Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

— Рогонель, — сказал Моня, — е... меня в жопу, пока я отдраю эту красотку.

Эстель на раздевание потребовалось больше времени, и когда она, наконец, осталась голой, Моня уже пристроился по-собачьи к Мариетте и вовсю шуровал в ее влагалище, а та, вне себя от наслаждения, подмахивала своим большущим задом, который при каждом взмахе звонко шлепался Моне о живот. Рогонель засунул свою короткую толщенную коряжку в растянувшийся под его напором задний проход Мони, и тот заорал: «Свинья железнодорожная! Мы не сможем сохранить равновесие». Мариетта клохтала как курочка-несушка и шаталась, будто пьяная. Моня, обхватив милашку руками, мял и плющил ее груди. Он восхищался красотой Эстель, чья сложная прическа выдавала руку незаурядного парикмахера. Это была современная женщина в полном смысле этого слова, ее завитые волосы удерживали вместе черепаховые гребни, цвет которых замечательно гармонировал с обесцвеченными по последнему слову науки волосами. Обворожительным было и тело. Нервная жопка чуть вздернута вверх весьма вызывающим образом. Умело подкрашенное лицо придавало ей вид шлюхи самого высокого полета. Груди слегка свисали, но это шло им как нельзя лучше, они были маленькие, чуть тощенькие, в форме груш. На ощупь же — нежные и шелковистые, можно было подумать, что дергаешь за вымя кормящую козочку, а когда она поворачивалась, они подпрыгивали, словно скомканный батистовый платочек, пляшущий у тебя под рукой.

Лобок ее окружал лишь крохотный завиток шелковистого руна. Она опустилась на кушетку и, извернувшись, закинула свои длинные, нервные ножки на плечи Мариетте, тесно обхватив ими горничную за шею, а та, обнаружив киску своей госпожи прямо у рта, принялась ее жадно и звучно сосать, одновременно запустив нос в щель между ягодиц, чтобы поглубже уткнуться им в задний проход. Эстель тем временем засунула язык в п.. .ду своей горничной и принялась вылизывать и сосать одновременно и внутренность разгоряченной вагины, и с пылом шурующий в ней здоровенный Монин поршень. Рогонель в блаженстве наслаждался этим зрелищем. Его толщенная бульба под завязку вошла в волосатый зад князя и медленно двигалась там то туда, то сюда. Дважды или трижды он протяжно пернул, наполнив воздух зловонием, чем преумножил наслаждение князя и обеих женщин. Эстель вдруг страшно задрожала, засучила ногами, ее зад так и заплясал под носом у Мариетты, кудахтанье которой вместе с вихлянием крестца резко усилилось. Эстель раскинула направо и налево свои ноги в черных шелковых чулках, обутые в туфельки на высоких каблуках в стиле Людовика XV, и при этом со всего размаху заехала ногой прямо в нос Рогонелю, буквально оглушив детину. Из носа тут же хлынула кровь. «Блядь!» — завопил Рогонель и в отместку изо всех сил ущипнул князя за жопу. Тот в ярости вцепился зубами в плечо Мариетте, которая, замычав, тут же и разрядилась. От боли она вонзила зубы прямо в п...ду своей госпожи, которая судорожно сжала бедра вокруг шеи горничной. «Задыхаюсь», — едва выдавила из себя Мариетта, но ее никто не слушал. Ляжки Эстель сдавливали ее все сильнее. Лицо у Мариетты посинело, а покрытый пеной рот так и остался прилепившимся к влагалищу актрисы.

Моня с воплями спустил в бесчувственное влагалище. Рогонель с вылезшими на лоб глазами слил малофью князю в жопу, выдавив из себя: «Если ты не залетишь, ты не мужчина».

Все четверо отпали в изнеможении. Растянувшись на кушетке, Эстель скрипела зубами и молотила во все стороны кулаками, суча при этом ногами. Рогонель ссал на дверь. Моня пытался вытащить свой член из п...ды Мариетты, но ему это никак не удавалось. Тело горничной застыло в неподвижности.

— Выпусти же меня, — обратился к ней Моня и погладил ее, потом ущипнул за попку, укусил, но все безрезультатно.

— Раздвинь-ка ей ляжки, она откинула копыта! — сказал Моня Рогонелю.

Лишь с огромным трудом удалось Моне вытащить наконец свой болт из чудовищно сжавшейся скважины. Потом они попытались привести Мариетту в чувство, но у них ничего не вышло. «Говно! Она закоченела, как х... моржовый», — заявил Рогонель. И это была правда; Мариетту придушили насмерть бедра ее госпожи, она была мертва, безвозвратно мертва.

— Мы влипли! . . — сказал Моня.

— Все из-за этой суки, — заявил Рогонель, показав на потихоньку успокаивающуюся Эстель. Выхватив из несессера актрисы щетку для волос, он принялся с остервенением колошматить ее. Щетина при каждом ударе втыкалась актрисе в кожу. Это наказание, похоже безмерно ее возбудило.

