Обряд на крови
Шрифт:
— Вот этого, Михалыч, я не знаю. И обещать тебе, извини, ничего не могу.
— И что, действительно так плохо?
— Хуже некуда, — ответил Андрей прямо и честно. Не стал кривить душой. — Для всех — и для нас, и для вас.
— Д-а-а, нечего сказать — обрадовал… А ты часом ничего больше не хочешь мне сказать?
— А смысл? Разве это что-то изменит?
— Вряд ли.
— Вот и я так думаю, — сказал Андрей, испытывая чувство жгучей вины перед Назаровым, борясь с диким искушением поведать этому случайно встреченному незнакомому, но, по первому впечатлению, вполне добросердечному человеку обо всех своих треклятых приключениях. Помолчал и твердо его заверил: — Я тебе, Михалыч, потом все расскажу. Если ты, конечно, тогда еще захочешь… Во всех подробностях… Расскажу обязательно, если, конечно… — И замолчал, не закончив, посчитав ненужным понапрасну сотрясать воздух прописной истиной.
Краев
— Ну что, Василь? Погнали с ветерком, — сказал Илья и звучно хлопнул себя ладонями по коленкам, распахнул визгливо скрежетнувшую на раздолбанных петлях дверцу «уазика», подрулившего вплотную к закончившему погрузку военному транспортнику, и, соскользнув с сиденья, выбрался наружу. С хрустом размял затекшую жилистую шею и, подхватив вытащенную из машины объемистую спортивную сумку на «молнии», закинув ее за спину, не оглядываясь, неспешно, вразвалочку, пошагал по широкому рифленому
«Да, ситиюха непростая, — тут же, словно по команде, включились в работу извилины. — Можно, конечно, и болт на все забить, как Санек. Зелени на черный день я уже порядком накосил. Это если даже — без последнего улова. На безбедную старость вполне хватит, если ими не слишком сорить, не пускать прошмандовкам пыль в глаза… Свалить сначала куда-нибудь к латиносам. К тому же дружбану училищному Мануэлю. Отлежаться там пару-тройку лет. Потом еще пару годиков где-нибудь в северной глуши покантоваться, пока окончательно со всех радаров не исчезнешь. А там, глядишь, и можно будет поближе к цивилизации перебраться — к этим слюнявым марафетчикам и гомикам в Европу… Прикупить на очередную чистую, не засвеченную ксиву небольшой уютный домишко где-нибудь на Адриатике, в той же Болгарии или Черногории, и… прожить остаток лет в свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая… Можно, конечно, но… нужно ли? Что-то уж слишком тошно на душе становится, как только подумаешь, что придется в корне менталитет менять, к другой, совершенно чуждой среде привыкать в совсем недетском зрелом возрасте. Да еще и с языком проблема. Да под чужой личиной… Да ну ее на такую трихомундию… Если бы, конечно, при полной выслуге да на законной пенсии, чтобы на тебя никто собак не спускал. Тогда бы еще — куда ни шло. А так… Да ну ё в задницу. Тем более что теперь, после этой гнойной операшки, однозначно полковничью должность обещают. Да без этих опостылевших, осто…ых выходов «в поле». Просто кабинетное житье — тихое и теплое местечко. Да не где-нибудь в глухомани, в каком-нибудь занюханном Мухосранске, а в самом Питере… Нет. Полным идиотом надо быть, чтобы от такого отказываться. И я, конечно, дурью маяться не буду. Отработаю, как положено. Хотя задачка-то нелегкая. Отнюдь не простая. Санек — не пацан желторотый. Близко к себе ни за что не подпустит. Он сейчас настороже. А потому, как только увидит нас — сразу все поймет и за ствол схватится. А бодаться с ним в открытую — небольшое удовольствие. Себе дороже выйдет… Ну ничего. Нас все-таки двое. Можно к тому же и местных «спецов» втемную подключить. Добро нам, на крайний случай, дали. Но это, конечно… — глупость полная, никуда не годится. Дать-то вроде дали, но за это потом точно по головке не погладят. Да всю плешь потом проедят с ежедневными подковырками. И вообще позоруха выйдет… Ничего. Как-нибудь и вдвоем с Васьком своими силами управимся». Покосился на Нилова и хмыкнул: «Вот же сурок — уже дрыхнет. Ну это правильно в принципе. Пусть отдыхает, пока есть возможность. Да и мне бы тоже соснуть не помешало. Когда еще теперь нормально выспишься? Да, видимо, не скоро. Санек в нужный район еще не вышел. Все за корешком своим помалу телепается. А тот, как видно, совсем к этим пришибленным кержакам-духоборам не спешит… Эх, Санек, Санек… А неплохо мы с ним в свое время за речкой покуролесили. Есть что вспомнить…» Подумал и улыбнулся. И услужливая память уже начала было подбрасывать к глазам комичные картинки из далекого прошлого: как принимали ППЖ [53] «по описи»; как, обкурившись чарсом [54] через чайничек и накатив кишмишевки [55] после очередного счастливого возвращения из богатого впечатлениями «свободного поиска», чудили с тупым, совсем не понимающим шуток замполитом: то прицепив к пологу его палатки «сигналку» на растяжке, то подбросив ему в котелок парочку «трофеев» — свеженьких, отрезанных у басмача ушей; как рассчитывались «фенькой» [56] с бородатым неприветливым духанщиком, потому что «просто сдачи не было»; как «великодушно» «отпускали» духов на все четыре стороны из зависшей в полутысяче метров над кишлаком вертушки с той же пресловутой «фенькою» за пазухой… Начала было, но вдруг заартачилась и, словно окрысившись, перестала радовать, заставляя припомнить совсем другое — то, что сейчас не хотелось вспоминать вовсе, ни в какую, до ломоты в зубах. То, что старательно запихивал внутрь себя поглубже все эти двое суток, прошедшие после получения не просто дурно пахнущей, а однозначно омерзительной задачки…
53
ППЖ — походно-полевая жена.
