Обречен тобой

– Не вздумай отключаться!

– Мне сейчас неудобно говорить.

– Я и не собирался вести с тобой беседы! Адрес скинь.

Меня охватывает такое сумасшедшее облегчение, что я не спрашиваю зачем. Господи, да прямо сейчас мне вообще плевать, даже если им движет вся жалость мира. Я просто не хочу сама с этим разбираться.

– Перекресток у центральной библиотеки.

– Мне минут пятнадцать до него ехать. Включи аварийку и поставь знак. Сильно тебя приложило?

– Не знаю.

Я опять начинаю рыдать. Но прежде все-таки отбиваю вызов.

Мир приезжает быстро. Я не успеваю ни взять себя в руки, ни оттереть кровь с лица. Но понимаю это, лишь когда наши глаза встречаются, и в его взгляде мелькает что-то такое… что-то такое… сильное. Злость? Да. Но и еще что-то. Может быть, страх за меня. Страх, да. И облегчение.

– В машину садись. Я здесь разберусь, – командует Мир, бросая недобрые взгляды в адрес изрядно присмиревшего мужика.

– Ты только не сильно его, – шепчу напоследок, но словам недостает убедительности, потому что мои силы на исходе. Истерика, оказывается, страшно изматывающий процесс.

Ныряю на пассажирское сиденье мерседеса. Краем глаза ловлю движение в зеркале и застываю, приоткрыв рот. Господи, вот на кого я похожа?!

Распахиваю сумочку, достаю салфетки и принимаюсь оттирать кровь и остатки поплывшей косметики. Справиться с задачей помогают слезы, щедро льющиеся из глаз. А что если бы удар был сильнее? Чертовы гормоны. Никакого с ними сладу. На завтра у меня назначены контрольное УЗИ и сдача анализов. Если все будет хорошо, врачи обещают провести процедуру в ближайшее время. Тем страшнее, что эта авария случилась сегодня.

Колотит. Когда Мир возвращается, я настолько эмоционально выгорела, что даже не могу найти в себе силы обернуться. Лишь когда он заводит мотор и трогается, вяло интересуюсь:

– Куда мы едем?

– В больницу.

– Шутишь?

– Надо исключить сотрясение.

– Я нормально себя чувствую. Правда.

– Ты вся в крови.

– Просто рассекла лоб в неудачном месте. Я серьезно, Мир, не надо в больницу. Мне же все равно завтра сдавать анализы.

– Ну как знаешь.

Мне сложно представить, чтобы Мир, каким я его знаю, так просто сдался. Тот Мир непременно настоял бы на своем. Наверное, смысл в том, что тому Миру было на меня не плевать… В отличие от этого.

Что ж так горько-то? Господи, дай мне сил снова не разрыдаться. Просто дай сил. Откашливаюсь.

– А ты чего звонил, кстати?

– Хотел поинтересоваться, в котором часу это все будет.

– Я пока не знаю. А что?

– Наверное, мне не помешает подъехать.

Стылый ком в груди словно чуть-чуть оттаивает. Омывая теплом изнутри. Мне не хочется спрашивать – зачем. Я не хочу знать правды. Мне даже плевать на его «наверное». Я, черт его дери, хочу, да, очень хочу знать, что если что-то пойдет не так – он рядом. По правде я пока вообще не готова отпускать Мира. И потому выпаливаю:

– Может, поднимешься ненадолго?

Глава 16

– Конечно. Надо убедиться, что ты благополучно добралась.

Просто убедиться. Ну и ладно! Это же неплохо. Напротив, раз так, значит, я точно ему небезразлична.

Боже, Вика, да это же Мир! Он сделал бы то же самое для любой женщины на этой планете просто потому, что в нем необычайно развит инстинкт защитника. Еще скажи, что ты этого не понимаешь.

Ой, да заткнись.

Как же меня достали эти споры с самой собой! Ощущение, что у меня раздвоение личности. И мне нужно не к репродуктологам обращаться, а в психдиспансер. Это ведь совершенно ненормально, правда?

– Проходи. Сварю тебе кофе, – бросаю я и, резво скинув лоферы, убегаю, не оставляя Миру возможности отказаться. Мою ослабевшие руки, умываюсь, склонившись над кухонной раковиной. И промокнув лицо кухонным же полотенцем, наполняю резервуар кофемашины водой.

– Мило у тебя, – тихо комментирует Мир.

– Спасибо. Первым делом, как начала нормально зарабатывать, оформила ипотеку.

Собравшись с силами, оборачиваюсь. Но оказывается, зря боюсь. Мир как будто и не торопится уходить. Без лишней суеты оглядывается, отодвигает стул и устраивается за столом.

– Жаль, нечем угостить тебя к кофе.

– Да пофиг. Расслабься.

– А я и не напрягалась. Кстати, обследование начнется в десять.

– Что? – Мир недоуменно вскидывает брови.

– Ты сказал, что хотел бы пройти со мной через это. Так вот… Обследование начнется в десять.

– А-а-а. Слушай, у тебя есть аптечка? Рубец снова кровит. Надо было все же наложить пару стежков.

– Не надо! Тем более что у меня есть медицинский клей. – Вскакиваю, едва опустившись на стул. – Сейчас…

Мчу в ванную, достаю аптечку. Я так взбудоражена, что мои движения напрочь утрачивают плавность. Трах! Бах! Суечусь, излишне громко хлопаю дверцами, что-то роняю.

– Осторожнее, Вик. Дай я.

Замираю мышкой. Почти не дышу. С появлением Мира и без того небольшая ванная становится удушающе тесной, а в общем-то нормальной консистенции воздух делается вдруг тягучим и густым, словно тот самый медицинский клей, который я и уронила. Мир наклоняется, чтобы поднять флакон. Машинально кладу руку на его мощное плечо. Не знаю, что там у него с занятостью, но время на себя этот мужик явно находит. Он не только не растерял формы за время, что мы не виделись, но как будто, напротив, сумел отточить мускулатуру до совсем уж идеальных пропорций. Ради молодой старается?

Ревность ошпаривает. Копится в горле комком разъедающей горечи. Несколько недель я пыталась смириться с мыслью, что пока я все сильнее увязаю в нашем с ним прошлом, Мир живет свою лучшую жизнь с другой, но без особого успеха, как видно.

Пальцы помимо воли сжимаются сильнее и тут же, разжавшись, устремляются по линии челюсти, за ухо, чтобы пробежаться подушечками по его волосам. Как постоянно делала, когда имела никем не оспариваемое право его касаться.

Под моей рукой тело Мира каменеет. Что? Ему неприятно? Прекратить бы это все. Но я будто попала в ловушку повторяющихся движений. Он молчит – я пробегаюсь туда-сюда пальцами по его ежику… Это почти компульсия. Гребаный невроз. Селфхарм. Знаешь, что нельзя, но не можешь остановиться.

Он смотрит прямо перед собой. Крылья носа дергаются.

– Не надо.

– Я знаю, – смеюсь, откинувшись затылком на стенку. – Просто не могу остановиться, прикинь? Давай ты сам? – шмыгаю носом, признавая свое полное и абсолютное поражение.

Тарута, чертыхаясь, дергает головой и резко выпрямляется. А я как стояла, зажмурившись, так и стою. Не хочу видеть плещущихся на дне его глаз сожаления или жалости. Хотя я изначально понимала, что это, пожалуй, единственное чувство, на котором могу сыграть, чтобы добиться своего, сейчас оно такое же ядовитое, как и моя ревность.