Очень странные миры

– А, так это было давно, – сказал Белоцветов. – Еще до моего рождения.

– Кто таков этот Длинный Эн? – спросил Кратов недовольно. – Я уже лет двадцать мучаюсь этим вопросом, и никто мне не желает объяснить…

– Ну как же, – изумился Татор. – Это легендарная личность, причем из твоего круга, ты просто обязан знать, Кон-стан-тин.

Кратов попытался было добиться уточнений, но дискуссия возобновилась с прежним жаром и момент был упущен. «Ничего, – подумал он. – Теперь-то уж я не отстану. Хотя бы одной тайной из моего прошлого станет меньше, пусть даже и такой незначительной».

– …А три раза «ха» потому, – продолжал Белоцветов, – что я был знаком еще и с одной сочинительницей гламурных историй, которую тоже, вы не поверите, звали Далия!

– И она тоже была твоя девушка? – осведомился Грин.

– Наши отношения характеризовались исключительным целомудрием и романтикой, – уклончиво произнес Белоцветов.

– Ха! – внезапно отреагировал Брандт. – Ха-ха! – Затем после небольшой паузы добавил: – Ха.

– «Вот уже четверть часа графиня сердилась и негодовала, но вдруг расхохоталась как сумасшедшая!» [8] – не замедлил отреагировать Белоцветов.

8

Жан-Батист Луве де Кувре (1760-1797), «Любовные похождения шевалье де Фобласа». Перевод с французского Е. Трынкиной.

– И я подумал то же самое, – сказал Татор.

– Волокита, – злобно сказал Мадон. – Донжуан. Аматор.

Белоцветов приосанился.

– Разве скроешь все свои достоинства от пристрастных взглядов! – сказал он горделиво.

– Хорошо же, – сказал Грин. – А много ли вам встречалось людей по фамилии Тру?

– Признаюсь, немного, – улыбнулся Белоцветов. – Двое-трое, не больше.

– И самый известный из них – Джейсон Тру, – прибавил Мадон.

– Как же мне в голову сразу не пришло! – воскликнул Татор. – Кто же не знает Джейсона Тру?!

«Например, я, – мысленно промолвил Кратов. – И знать не желаю. Во всяком случае, намерен забыть как можно скорее».

– Например, я, – тут же откликнулся Мурашов.

Кратов рассмеялся. Тоже мысленно. Вовне это обнаружилось в виде слабой усмешки. Он покосился в сторону Мурашова, но тот снова прикинулся изваянием Будды в натуральную величину.

– Как же так, док? – поразился Мадон. – Вон даже у Консула с этим именем связаны какие-то смутные ассоциации, хотя уж он-то, как никто другой, далек от грубых реалий земного информационного пространства. Гляньте, как ухмыляется!

– Он тоже не знает, – сказал Мурашов. – И ухмылка эта совсем по иному поводу… Что же это за диковинный фрукт – Джейсон Тру?

– Ассоциативный ряд выглядит примерно так, – с кислой физиономией промолвил Мадон. – Барон Мюнхгаузен. Тартарен из Тараскона. Панург. Несколько личностей потусклее… какой-нибудь там Эрих фон Деникен… бла-бла-бла… и, наконец, Джейсон Тру.

– Откуда, собственно, и берет свое начало домысел первый нашего Алекса, – подхватил Грин. – Жаль, что первый и единственный. Никто в современной журналистике не носит свою фамилию более незаслуженно, чем означенный Джейсон Тру. И, напротив, никто более него не заслуживает фамилии False!

– Наверняка это псевдоним, – уверенно заметил Белоцветов. – А брехун, конечно, уникальный. Самозабвенный!

– Все журналисты таковы, – сказал Мадон. – Как вы считаете, Консул?

– Отчего же, – проговорил Кратов осторожно. – Я встречал нескольких живых журналистов. Они производили впечатление вполне вменяемых людей.

– Кто же говорит, что они и в поведении должны быть клиническими идиотами! – фыркнул Мадон. – Остроумные, веселые, непосредственные личности, с кругозором, с начатками эрудиции… Странности начинаются, когда они приступают к исполнению своих профессиональных обязанностей.