54
Чарс — одна из разновидностей афганского наркотика.
55
Кишмишевка — местная самогонка.
56
«Фенька» — граната «Ф-1».
Очередной выход разведгруппы подходил к благополучному концу. Оставалось всего ничего: спуститься с перевала, проскочить еще пару километров по долине, проскользнуть в проход между минными полями, и вот оно — родное МПД — место постоянной дислокации. А там тебе — все фронтовые блага. Пускай не тридцать три, а только три, но все же — удовольствия: и банька с «веничком», и плотная горячая жратва, и законные пол-литра шаропчика [57] на брата, как положено.
57
Шароп — одно из названий местной самогонки.
Настроение было отличным. И почему не радоваться, когда есть от чего? Поставленную задачу выполнили с успехом и, что главное, без потерь. Духовской караван раздолбали быстро и качественно. И «бакшиш» при этом богатый взяли, разжились кое-чем по случаю и для себя, и для начальства. А значит, крути в ближайшей перспективе дырочку на кителе. Если, конечно, не в контрах со штабистами да карта удачно ляжет.
Уже на склон горы свалили, когда неожиданно сзади ударил «ДШК». Рванулись вперед, но, натолкнувшись на встречный кинжальный огонь, залегли. Попытались огрызаться на две стороны, но очень скоро пришлось прекратить стрельбу. Такая свистопляска закрутилась, что головы не поднять, не то что толком прицелиться.
Не меньше пяти минут духи бешено и безостановочно молотили по группе из всех стволов. А потом вдруг резко тишина наступила. И какая-то падла душманская, как в кино про войну, из-за камня тонко-гадливо загнусила: «Шурави, таслим! [58] Таслим, шурави!» Загнусила да тут же и заткнулась — Санек, «соглашаясь», гранату бросил.
И началось, и понеслась п…а по кочкам.
Рубились страшно и отчаянно…
58
Шурави, таслим! — Русский, сдавайся! (афган. — пушту).
И, вернувшись против воли в этот гнусный поганый день, Краев плотно сомкнул веки и сдавил зубы так, что в висках заломило, а из глаз слезинки вышибло. И словно тотчас снова ощутил, как шибануло молотом по крестцу, как подломились ноги. И тут же вспомнил, замычав от жгучей досады, как раненый в руку Саня тащил его на себе. Взвалил на спину, матюгался и тащил… Метр за метром, шаг за шагом. Все дальше и дальше от смерти… из боя.
Славкин
Пришел в сознание от собственного стона. С трудом разлепил веки. Буквально разодрал пальцами слипшиеся, смерзшиеся ресницы. Еще с минуту полежал на спине, пытаясь сфокусировать зрение на тесно сомкнутых, словно сшитых намертво еловых лапах, через которые едва пробивался слабый рассеянный солнечный свет, усиленно соображая, что же с ним случилось и где он вообще находится. Вспомнил. Перевалился на бок, на живот. Уронил лицо. Хватанул снег пересохшими губами и, ощутив во рту ледяную железистую влагу, содрогнулся всем насквозь промерзшим телом. Затрепыхался, забился, забарахтался, как угодившая в чащобу птица. Принял сидячее положение и, увидев торчащий из сугроба винторез, подтащил его к себе и только тогда попытался встать. Не сразу, но это все-таки у него получилось. Разогнулся, втянул в себя полной грудью жгучий морозный воздух, диранувший по бронхам, как наждачная бумага, и, пошатываясь от слабости, огляделся и прислушался.
Кругом стояла ватная тишина. Нигде в пределах видимости не наблюдалось никакого движения. «Значит, все же не рискнули за мной увязаться, — тяжело закрутилось в мозгу. — Не стали выяснять, кто по ним стрелял. Решили, наверно, что я не один, а потому не стоит и соваться… А сколько времени, черт возьми?! — Скривившись от боли, приподнял неимоверно раздутую оплывшую руку, с облегчением отметив, что она все же еще мало-мальски слушается, не отнялась окончательно, поглядел на багрово-синее от прилившей крови запястье и, вспомнив, что часы он с нее давно снял, еще тогда, как только отекать начала, полез в карман. А посмотрев на циферблат, слегка добавил себе настроения: — Так я, выходит, совсем недолго провалялся! И двух часов не прошло… Надо достать планшетку — глянуть, стронулись они с места или нет? Но не сейчас. Нет пока на это ни сил, ни желания. Надо, не медля, отойти подальше. Да и зуб на зуб не попадает. Сначала согреться. А не то точно кондратий хватит. Отойду подальше, костерок разведу. Потом уже все остальное».
