын!

Я, когда готовил западло, конечно, рассчитывал на какой-то эффект, но того, что произошло, никак не ожидал. Года через два, когда Пётр уже защитил свою диссертацию, наш директор по пьяной лавочке рассказал ему конец этой истории. «Дурак — он и есть дурак. Ври, да не завирайся. Поставил шефа первым автором и подсунул ему какую-то херню. Тот, не глядя, подписал, и херня эта вошла в сборник трудов к какому-то там юбилею. После подписи шефа рецензенту не пошлёшь. Отпечатали, разослали… Сборник хоть и закрытый, а всё же читают. Пришлось шефу отказываться от своей подписи, а Герку выперли без объяснений. Я его спрашивал: — Где ты эту херню взял? Молчит». А Пётр догадался. При случае спросил меня: — Дай почитать.

— Что? — не понял я.

— То, что ты Герману подсунул. — И рассказал мне конец истории.

Герман уже давно на пенсии. Копается в огороде. В конце концов, шанс у него был. Вместо того, чтобы присваивать чужие работы, лучше читал бы хорошую прозу.

Виктория подрабатывала на дому, печатала вечерами и по выходным. Бумагу для печати она добывала из одной ей известных источников и уже запаслась «хорошей финской» для диссертации Петра, а пока печатала черновой вариант на «дерьмовой», авторитетно заявляя, что для черновика сойдёт. Пётр не возражал — лишь бы чернила не расходились, когда будет вписывать формулы.

Шеф вернул диссертацию с пометками и замечаниями почти на каждой странице. Подробно объяснил, что и как исправить, где и чем дополнить, прощаясь сказал:

— Сдавайте экзамены, оформляйте работу и привозите готовую. В отделе аспирантуры Петру выдали ходатайство о предоставлении отпуска для оформления диссертации.

Окрылённый, Пётр долго бродил по городу, вечером набрёл на кинотеатр повторного фильма и взял билет на американский фильм «Лучшие годы нашей жизни». Перед сеансом и во время его украдкой поглядывал на соседку справа — молодую женщину с каким-то одухотворённым, как ему показалось, лицом. Включили свет, захлопали сиденья.

— Другой мир, — сказал Пётр, обращаясь к соседке.

Она согласно кивнула. — Другой мир — другие люди.

— Жаль, что последний сеанс, я бы ещё раз посмотрел.

— Завтра ещё идёт этот фильм, — сказала женщина, вставая.

— Завтра меня не будет. Я здесь в командировке. — Пётр тоже встал, проводил её взглядом, преодолел минутный порыв и не пошёл следом.

Глава 14

По действующему тогда положению соискатель мог претендовать на оплаченный отпуск от одного до трёх месяцев, а администрация была вольна поступить, как ей заблагорассудится. Пётр написал заявление с просьбой об отпуске на три месяца, и, к его удивлению, директор завода в тот же день подписал его.

Оформление диссертации совпало по времени с новым поветрием: завод разделили на производства, центральную заводскую лабораторию преобразовали в научно-исследовательский институт, всё вместе назвали производственным объединением с генеральным директором во главе. Ожидалось, что от перемены мест слагаемых что-то прирастёт, однако первым неоспоримым результатом «перестройки» стали новые кабинеты, совещания и люди, на них сидящие.

Приказ об организации института ещё не был подписан, а делёж пирога уже шёл полным ходом. Петру никто ничего не предлагал, и он не напоминал о себе — спешил закончить диссертацию. Секретарь новоиспечённого директора НИИ разыскала его в читальне и соединила с директором. В трубке слышны были возбуждённые голоса, потом голоса смолкли, и директор предложил Петру стать исполняющим обязанности начальника лаборатории горячей прокатки. Пётр ответил сразу, не задумываясь: — Без и. о. согласен. — Трубку прикрыли, очевидно, рукой, после недолгой паузы директор сказал:

— Хорошо. Приступай. — Назавтра Пётр вышёл на работу и начал организовывать отраслевую лабораторию горячей прокатки. Прошло немного времени, и он понял, что его подставили, вернее, подставился он сам, прельстившись самостоятельностью, не зная и не задумываясь какова ей цена.

Ко времени назначения Петра созрела критическая ситуация: плод управления по принципу «пока гром не грянет…» и хронического дефицита, когда берут, что дают. Однажды, ещё на первых курсах, я по разнарядке попал на лекцию в Доме политпросвещения. Тема меня не интересовала, я тихонько дремал, стараясь не посапывать, и встрепенулся, услышав вопрос из зала: «Куда делись утюги?». Я прислушался. Наш перегорал постоянно, отец чинил его, скрепляя концы спирали жестью. Лектор успокоил аудиторию, сказав, что утюги скоро появятся, и пояснил: произошло затоваривание, и Госплан перебросил два завода с утюгов на мясорубки, но со следующего года они снова начнут выпускать утюги. Тот же голос из зала ехидно заметил: «Тогда мясорубок не будет». Мясорубки меня не беспокоили, и я радостно сообщил маме, что утюги будут. Когда наш утюг в очередной раз перегорел, мама обошлась домашними средствами: выдернула шнур и стала греть утюг на газе. В следующем году утюги не появились, потом я потерял их из виду и вспомнил этот эпизод, когда Пётр оценил обстановку и коротко познакомил меня с ней.

Несметная рать станков ежегодно пожирала миллионы тонн проката. До появления твердых сплавов практически весь режущий инструмент изготавливали из быстрорежущей стали. Она и сегодня не утратила своего значения. Высокую твёрдость и способность сохранять её при нагреве, так называемую красностойкость, придаёт стали вольфрам. При содержании вольфрама на уровне восемнадцати процентов сталь становится универсальной — пригодной для изготовления почти всех видов инструментов. Вольфрама в природе мало. Далеко не всем странам и народам он достался. Промышленно развитые страны разработали много марок, где вольфрам частично заменён молибденом, кобальтом и ванадием. Каждая такая сталь имеет свою область применения, свою технологию изготовления металла и инструмента. Проще всего производить и использовать универсальную сталь, конечно, если есть вольфрам и «после нас хоть потоп» [11] . Так оно и велось. С каждым годом производили всё больше и больше стали, а дефицит вольфрама восполняли, судя по слухам, из китайских источников, пока были «братьями на век». Потом времена переменились — кончилась любовь, а с ней и вольфрам. Домашними средствами по рецепту моей мамы эта проблема не решалась. Пришлось почесать затылок и воспользоваться мировым опытом. Институты срочно принялись изобретать новые марки стали, откровенно копируя зарубежные образцы.

11

«после нас хоть потоп» — Фраза Людовика XV.