Обычная злая сказка

Но к ее сожалению все, что происходило сейчас на небольшом лугу без названия у тихого городка, единственной достопримечательностью которого была близость к большому торговому тракту, не являлось сном. Люди падали и умирали на самом деле. Девушка загоняла в глубь сознания ужас от того, что происходит вокруг нее, и продолжала вести бой. Не потому, что от их победы или поражения зависела судьба королевства, а лишь по той причине, что от исхода сражения зависела жизнь одного единственного человека. И если она сдастся, позволит себя изрубить на куски, Литари никогда не сможет обрести то, в чем ей навсегда отказано. Нормальную жизнь. А она… она не получит свой шанс умереть по-настоящему. И за это тоже стоило сражаться.

Это было странное ощущение. Ощущение крови, заливающей тебя с ног до головы, власти над людьми, отчаянно пытающимися противостоять тебе и все-таки погибающими под ударами твоего меча. Их было много, но на ее стороне было одно неоспоримое преимущество: она не уставала, не слабела от ран и, не прикладывая особых усилий, прорубала кольчуги, нанося смертельные удары. Люди не противники жрице, даже молодой и неопытной. Вот только почему-то хочется кричать от ужаса, глядя на разрубленные едва ли не пополам тела и воющих от боли раненых, лишившихся под ударами твоего меча конечностей. Это страшно, но даже остановиться, просто замереть на месте ты не в состоянии, что-то гонит тебя вперед, заставляя нападать и защищаться, и уже не хочется знать, почему именно ты не позволяешь себе прекратить это. Ради чего гибнут люди, и ты пьянеешь от запаха свежей крови, заливающей твои руки до плеч. И это гораздо лучше, не думать. Тогда остаются лишь инстинкты, и ничего кроме вбитых на десятках тренировок движений тебя не интересует. Так спокойнее, хотя все равно страшно.

Сражение закончилось как-то незаметно. Просто в одно мгновение Снеара поняла, что на нее никто не нападает и все. Жрица опустила мечи и позволила себе оглядеться по сторонам. С огромным трудом ей удалось сдержаться и не броситься бежать все равно куда, только бы подальше от разместившегося на летнем лугу филиала преисподнии. Картина поля боя до боли напоминала то, что она видела в Глосаше. Но если там повсюду лежали только мертвые тела, то здесь все было гораздо хуже. Живые и мертвые смешались в какую-то чудовищную кучу, где было невозможно определить, кто перед тобой друг или враг и жив ли этот кто-то или уже умер от ран. Всюду была кровь, превращавшая истоптанную землю в грязь, и над всем этим ужасом стоял жуткий многоголосый крик боли. Девушка почувствовала, как от всего увиденного у нее кружится голова, хотелось бросить оружие и просто зажать уши руками, чтобы не слышать этого кошмарного воя, но сделать это было нельзя.

Как нельзя было использовать свой излюбленный прием и отключить все эмоции. Ей еще предстояло вместе с Синалой помочь раненным и времени на то, чтобы падать в обморок как нервной девственнице в припортовом борделе у нее не оставалось. Снеара глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на пропитавший все вокруг запах крови и распоротых внутренностей, сунула клинки в ножны, краем сознания отметив, что позже их нужно будет почистить. Но это могло сейчас подождать, а вот умирающие люди вряд ли.

Жрица криво усмехнулась, обнаружив, что как только она вспоминала о своих обязанностях, головокружение прошло, как по волшебству и с горькой иронией констатировала, что железный организм меча богини явно не приспособлен к таким изыскам как обмороки от нервного потрясения, а все неприятные ощущения - это не более чем последствия жуткой усталости. Еще никогда она так сильно не выкладывалась в бою, ну если не считать встречи с излишне любопытной тварью в Сверенном лесу и охотником на жриц на торговом тракте, которые тоже, кстати, привели к потере сознания.

