Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

Моня и Рогонель прибыли около восьми часов вечера. Красавица Наташа встретила их в салоне, стены которого были задрапированы черной тканью; освещали его желтые свечи, а украшали черепа и

берцовые кости.

— Князь Вибеску, — обратилась к Моне дама, — вы будете присутствовать на тайном собрании антидинастического комитета Сербии. Сегодня вечером, без сомнения, мы проголосуем и осудим на казнь гнусного Александра и его шлюху-супругу, Драгу Машину; речь идет о том, чтобы вернуть короля Петра Карагеоргиевича на трон его предков. Если вы поведаете кому-либо, что вы здесь видели или слышали, невидимая рука тут же поразит вас, где бы вы ни находились.

Моня и Рогонель в знак согласия склонили головы. Заговорщики собирались поодиночке. Душой заговора был Андре Бар, парижский журналист. Мрачный, как смерть, он прибыл, завернувшись в испанский плащ.

Заговорщики разделись догола, и прекрасная Наташа явила свою чудесную наготу. Ее зад сиял, ее живот скрывало черное витое руно, подступавшее к самому пупку.

Она улеглась на стол, покрытый черным сукном. Вошел облаченный в жреческое одеяние поп, он расставил священные сосуды и начал служить обедню на животе Наташи. Моня стоял рядом с ней, и она схватила его уд и принялась сосать его, пока обедня шла своим чередом. Рогонель набросился на Андре Бара и начал обрабатывать его жопу, что содомизируемый сопроводил следующим лирическим излиянием: «Клянусь этим грандиозным болтом, которое радует меня до глубины души, что династия Обреновичей вскоре угаснет. Давай же, Рогонель! От твоей е...ли у меня встает». Расположившись сзади от Мони, он засадил свою елду ему в жопу, пока тот спускал малофью в рот прекрасной Наташе. При виде этого все заговорщики с рвением предались содомскому греху. Повсюду в зале виднелись нервные мужские зады, насаженные на весьма замечательные рукоятки.

Поп заставил Наташу дважды отдрочить себя, и его экклезиастическая малофья пролилась на тело прекрасной полковничихи.

— Пусть введут молодоженов, — вскричал поп.

Ввели странную пару: мальчика лет десяти — в костюме, зажавшего под мышкой шапокляк, — и очаровательную девочку, которой было от силы лет восемь; она была наряжена невестой — в белое атласное одеяние, все изукрашенное флердоранжем.

Поп прочел над ними нужные формулы и сочетал браком, заставив обменяться кольцами. После чего их стали побуждать к случке. Мальчик вытащил схожую с мизинчиком писюльку, а новобрачная подобрала свои юбочки в оборках, обнажив миниатюрные беленькие бедрышки, под которыми разевала рот голенькая розовая щелочка, напоминающая разинутый клюв только что вылупившегося из яйца галчонка. На собравшихся спустилась благоговейная тишина. Мальчик попытался воткнуться в девочку, но у него ничего не получалось, и чтобы ему помочь, с него спустили штаны, и Моня принялся пошлепывать его по попке, а Наташа начала щекотать кончиком языка его крохотную залупочку и яички.

Пальчик мальчика начал топорщиться, и он сумел наконец сломать девочке целку. После того как они поупражнялись минут десять, их разъединили и Рогонель, вцепившись в мальчугана, буквально вломился ему в попку своим мощным елдаком. Моня не мог сдержать желания оттрахать девочку, он усадил ее верхом себе на колени и погрузил в крохотное влагалище свой пышущий жизнью прут. Оба ребенка жутко кричали, а в пах Моне и Рогонелю стекала кровь.

Потом девочку уложили сверху на Наташу, и поп, как раз закончивший обедню, задрав ей юбки, принялся вдругорядь шлепать ее белоснежный и соблазнительный задик. Поток Наташа встала и уселась верхом на расположившегося в кресле Андре Бара, воткнув в себя огромный штырь заговорщика. После чего они принялись яростно трахаться на манер Святого Георгия, как говорят англичане.

Встав на колени перед Рогонелем, мальчик, обливаясь горючими слезами, отсасывал у того набухшее жало. Моня пердолил в крохотный задик отчаянно, как кролик, которому вот-вот перережут глотку, отбивающуюся девочку.

