Обвиняется кровь

«Должен признать, что в 1952 году, когда я являлся уже заместителем министра Госбезопасности, я запретил передопрашивать арестованных и записывать их отказ, потребовав, чтобы следователи не подвергали ревизии показания, которые арестованные давали ранее. Признаю также, что, когда суд пытался возвратить это дело на доследование, я настаивал на том, чтобы был вынесен приговор по имеющимся в деле материалам» [235] .

Это признание отнюдь не покаянное — ничуть не бывало! В ослеплении ненавистью, готовый поверить любым обвинениям в адрес целой нации, он настаивал на сатанинском своем безумии, несмотря на смерть Сталина, от которого прежде ждал прощения и спасения в награду за эту безоглядную ненависть. Он признается в поступках, безусловно известных допрашивающему его генерал-лейтенанту юстиции Вавилову, заместителю Генерального прокурора СССР, — скрывать эти факты было безнадежно.

235

Там же, л. 8.

В конце 1954 года (вспомним, что Абакумов еще жив, он будет расстрелян в декабре) Рюмину напомнили о многократных протестах доктора Шимелиовича по поводу того, что так называемый «обобщающий протокол» рокового для него допроса от 11 марта 1949 года был сфальсифицирован Рюминым. В этом протоколе, напомнили ему, содержится явная провокация в отношении Жемчужиной П.С. и «брошена тень на одного из членов Советского правительства». Из самого вопроса Рюмину можно было понять, что Жемчужина уже не в «заговорщиках», что обвинение ее, настойчиво фабриковавшееся Абакумовым при участии самого Рюмина, расценивается теперь как провокация. Чья-то интрига по дискредитации и устранению Молотова не удалась, но Рюмину не забыть, как упрямо и настойчиво искал Абакумов компромат на Молотова. Следователям вменялось в обязанность прощупывание на допросах и других политических фигур, от раболепствующего прихвостня Сталина Мехлиса до члена Политбюро Кагановича. Все это были евреи, и требовалось только время и терпение, чтобы добыть улики и на «сиятельных», доказать, что коллективная вина евреев не миф, но реальность, а где коллективная вина, там неотвратима и «коллективная ответственность». На этот счет у Рюмина сомнений не было, но Молотов — русак, кажется, из дворян, предавшихся революционной идее. Но и на нем была вина — женитьба на еврейке. Рюмин был из тех охотнорядских «идеологов», кто верил, что у них, у «этих», своя злодейская программа: внедрение еврейских жен в семьи выдающихся деятелей России.

«Шимелиовича дважды вызывал к себе в кабинет бывший министр Госбезопасности Абакумов, — сказал Рюмин. — При последнем вызове Абакумов в моем присутствии заявил Шимелиовичу, что если он прекратит сопротивление и расскажет о совершенных преступлениях, то ему будет сохранена жизнь и он — Абакумов — устроит его работать в лагерной больнице… Абакумов спросил у Шимелиовича о характере связи Жемчужиной с руководителями ЕАК и о роли в так называемом „крымском вопросе“ одного из руководителей Советского правительства… При рассмотрении дела ЕАК я усмотрел определенное стремление бывшего руководства МГБ СССР в лице Абакумова к компрометации одного из руководителей партии и правительства. Особенно это было видно из характера одного из допросов Жемчужиной. Непосредственно делом Жемчужиной занимались заместители начальника следственной части: Лихачев, Комаров, Соколов и следователь Кузьмин… По этому вопросу (о Жемчужиной) я рассказывал в 1951 году в ЦК КПСС и к основному своему заявлению от 2 июля 1951 года написал в адрес Главы Советского правительства специальное заявление» [236] .

236

Материалы проверки по делу Лозовского С.А….. и др., т. 1, л. 13.

Рюмин не прочь изобразить себя защитником достоинства и чести Молотова, отмежеваться от тех, кто разрабатывал преступную интригу против Жемчужиной. На деле же он был одним из самых безоглядных исполнителей воли Абакумова, снедаемый завистью к удачливым полковникам, тем, кто стоял ближе к министру.

Инстанция с головой выдала Жемчужину Лубянке, причем в удобную для допросов пору, когда под рукой у Абакумова в камерах Внутренней тюрьмы, Бутырок и Лефортова — цвет еврейской интеллигенции и приказано всех бить смертным боем для достижения «истины». Долго накапливалась ненависть Сталина к Жемчужиной, женщине, сохранявшей живость и привлекательность, одной из последних, если не самой последней, кто общался с Надеждой Аллилуевой перед ее самоубийством, женщине, ухитрившейся не отцвесть рядом со своими унылым, скучным, «вицмундирным» мужем, — ненависть к ее то и дело мелькавшему в газетах имени.

Сталин отдал ее на заклание, а Лубянка не справилась со своими карательными обязанностями, ЦК пришлось подсказывать меру наказания Жемчужиной и удовлетвориться ссылкой.

