Один день солнца (сборник)

Ребята за печкой продолжали шептаться и хихикать.

Узкий, в одну колею, мост через реку бомбили много раз: насыпь вблизи него и дно реки были изрыты воронками разных размеров, следы осколков виднелись чуть ли не на каждой стяжке ажурных ферм. Однако угодить в проезжую часть моста или хотя бы в какую-нибудь из его опор летчикам не удавалось: густо понаставленные вокруг зенитки заставляли их сбрасывать бомбы с больших высот — наугад, на случай.

С приближением фронта, гулкий голос которого рокотал все явственнее, налеты на переправу участились: в некоторые ночи осветительные ракеты повисали над нею по нескольку раз, заливая бледным светом словно омертвелое пространство приречной округи. Падающие бомбы, скинутые с большой высоты, выли долго, острым звоном заходясь у самой земли, от их тяжелых разрывов содрогались дома и души их обитателей по всему Городку.

Гул далеких самолетов стал слышен отчетливее, бесперебойно гремели выстрелы зенитных пушек и пулеметов. По темному небу, неожиданно отсекаясь редкими клочками облаков, из стороны в сторону скользили тугие лучи прожекторов. В какой-то момент один из них, запнувшись на секунду, подался назад, затоптался на месте и тут же высветил далекую бледную точку, медленно ползущую по небосводу. К этой точке — самолету, идущему на большой высоте, устремились и другие лучи, едва достигая его своими размытыми концами. К далекому скрещению их, обессиленных расстоянием, понеслись быстрые цепочки трассирующих пуль, но и они — видно было — теряли на излете скорость, не достигая ведомого прожекторами бомбардировщика.

Когда он оказался над крышами Городка, возник хорошо знакомый нарастающий вой, прервавшийся тяжелым грохотом за прибрежной стеной ограды, на реке. Грохот был долгий, перекатистый.

— Всё, угодили!.. — прошептала Ксения.

Но вслед за первым взрывом через какой-то промежуток ухнул второй, не менее тяжкий, явственно отозвавшийся в подполье, где при непогашенной коптилке скученно сидели Ксения с Личихой и дети.

— Бейте, бейте!.. — с привсхлипом вздохнула Ксения, убирая с прищуренных, поднятых кверху глаз не то слезу, не то просыпавшуюся в щель пола пыль.

— Креста на тебе нет, — разлепила стиснутые губы Личиха. — Они же в мост метят, — прошептала она.

— Знамо дело. А куда же еще?

— А ты говоришь — бейте.

— А немцы по нему все упрут, да и сами утекут без забот и ответа.

— В мост-то, никак, попало — ухнуло-то как?

— Хоть бы…

— А как потом-то строить опять?

— Построют! — Ксения сказала так, будто сама должна была давать и распоряжение на это. — Логвинов инженер, Трясучкин, опять начертит, еще лучше сделает. Мне Серафима… — Ксении не захотелось делить с Личихой новую свою близость с инженершей — называть ее, кроме имени, еще и по отчеству, и после небольшой запинки она продолжала — Трясучка рассказывала, что у него головы на десять мостов хватит, и не таких, как этот…

Что-то заставило их — обеих сразу — круто повернуть головы к подволоку, к лазу, потом и они, и дети явственно услыхали далекие частые удары в наружную дверь либо в ставню. Зенитки уже почти все замолкли, лишь дальние, в стороне Выгонки, стукали еще вдогон растаявшим в мутной выси самолетам.

Ксения откинула погребную крышку и, крикнув: «Счас! Счас… Кто еще там?..»— в удивлении, на ходу, глянула на окно. В узкие щели ставен пробивался с улицы багровый свет.

— Ксюша! Ксюша!.. — снаружи доносился перепуганный голос Нюрочки.

— Счас, господи! — Ксения откинула крючок внутренней, отвела затрясшимися руками брусок наружной двери и в ужасе попятилась: ближайший напротив, щекотихинский, дом трещал, весь охваченный буйным огнем.

Старуха Щекотихина, растрепанная, странно одетая, ошалело глядела со стороны на исчезающий на ее глазах кров и голосила, то и дело жмурилась и закрывала лицо руками. Дочка ее и малые внуки теребили бабку, оттаскивали от близкого места, где уже трудно было терпеть жару, но она упиралась и продолжала стоять на месте.

На этой стороне проулка горело несколько домов, передавших огонь по цепи. Первым вспыхнул высокий пятистенок Трясучки — позже утвердилась чья-то догадка, что хозяйка сама оказалась виноватой: дом мог заняться от ее курева, от коптилки, которую она не раз уже опрокидывала с огнем, да все пока сходило благополучно. В отпылавшем доме она и погибла.

Горящие дома, по существу, никто не тушил: колонки обсохли с начала войны, а река была близка да далёка, горстями да кружками из расходных ведер и отскочившей головешки не зальешь…

Нюрочка прибежала со своего конца, когда уже свет пожара перекрасил вокруг все, на что ни глянь: ее зеленая крыша, к примеру, словно кровью налилась. Патруль никого не останавливал, и она гнала к подруге не чуя ног. И была поражена, когда еле достучалась до нее, запечатавшейся в подвале. «С Личихой заболталась», — это она услышала от Ксении позже, когда эта мировая беда осталась далеко ли, нет, но за плечами и они собирали в старые кастрюльки угли на пепелище.

— Да как же вы так… прости мою душу грешную!.. — У Нюрочки не хватало сердца, по щекам слезы потекли. — И сама бы сгорела, и детей бы всех!..

Потащив Ксению за собой, она кинулась в дом и сорвала с окон завеси — сразу стало светло. Из подвала, охая, выбралась Личиха, кинула взгляд в окно, обмерла и опрометью бросилась вон.

— Выведи детей, пусть ко мне бегут! — толкнула Ксению в плечо Нюрочка и, тревожно поглядев куда-то в верх окна, быстро стянула с кровати вытертое до тканой основы байковое одеяло, кинула его на пол и стала бросать на него все, что попадало под руку.

Трогая голову рукой, влетела с улицы Ксения, крикнула, задыхаясь:

— Не уходят они!.. Сюда норовят!.. Особо Вовка!..

— Печет, да? — будто ничего не расслышав о ребятах, мельком глянула на нее подруга.

— Да, не пробечь…

— Делай другой узел! — Нюрочка, выбрав последние обноски из комода, уже завязывала свой. — Посуду, миски, в запечье что… Это вынесем, может, еще успеем!..

Во второй раз в дом пробежать не удалось: уже шевелились волосы от тепла, обдирало жаром лицо.

— Господи, не то б надо было вынесть!.. — плача, повторяла Ксения.

— Чего там несть-то? Чего там несть-то у тебя? — кричала Нюрочка, накидывая на себя какую-то хламиду, — она все же надеялась еще проскочить в дышащую отраженным жаром, готовую вот-вот полыхнуть избу. Но Ксения вцепилась в нее, затрясла неистово головой, и Нюрочка махнула рукой:

— Все! Всё!..

Щекотихинский дом пылал как облитый бензином, легко и быстро огонь охватил его целиком, пламя съедало дым и единой волной шумно возносилось к темному небу. Такой же громадный факел, или даже еще шире и выше, гудел рядом — полыхал соседний дом, передавший огонь. С подветренной стороны проулка всех ближе к этим домам стоял савельевский: окна его гляделись в крыльцо Щекотихиных. Искры и крупные хлопья пепла падали на его крышу и дымили на кровле сарая.