Очередь
Шрифт:
– Почему «у меня»? Ты мать…
«И действительно, что же это я? Я мать. И что я спорю все время? Да черт с ней, с этой полочкой. Старик говорил мне о клинике, ну а дом?! Все начинается с дома. Что я все время восстаю против матери? Не доверяю я ей. А она мне. И сын растет в атмосфере недоверия. Все думаем о нем, о его спокойствии, о том, чтобы он не услышал ругани, – фальшь, ложь, обман только. Жил бы он в семье, где душевный покой, и пусть бы тогда слышал все. И, правда, с одной стороны, ему нечего делать на кухне, с другой – помогать надо. Не знаю, что и как. Где, что его подстерегает? И машина, и очередь, и споры о вине, и
– А-а! Мама! Ты все живешь в погоне за движимостью?
– Привет, Коленька. Не повторяй бессмысленно за папой. Вернее, не бессмысленно, а без осмысления. – Лариса хотела поцеловать сына, но увидела, как он весь напрягся: в этом возрасте мальчики не любят, стесняются родительской ласки. Лариса оставила попытку. – Как дела, малыш? – Пожалуй, такое обращение тоже было напрасным.
– Все нормально.
– И в школе?
– И в школе нормально.
– А отметки?
– Нормальные.
– Что читаешь?
– Что проходим.
– А что проходите?
– Пардон за извинение, «Анну Каренину».
– И как?
– Можно, но много.
– А я из всего Толстого больше всего люблю этот роман.
– Может быть, но я не понимаю.
– Что не понимаешь?
– Анну не понимаю. Ничего не понимаю. И нравятся мне все те, кого ругают и кого осуждают. Мы в классе всех скопом ругаем, но я никак не усеку, кого надо и за что.
– А ты не суди их, читай и наслаждайся. Потом само все сложится.
– Ну, мать, наш тичер в отпаде будет от такого подхода. Представляешь: «Николай, обрисуй мне светское общество, окружавшее Анну». А я: «Не смею судить, поскольку читал и наслаждался». Осудить я должен, потому как точно известно, что они все скопом ее убили.
– Древний спор. Не будем затевать. Анна – гений, она, с моей точки зрения, одна из самых значительных, идеальных женщин в русской литературе.
– Идеальные женщины – жены декабристов. А вот почему Анна – гений, прости, в толк не возьму.
– Любит гениально. Безотчетно, бездумно, безумно, страшно. До смерти. Так могут любить только гении или ирреальные женщины, как булгаковская Маргарита. Любить, малыш, – это очень трудно. Большинство вообще, прожив всю жизнь, так и не познают, что такое любовь…
– Ясно! Стало быть, горе от гениальности?
– Не знаю. Думаю, Толстой с себя писал Анну.
– Оверкиль. Поясни.
– Нет. Это ты поясни.
– Оверкиль – перевернулись, значит. Перевертыш у тебя. Как это с себя Анну писал? Мысль ушла за мою мозгу.
– Толстой понимал без ложной скромности, что он гений. Софья Андреевна – очень хороший человек, но обыватель. В хорошем смысле этого слова: то есть не гений, только и всего. А гению с просто хорошим человеком так же трудно, как и с плохим, и хорошему человеку с гением трудно.
– Значит, несовместно с гением не только злодейство, но и все просто человеческое тоже?
– Ну вот уже мыслишь, уже появились литературные аналогии, ассоциации.
– Ну и дальше?
– Оба Алексея – Софья Андреевна. Оба хорошие, честные обыватели. Алексей Каренин шел на любые компромиссы, в пределах принятой морали, лишь бы сохранить сыну мать; Алексей Вронский пожертвовал даже карьерой, ушел из армии. Они для нее все делали. Но любить на уровне гения не могли. Как и не могли понять высокую нравственность Анны – при всем ее несоответствии существующей морали.
Она честна сама с собой, с окружающими, но нарушила каноны среды.– Мысль понял – с гением жить невозможно, но это малодоказательно.
– А я и не доказываю, а лишь высказываю собственное отношение. Я думаю, что, когда Толстой писал роман, он уже тогда обдумывал свой уход. Анна ушла на железную дорогу и убилась. Но, по его принципам, самоубийство неприемлемо, и он, как и Анна, тоже пошел на железную дорогу и умер. Но не убился сам.
– Мать, полный шок завтра будет, когда выдам.
– И напрасно. Дочитай, подумай, почувствуй и, если проникнешь в эту мысль душой, тогда валяй.
– Ты, Коленька, все же учебник почитай.
Но Коля не обратил внимания на бабушкин испуг:
– Ладно, мам, свернем полемику до окончания твоего обывательского стояния.
– Тоже ерничаешь. Это легко. Нет чтоб предложить мне отдохнуть, постоять за меня.
– Пожалуйста. Когда скажешь.
– Не надо. Я и сама справлюсь. Речь идет о том, чтоб подумать самому и предложить самому. Отец вот был против, а предложил сам и стоит сейчас. Он обо мне подумал.
Николай был явно смущен, но бабушка давно, словно конь в узде, ждала лишь удобного мгновения прийти на помощь внуку и тут же включилась:
– Коленька, пойди, сходи за хлебом, пожалуйста.
Лариса махнула рукой, пошла к себе в комнату и решила хоть немного полежать. На всякий случай она поставила будильник, чтоб загудел через полчаса – вдруг заснет. И, конечно, уснула.
А через полчаса она ехала в свой новый коллектив.
Станислав сидел в чьей-то машине, в компании еще четырех жаждущих получить желанный приз, и вел беседу о том, о сем – ни о чем.
Уже издали Лариса увидела, что он говорил ни о чем: она поняла это по отстраненному выражению его лица. Анемичное, расслабленное лицо, чуть округлившийся рот и бессмысленно опущенные складки вокруг него, немного выпрямленная, вытянутая верхняя губа и опущенная, отвисшая, сникшая нижняя. Рука чуть приподнята, согнута в кисти в виде дуги на уровне подбородка и мерно покачивается совсем не в такт слогам и словам – не плавно и не ритмично.
Лариса увидела, поняла, что идет пустой разговор. Конечно, Стае уже выпил. Лучше бы он дома сидел, по крайней мере, напился бы позже. Ясно было, что пока еще его можно собрать – надо увозить домой. Не подойдя к своему феодалу, она направилась к Валерию Семеновичу уточнить ситуацию и возможности. Перекличка, оказалось, только что прошла, и у Ларисы был часок для разрешения сегодняшних личных дел и забот.
СНОВА АВТОР
Как будто бы вся очередь, цели и задачи этой очереди не были ее личными делами и проблемами! Личные заботы – это сугубо женские, а дела собравшегося коллектива равнозначны как для мужчин, так и для женщин.
Мы говорим о Ларисе Борисовне, но ни в очереди, ни в больнице она не проявляет себя как женщина. Лишь дома, в семье… Женщина растворилась в мужчинах, в мужском деле. А если, наоборот, растворить мужчину в женщине?..
Пишу я свою очередную книгу. Но она для меня не очередная, она для меня сейчас единственная, может быть, первая и последняя, я сейчас весь в этой жизни, в этой очереди, я также надеюсь добыть машину, я алчу ее, я такой же, как все они, ничем не отличаюсь от Ларисы Борисовны. Но пишу я о ней, о ее делах и заботах…