Очередь

– Я ж говорила, не надо было подниматься. – Лариса отвела его руки. – Житейский разум, называемый мещанством, оказывается, прав.

Валера в ответ снова обнял ее. Столь многословная реакция не делала ее отпор категоричным.

– Отстань, Валера. Оставь эти детские игры. Чай остынет.

Сказанные фразы делали ее отказ просто относительным.

– Сама говоришь, что чай не должен быть очень горячим. Вкуса не почувствуешь.

– Боюсь, что так он совсем остынет.

Она самонадеянная, Лариса. Но… Бог ей в помощь. Стас, наверное, спит. Принял, загрузился и спит. Он остроумен… Остер и умен, интеллигентен, эрудирован, мягок, добр… Все его любят, для всех хорош… Она тоже хороша… Для всех – это просто. Как вот для своих быть хорошим… хорошей. Лежит у себя в комнате на тахте… Спит. Хорош. Сейчас он для всех одинаков.

– И пусть остынет.

– Оставь, Валера, оставь. Ну что придумал! У нас дело важное. Вся жизнь впереди.

– Морген, морген, нур нихт хойте [1] …

– Ох уж эти полиглоты… Мы не мальчики, не «фауль лейте [2] ». Перестань… К тому же Марк Твен говорил, что не надо сегодня делать то, что можно сделать завтра.

Были еще какие-то отдельные фразы, столь же бессмысленные и сказанные не к месту. Главное, утопить все в словах. По форме категоричные, безапелляционные, слова тут же отвергались действиями.

1

Начало поговорки: «Завтра, завтра, не сегодня – так ленивцы говорят» (нем.)

2

Ленивые люди (нем.)

В комнате было свободно, книг не видно. Еще стол. Тахта. Кресло.

– Доктор, ты мне нравишься.

«Лежит, пьяный, беззащитный. В конце концов, сколько же можно терпеть безответно? С какой стати? Я уж и не знаю, когда видела его трезвым. Зачем мне все это надо?! И это. Зачем? Терпеть, терпеть, терпеть… Не хочу. Чего не хочу? Ничего. Все хочу. На самом деле все хочу. И ничего нет. И пусть нет… Нет, нет, пусть будет, будет… Да. Да. Да… Сколько же мне лет? Сколько, сколько, сколько?.. Еще немного… Годы, дни… И все. И все будет кончено. Еще совсем немного… Мне… А он спит. Пьяный. Годы, мгновения… Все проходит. Но опять, опять накатывает жизнь. А скоро смерть. Конец радостям. Я не хочу… Не хочу…»

Лариса молчала.

Валерий молчал.

Потом они закурили.

– Нарциссовна, ты увлечена. – Валера засмеялся и посмотрел на часы. – Пора ехать. Оперативность нужна.

– Пора. – Сделала паузу. – А ты не дурак?

– Да кто ж знает? Не расстраивайся. Ты мне нравишься, доктор. – Теперь уже он сделал паузу. – Ох, эта очередь дурацкая.

– Забудь про все это. Ладно?

– Про что? Ну уж нет. Не хочу забывать, доктор.

– Я прошу тебя, Валера. Забудь. Смой, как будто ничего и не было. Ни меня, ничего.

– Если сразу смыть, тогда действительно ничего не было. Еще посмотрим. Но ты мне нравишься, доктор. И вообще, о чем ты говоришь?! Нарциссовна! Ты увлечена! Не хочу смывать.

Теперь уже пауза была подольше и оборвалась лишь на кухне.

– Хороший чай получился?

– Да-а, теплый еще. Хороший чай. Хороший напиток. Когда не очень горячий – вкус лучше обозначается. И не называй меня Нарциссовной, пожалуйста.

На пустыре все было спокойно. Валерий, как приехали, провел перекличку. Лариса пошла вдоль очереди.

Многие уже были знакомы. Вот девушка из парикмахерской стоит рядом с мужем, необходимым человеком со станции техобслуживания.

Поговорили. Живот не болит. Все вроде в порядке. – А вот он, муж той женщины, которую она подвозила, тот, что вел с ней беседу тогда, в больнице, по политэкономии.

– Здравствуйте, Лариса Борисовна.

«Сколько ему лет, интересно? Красивая проседь. И очки красивые. А глаза не видны. Наверное, за пятьдесят уже. Двигается молодо».

– Здравствуйте. И вы стали на этот путь приобретательства?

– Так мне же ездить хочется. Вот вас не ожидал здесь увидеть.

– Что делать, пришлось подхватить знамя, выпавшее из рук моего занятого мужа.

– Вот видите, как определяется наше сознание бытием.

– Между нами теперь что, навсегда сохранится и восторжествует стиль теоретических конференций?

– Помните? Вечный поиск истины, Лариса Борисовна.

– Зачем ее искать? Она все время меняет свое лицо, да и сущность тоже меняет. Все время что-то новое узнаем – меняется и отношение к ней.

Они сели на какую-то скамеечку, только что кем-то построенную.

– Рачительные хозяева в этой очереди, – предположил ее собеседник. – Да и естественно. В подобной очереди и должны быть люди с деловой жилкой, со стремлением к удобствам, к комфорту. Иначе – к сибаритству через работу. Машину тоже придумали для удобств: зачем ходить ногами, натирать мозоли и дергаться на спинах лошадей, когда лучше сидеть в кресле и только чуть-чуть пошевеливать стопами да руками. Тяга к сибаритству подталкивает прогресс.

Такая игра ума заставила Ларису улыбнуться. Как будто и не было переживаний прошедших двух часов.

Но вообще-то кому-то может влететь за эту непредусмотренную скамеечку в неположенном месте. Этот вывод – уже не игра ума, а результат тупого опыта Ларисы. Опыт, он и должен быть тупой: основывается он лишь на воспоминании прецедентов. Женский ум, практический ум половины, ведущей хозяйство, ведущей другую половину по жизни, и должен, прежде всего, строиться на прецедентах, на воспоминаниях о похожем в прошлом.

Вокруг ходили люди. Прохаживались медленно. Не прохаживались – прогуливались. Это немного напоминало движение по кругу в фойе театра в антракте. В околоочередном движении уже сильно поубавилось суеты, поутихла нервозность. Казалось, приостановилось время, не происходит никаких событий, хотя главные поступки и события, а стало быть, убыстрение времени, наверное, еще впереди. Тем не менее, люди вроде бы угомонились, и впечатление создавалось такое, что они даже и не озабочены. А это уж и вовсе нельзя было понять.

Очередь уже не удлинялась, но стала как-то шире. Она расплылась, как чернильная полоса на плохой бумаге.

У обоих собеседников на скамеечке, должно быть, хорошо совпали и мысли и настроение. А скорее, один из них сильно воздействовал, влиял на другого и подсознательно направлял разговор в одну и ту же сторону:

– Эта новая модель «Жигулей» неожиданно ставит нас перед проблемой свободного выбора. То ли первую брать, то ли новую, – сказал он тихо, мягко и будто бы неуверенно.

– Это не свобода выбора.