Поначалу решил выбраться из ложбины, но ноги дрожали, подкашивались, ни в какую не хотели лезть в гору. К тому же дикая одышка одолевала. И, пару раз скатившись обратно, отказался от задуманного: «Да какая разница? Все равно дым вдоль оврага потянет». Проковылял вдоль подножия сопки на пару сотен метров и свернул в заветрие в первую же небольшую прогалинку между усеявшими склон молодыми дубками. Превозмогая тошноту и разлитую по всему телу слабость, надрал тонкого (все, что под руку поблизости попалось) сушняка, вытоптал в снегу небольшую, метр на метр, площадку и развел крохотный костерок. Уселся прямо на мерзлую землю, широко расставив ноги, и, подъехав, подтащившись к нему на заднице почти вплотную, пригнулся к огню. «А отек, похоже, понемногу спадать начинает, — подумал, разглядывая укушенную змеюкой обезображенную руку, похожую на красно-синюю надутую резиновую перчатку. — По крайней мере вроде больше не разносит. И пальцы все-таки шевелятся… Хорошо бы так. А то ведь с одной клешней не больно навоюешь… И что это со мною было? Болевой шок? Так я же промедол себе всобачил! Надо еще, наверно. Нет, не буду. Оставлю про запас. Сейчас уже вполне терпеть можно. А вдруг опять в отключку потянет… Вот супрастин принять не помешает. Сейчас посижу немного, погреюсь и сожру… Сожру? Вот именно — пожрать бы тоже надо. Затолкать в себя хоть что-то через силу. — Подтянул рюкзак, расстегнул его и сразу же наткнулся взглядом на свернутую кольцами змею. Вытащил ее, попытался расправить, но она оказалась совершенно промерзшей, твердой, как камень — только гвозди забивать. Положил ее на протаявшую землю рядом с кострищем, подкинул хвороста: — Ничего, сейчас быстро отойдет. Оттает, и зажарю. Жаль, что крови уже не напьешься. Капитально силенок прибавляет. Но теперь поздно губишку раскатывать. — Спохватившись, вытащил из-за пазухи планшет: — Слава богу, хоть он еще работает! — Нашел закладку, раскрыл и радостно оскалился: одна отдельная и две спаренные точки медленно перемещались, ползли по экрану: — Ну вот — сдвинулись наконец! Давно бы так. А то замучился ждать, Андрюха, пока ты свой зад от лежанки оторвешь. Это, конечно, хорошо, но… теперь же совсем непонятно, как вы там определились? Вдвоем с дедом дальше потопали? Это вряд ли. Вы же у нас людишки сердобольные — егерьков этих в беде не оставите. — Рассудил, и тут дошло до него наконец, что он опять капитально обмишурился, опять крупного косяка упорол: — Да на хрена стрелять-то было, когда они в кучу сбились?! Сам же себе очередной головняк устроил! Вот мудила! Так бы, может, разобрались они там, на месте, между собой, ну, съездили бы пару раз друг дружке по роже и разбежались бы в разные стороны. А теперь уж точно вчетвером дальше попрутся. Стоп. Да это же еще не все? Если этот дурень им теперь батарейки вернет, а так оно определенно и будет, они тут же из заповедника помощь запросят? А это вообще — абзац!.. Да, ну и что? И пускай вызывают на здоровье. Андрюхе с дедом точно не с руки этих ангелов-спасателей дожидаться? Им же совсем не в мазу светиться, ведь они мои страшилки насчет «ориентировки» точно за чистую монету приняли. Ясное дело. Иначе бы не стал Андрюха егерей связи лишать… Так. И что из этого выходит? Да то и выходит, что они с дедом, как только где-нибудь на горизонте вертушка или «Буран» загудит, просто обязаны мухой свалить на сторону. Да, думаю, даже раньше, чтобы вообще не отсвечивать».
Запахло паленым, и он, резко отшатнувшись от костра, принялся тушить снегом задымившуюся, прожженную брючину. Затушил, охлопал и, тупо, бесчувственно глядя на круглую, оплавленную по краям сквозную дырку на брючине, подумал: «Плохо, что я монокуляр угробил. Теперь, случись что с планшетом, вообще без глаз останусь. Придется тогда вплотную к ним, буквально по пятам за ними тащиться. А это не есть хорошо. Совсем хреново. Только лишний риск себя выдать раньше времени… Хотя что я тут несу-то? Уже ведь с потрохами выдал. Теперь они твердо убедились в том, что я на загривке у них повис… Ну что, братишка? Выходит, мы с тобою прикуп вскрыли? Теперь в открытую играем? Теперь кто лучше посчитает — тот и выиграл? Так — нет?»