Девушка зашагала через поле боя к палаткам, к которым сносили раненых, едко комментируя про себя свою поразительную способность нагнетать обстановку и драматизировать ситуацию, видимо оставшуюся еще с тех времен, когда она была человеком и теперь иногда проявляющуюся по старой памяти совершенно не ко времени. Это позволяло не обращать внимания на то, что происходило вокруг нее, давая возможность хоть немного контролировать ужас от мысли, что, и она сама приложила руку к созданию этого кошмара.

Снеаре понадобилось совсем немного времени, чтобы понять, как она ошибалась, считая поле боя самым страшным своим кошмаром. Лазарет оказался гораздо хуже. Стоны и крики раненных в замкнутом пространстве палаток звучали уже совсем жутко, запах крови и боли сводил с ума, а требовалось еще осматривать пострадавших, накладывать швы и повязки. Но самым невыносимым было находиться среди смертельно раненных. Их следовало как можно скорее исцелять силой богини, но жриц способных на это было всего двое, а людей, нуждающихся в помощи, гораздо больше. Девушка не сомневалась, что навсегда запомнит крики и мольбы о помощи. Солдаты из последних сил протягивали к ним руки и умирали потому, что целительницы просто физически не успевали до них добраться. Все-таки любое лечение даже божественно требовало времени, а у этих несчастных как раз его и не было.

И даже боль от применения силы богини Эналы, не идущая ни в какое сравнение с тем, что жрица испытывала, сражаясь на поле боя, используя силу меча богини, не могла подавить муку, поднимающуюся у нее в душе при виде умирающих на ее глазах солдат и собственной беспомощности что-либо изменить. Каждое исцеление даже для нее, привыкшей к постоянной боли во всем теле, становилось пыткой особенно после изнурительного сражения, но Снеара упрямо, раз за разом прикасалась к умирающим людям, направляя в изломанное истерзанное тело силу богини. Иногда это длилось очень долго, но бывало для того, чтобы спасти чью-то жизнь требовалось залечить не такую уж и большую рану. От этого становилось хуже всего. Осознавать от какой малости иногда зависит жизнь или смерть.

В конце концов все слилось в какой-то бесконечный мутный круговорот: обжигающая раскаленными кинжалами боль, крики раненых, очередной солдат перед ней и ставшее уже привычным усилие не показать своего ужаса при виде новых увечий. А поверх всего этого смертельная усталость, которой мешала поддаться только сила воли или может быть ослиное упрямство, как эту черту характера Снеары называла мать. Девушка уже не соображала, во сне все это происходит или наяву. И только когда Синала железным голосом так непохожим на ее обычный мягкий тон приказала ей убираться из лазарета, вылечить свои собственные раны и выспаться, наконец, она словно очнулась.

Окинув взглядом палатку и убедившись, что раненых, которым нужно немедленное исцеление, осталось не так много и старшая жрица вполне справится с ними сама, Снеара вежливо кивнула в ответ на ее требование, не понимая, почему наставница так на нее злится, и нетвердой походкой направилась к выходу. Старательно обходя тюфяки, на которых лежали солдаты, опасаясь, что координация движений ее все-таки подведет, и она свалится на кого-нибудь бедолагу, девушка добралась до приоткрытого полога и просто выпала наружу.

Свежий воздух заставил жрицу на мгновение замереть, глубоко вдыхая ночную прохладу. Оказалось, что пока она возилась с раненными, наступила уже глубокая ночь и все солдаты, которым посчастливилось не пострадать серьезно в утреннем сражении, уже давно спят, набираясь сил перед завтрашним походом. Снеара потерла слезящиеся от усталости глаза, как-то вяло удивилась тому, что пока она находилась в палатке, то почему-то не обращала внимания на жуткий запах, царивший внутри, а теперь не может без отвращения вспомнить эту непередаваемую смесь ароматов. И задумалась над немаловажным вопросом: где именно ей следует выспаться, выполняя распоряжение своей учительницы?