За спиной Абакумова легко было рассуждать о Жемчужиной, учинять гнусные провокации, о которых я уже упоминал. Но сам Абакумов сохранял осторожность, прятал некоторые протоколы ее очных ставок в сейф, не давая им хода. Только два протокола ее очных ставок — с Фефером и сломленным Зускиным — были отосланы в ЦК ВКП(б).

В сейфе Абакумова накапливался взрывоопасный материал, его могли бояться не только арестованные, но и сам министр. Хорошо зная, что Сталин без колебаний, с садистским удовлетворением освобождает своих соратников от еврейских (и нееврейских тоже!) жен, Абакумов, вторично женившийся, нежно любивший жену и маленькую дочь, вполне мог оценить складывающуюся ситуацию. Молотов не декоративная фигура, не «вокзальная пальма», подобно Калинину. Он воистину правая рука диктатора, а не Буденный, у которого можно отнять одну жену и «прикомандировать» к нему другую. Молотов прочно держится на своем месте, и, пока это так, нельзя действовать опрометчиво и против Жемчужиной. На очной ставке Лихачева и Комарова 5 сентября 1953 года было установлено, что многие «…протоколы допросов Жемчужиной не были оформлены, не подписаны ни Жемчужиной, ни следователями. Очная ставка Лозовского с Жемчужиной также осталась неоформленной» [237] .

237

Материалы проверки…, т. 1, л. 56.

Опасавшиеся Абакумова его подручные, не раз испытавшие на себе его издевки, упреки в невежестве и бездарности, между собой, однако, не чуждались насмешек в его адрес, прохаживались насчет его хвастовства при весьма сдержанных и даже робких действиях. Мастер по изготовлению «обобщенных протоколов», полковник Броверман иронизировал по поводу «оптимизма» Абакумова, преувеличения им успехов всех служб МГБ, не исключая и разведки. Арестованный Броверман на допросе в марте 1952 года вспоминал о хлестаковских замашках министра: «Абакумов нередко заявлял, что все вражеские разведки сейчас, мол, парализованы и перешли к обороне».

Доверие Сталина, «карт-бланш», выданный Абакумову, министр за два с лишним года не оправдал ничем внушительным, весомым, что можно было бы предъявить на открытом процессе. А закрытый процесс — это всего лишь убийство в ночной глухой подворотне, суд нужен громкий, приносящий серьезный пропагандистский успех. Почти все, что можно было извлечь из параллельной внесудебной акции открытого преследования «безродных космополитов», было извлечено. Пропаганда охрипла, надсаживая горло, и временами достигала обратного психологического эффекта. Кампания борьбы с «безродными космополитами» способствовала разжиганию темных инстинктов толпы, но действие ее не было столь значительным, чтобы ее режущие и кровянящие «лемеха» достигали народных глубин. «Коварные замыслы» театральных и литературных критиков или «гнилых интеллигентов», преклоняющихся перед буржуазным Западом, не взволновали широкие народные массы — впору было бы поставить точку и пересажать этих самых критиков.

Возбудить народ, собрать возбужденные толпы могли другие страсти: громкие, изо дня в день разоблачения шпионажа и предательства, подготовка к террористическим актам, хотя бы и руками врачей — «убийц в белых халатах». Именно это и было обещано: Поскребышев и Шкирятов не могли не докладывать Сталину о вдохновляющих замыслах Абакумова. Очень ко времени пришлась контрреволюционная подпольная организация с «троцкистско-бундовскими» корешками, к тому же однородная, чистая по этническому составу, еврейская буржуазно-националистическая. По доброй традиции госбезопасности, нашелся для нее и солидный вожак, повысивший ее криминально-политический рейтинг, — Лозовский, член ЦК, недавний заместитель главы Наркоминдела. Таким образом, Молотов должен был испытать и этот второй унижающий удар: разоблачение оголтелого врага народа, преспокойно работавшего бок о бок с ним.

Ослепленный предвзятостью, Сталин тем не менее обладал цепким умом, жизненным опытом, допытливым, проницательным взглядом на все, что связано с интригой, двоедушием, коварством, действием скрытых политических пружин. Когда читаешь один за другим десятки допросных протоколов, становится особенно очевидно, что по вязкой земле бредут, едва волоча ноги, случайные люди, подгоняемые насилием, жующие разбитыми челюстями однообразную ложь, а едва вырвавшись из рук палача и набрав в легкие воздуха, вопящие о своей невинности.

Обвинение в шпионаже с течением времени все теснее привязывалось к пребыванию в СССР Бенджамина Гольдберга и Поля Новика. Но гнев Сталина могла вызвать и та свобода, с которой «шпионы» разъезжали по стране, посещали Киев, Минск, столицы Прибалтийских республик и бывали приняты высокими персонами, от Суслова и Калинина в Москве и до Мануильского в Киеве. Возникни такой скандал — и партаппарат, защищаясь, предъявит служебную характеристику госбезопасности Новику и Гольдбергу, служившую своего рода разрешением на въезд в нашу страну.