Остальные заговорщики с перекошенными лицами содомизировали друг друга. Потом Наташа встала и, отвернувшись, выставила свой зад, чтобы все заговорщики могли к нему по очереди приложиться. В этот момент внутрь ввели кормилицу с лицом мадонны, огромные сиськи которой распирало изобильное молоко. Ее заставили встать на четвереньки, и поп принялся доить ее, как корову, в святые сосуды. Моня тем временем трахнул кормилицу в такой тугой, что казалось, он вот-вот лопнет, зад ослепительной белизны. Потом девочку заставили пописать в чаши, чтобы заполнить их доверху. После чего заговорщики сподобились причастия молоком и ссаками.

Затем, похватав кости, они поклялись, что смерть настигнет Александра Обреновича и его жену, Драгу Машину.

Вечеринка закончилась самым гнусным образом. Привели старух, младшей, из которой было семьдесят четыре года, и заговорщики перетрахали их всеми возможными способами. К трем часам утра полные отвращения Моня и Рогонель покинули сборище. Вернувшись домой, князь тут же скинул всю одежду и подставил свой прекрасный зад жестокому Рогонелю, который семь раз в него примерился, прежде чем в первый раз от него оторваться. Подобные ежедневные сеансы они называли проникновенными усладами.

Какое-то время Моня продолжал вести в Бухаресте подобное размеренное существование. В Белграде убили короля Сербии и его жену. Их убийство вошло в историю и неоднократно обсуждалось на самые разные лады. Потом разразилась война между Японией и

Россией.

Однажды утром князь Моня Вибеску голышом, ничуть не уступая в таком виде Аполлону Бельведерскому, исполнял с Рогонелем 69. Оба жадно обсасывали друг у друга леденцы на палочке, взвешивая свои тяжеленные валики, ничуть не напоминающие валики фонографов. Они спустили одновременно, и у князя был полон рот малофьи, когда в комнату вошел предельно корректный английский камердинер, неся на золоченом серебряном подносе какое-то письмо.

Письмо это оповещало князя Вибеску, что, как иностранец, он был зачислен в России лейтенантом в армию генерала Куропаткина.

Князь и Рогонель выказали своей энтузиазм по этому поводу, взаимно пропедалировав друг друга. Потом они собрались и отправились в Санкт-Петербург, чтобы попасть в свою воинскую часть.

— Война мне подходит, — провозгласил Рогонель. — Да и задницы у японцев должно быть, что надо...

— Ну, уж п.. .ды японок — те точно удовлетворят самый придирчивый вкус, — добавил князь, покручивая ус.

Глава V

— Его Превосходительство генерал Кокодрев не может принять в данный момент. Он макает свою сосиску в яички всмятку.

— Но,— отвечал Моня привратнику, — я же его адъютант. До чего вы, петербуржцы, нелепы со своей всегдашней подозрительностью... Вы же видите мою форму! Если меня вызвали в Санкт-Петербург, то я, полагаю, не для того, чтобы получать у привратников от ворот поворот?

— Вы не предъявите свои бумаги? — сказал цербер, огромный татарин.

— Вот! — сухо откликнулся князь, сунув под нос перепугавшемуся халдею свой револьвер, и тот с поклоном пропустил офицера внутрь.

Моня быстро взбежал, позвякивая шпорами, на второй этаж дворца, принадлежавшего генералу князю Кокодреву, с которым ему предстояло отправиться на Дальний Восток. Нигде не было видно ни души, и Моня, впервые увидевший своего генерала лишь вчера на приеме у Государя, удивился такому приему. Генерал, тем не менее, назначил ему рандеву в точности на этот час.

Распахнув дверь, Моня вошел в обширный сумрачный салон, в котором тоже не было ни души; он пересек его, бормоча себе под нос:

— Ну что ж, тем хуже, вино налито, нужно его выпить. Продолжим наши изыскания.

Он вошел в очередную дверь, которая сама за ним закрылась. Эта комната оказалась еще темнее предыдущей.

Нежный женский голос произнес по-французски:

— Это ты, Федор?

— Да, это я, любовь моя! — тихо, но решительно произнес Моня; сердце, казалось, вот-вот выскочит у него из груди.