Тут постучали в дверь. «А вот и сигнал, — промолвил Моня, — через несколько мгновений мы пересечем границу. Нужно, я в этом поклялся, трахнуться наполовину во Франции, наполовину в Германии. Засунь-ка той, что померла». Моня с вставшим елдарём набросился на Эстель, которая, растопырив ляжки, с готовностью приняла его в свою пылающую п...ду, крича: «Поглубже, давай... давай!» В трепыханиях ее зада появилось что-то демоническое, изо рта стекала слюна, которая, смешиваясь с косметикой, покрывала пятнами ей подбородок и грудь; Моня засунул в рот актрисе свой язык, а в задницу — ручку от щетки для волос. Это вызвало у нее новый приступ сладострастия, и она изо всех сил вцепилась Моне зубами в язык, ему пришлось до крови ущипнуть ее, чтобы она его отпустила.

За это время Рогонель перевернул лицом вниз труп Мариетты, — уж больно страшным было ее лиловое лицо. Раздвинув ей ягодицы, он с трудом вставил своей огромный болт в содомическую дыру, после чего полностью отдался причудам свойственной ему от природы кровожадности. Руками он прядь за прядью выдирал красивые светлые волосы покойницы, зубы его разрывали ее заполярной белизны спину, и хлещущая алая кровь тут же запекалась на коже, словно застывала

на снегу.

Почувствовав, что вот-вот кончит, он запустил руку во все еще теплую вульву и, засунув ее туда по локоть, принялся вытягивать наружу кишки несчастной горничной. К моменту, когда он, наконец, спустил, ему уже удалось вытянуть наружу пару метров кишок, которыми он обмотался вокруг талии, словно спасательным поясом.

Кончая, он одновременно выблевал и весь свой обед — отчасти его укачало в поезде, отчасти его переполняли эмоции. Моня как раз только что спустил сам и с изумлением наблюдал, как его камердинера корчат позывы рвоты, а затем он блюет на жалкий труп. Среди окровавленных волос, потроха и кровь смешивались с блевотиной. «Бесстыжая свинья, — вскричал князь, — насилие над этой мертвой девушкой, которую я обещал тебе в супруги, тяжким бременем ляжет на тебя в долине Иосафата. Если бы я тебя так не любил, то убил бы как собаку». Окровавленный Рогонель встал, давясь последними глотками своей блевотины, и указал на Эстель, расширившимися от ужаса глазами наблюдавшую за омерзительным зрелищем.

— Причиной всему — она, — заявил он.

— Не будь жесток, — ответил Моня, — она же дала тебе возможность удовлетворить твой вкус к некрофилии.

И, поскольку они въехали на мост, князь приник к окну, дабы насладиться созерцанием романтической панорамы Рейна, просторными меандрами разворачивающей свои зеленеющие красоты до самого горизонта. Было четыре часа утра, коров выгоняли на пастища, и детишки уже танцевали под раскидистыми германскими липами. Монотонные, похоронные звуки дудок возвещали о присутствии прусского гарнизона, их заунывные напевы тоскливо вплетались в металлическое побрякивание моста и глухой перестук колес. Счастливые патриархальные городишки то и дело оживляли берега, над которыми возвышались вековые замки. Знаменитые рейнские виноградники до бесконечности мостили окрестности драгоценной и аккуратной мозаикой.

Отвернувшись от окна, Моня увидел, что мрачный и зловещий Рогонель уселся прямо на лицо Эстель. Его колоссальная жопа покрыла все лицо актрисы. Он срал, и вонючее жидкое говно стекало со всех сторон.

Сжимая в руке здоровенный нож, он шуровал им в трепещущем животе женщины. Тело актрисы несколько раз содрогнулось. «Подожди, — бросил Моня, — сиди, где сидел». И, взгромоздившись на умирающую, засунул затвердевший член в отходящую в мир иной п...ду. Он наслаждался последними конвульсиями убитой, которая, должно быть, перед смертью страшно мучилась, и окунул руки в горячую кровь, хлеставшую у нее из живота. Когда Моня кончил, актриса уже не двигалась. Она окоченела, а закатившиеся глаза ее были не видны под скопившимся в глазницах говном.

— Теперь, — сказал Рогонель, — пора уносить ноги.

Они почистились и оделись. Было уже шесть часов утра. Распахнув дверь вагона, они храбро улеглись, вытянувшись во весь рост, на подножке мчащегося на полной скорости экспресса. Потом, по сигналу Рогонеля, как могли мягко соскользнули с подножки и скатились на железнодорожную насыпь. Встали они чуть оглушенными, но целыми

и невредимыми, и нарочито помахали уже почти не видному у горизонта поезду.

— Пронесло! — сказал Моня.

Они добрались до ближайшего города, передохнули там пару дней, а затем отправились на поезде в Бухарест.

Двойное убийство в «Восточном экспрессе» всколыхнуло газеты по меньшей мере на полгода. Убийц так и не нашли, и преступление списали на счет Джека-Потрошителя — на него можно свалить все,

что угодно.

В Бухаресте Моня принял наследство вице-консула Сербии. Благодаря своим связям в Сербской колонии, он получил однажды приглашение провести вечер у Наташи Колович, жены полковника, посаженного в тюрьму из-за враждебности к династии Обреновичей.