– Может быть, это своеобразный «синдром вседозволенности», – предположил Белоцветов. – Эйфория в предвкушении редкой возможности довести свои… гм… домыслы до сведения огромной, совершенно незнакомой, обезличенной аудитории.

– Добавьте сюда ощущение безнаказанности, – проворчал Татор. – Никто не отловит в темном углу, не возьмет за лацкан, не назовет брехуном в глаза. А теперь вот что: не сходя с места и не растекаясь мыслию по древу объясните мне, каким образом от обсуждения программы полета мы вдруг перекинулись на какого-то сомнительного борзописца?!

Белоцветов, внезапно воодушевившись, стал пересказывать последний опус упомянутого Джейсона Тру, который, по его словам, назывался «Аллигаторы – предки человека?» (каковое название вполне объясняло, например, древнюю арабскую ламентацию «О люди, порожденья крокодилов!» и по всей видимости, от нее и происходило). Мадон выглядел недовольным – но он всегда выглядел так, словно его лишили любимой игрушки. Мурашов молчал, время от времени сдерживая зевоту. Он казался усталым и невыспавшимся; вдобавок ему было скучно. Разумеется, он знал, кто такой Джейсон Тру, и читал про аллигаторов. Просто ему из каких-то неочевидных соображений захотелось выступить в роли глашатая невысказанных мыслей Кратова.

«Это невыносимо, – подумал Кратов, внимательно изучая носки своих ботинок. – Всего-то мне и нужно, что слетать с одной планеты на другую и забрать груз. Будь то коробка, которую в состоянии поднять и унести один человек, я бы обернулся за сутки. Взнуздал Чудо-Юдо, и все дела. Мог ли я подумать, что обычная транспортная операция отнимет столько времени, привлечет к себе внимание стольких людей и вызовет такие побочные эффекты! Положительно я давно не вращался в земных кругах. Самое разумное – это извиниться перед Татором, возместить убытки и на все плюнуть. Поручить дело специалистам. Найти в административных органах Федерации нужный отдел, описать им ситуацию, и пускай у них головы болят, а не у меня… Черт подери, почему я этого не сделаю?! Почему я торчу здесь, посреди этого корабля раздолбаев, и загодя поеживаюсь в предвкушении ежедневной трепотни в кают-компании?! Чем еще заниматься свободным от вахты матросам, как не травить байки… покуда корабль болтается в экзометрии, неощутимо падая из пункта А в пункт Б? Из Агадундыдуна в Базанчаа…»

Он поднял взгляд и обнаружил прямо перед собой бесхитростную физиономию третьего навигатора Грина.

– Опять приходила? – спросил Кратов печально.

– Как вы угадали? – поразился Грин.

– И опять сгинула без следа?

– Не думаю, – сказал Грин, лучась блаженством. – Я передал этой фантастической женщине ключ от вашей каюты.

– У меня есть каюта? – осторожно уточнил Кратов.

– За всеми нами зарезервированы каюты на Старой Базе, – пояснил Грин. – Хотя мы предпочитаем не покидать борт «Тавискарона», где у каждого также есть собственный уголок, в особенности перед стартом. Полагаю, эта загадочная особа находится в вашей каюте и ждет условного стука. Вот такого, – и Феликс Грин выстучал костяшками пальцев по собственной ладони музыкальную фразу из «Болеро» Равеля.

– Что же вы мне раньше не сказали? – выдохнул Кратов.

– Виноват, – сказал Грин с детской улыбкой. – Меня отвлекли.

9

Кратов переступил порог, дождался, пока разгорится неяркий теплый свет, и осмотрелся. Спустя мгновение он понял, что никакой интуиции не хватило бы предугадать подобное рандеву.

Кресло с высокой спинкой бесшумно развернулось в его сторону. Женщина, устроившаяся в кресле в весьма неудобной позе, глядела на него прямо и жестко глазами цвета темного янтаря. Затем медленно выпрямилась во весь свой огромный рост, едва не уперевшись головой в невысокие своды. Она была облачена в простое черное платье с серебристым пояском, смуглые сильные руки обнажены, седые короткие волосы гладко зачесаны назад и перехвачены кольцом из белого металла. «Умопомрачительно красивая», – вспомнил Кратов слова третьего навигатора Грина. Судя по всему, у симпатяги Феликса были своеобразные представления о прекрасном.