ОДИНОЧКА: НЕСЛОМЛЕННЫЙ

Летняя короткая ночь, которая в другое время пролетала незаметно, сегодня, в ожидании провокаций, тянулась нескончаемо долго, как глухая дорога в степи. Уже погасли перед рассветом звёзды, набежавший с востока свежий ветер качал верхушки высоченных сосен, бесшумно взмахивая крыльями, куда-то пролетели длинноклювые вальдшнепы, следом, негромко курлыча, кулики, смутно различимые на фоне светлеющего, с розовым подбоем пористых облаков неба. Широкая, необъятная тишина сковала лесной край.

Тюрякин вышел из своей засады между огромными валунами, заросшими вкруговую кустами орешника, где он таился, наблюдая в стереотрубу за сопредельной стороной, поправил на плече ремень винтовки и направился проверить наряды. Обутый в увесистые хромовые сапоги, он, тем не менее, ступал тихо, практически бесшумно, ни одна сухая ветка, изредка попадавшая ему на пути, не треснула, под ногами не шуршала трава. И, всё же подходя к месту, где в засаде находились пограничники, его каким-то шестым чувством заметили, окликнули:

– Вы товарищ лейтенант?

– Как на той стороне? – шёпотом поинтересовался Тюрякин, опускаясь на траву.

– Ничего подозрительного, – так же шёпотом ответил младший сержант Челюстников, невольно подвигаясь. – Пока тишина.

Лейтенант прилёг рядом. Взял из его рук бинокль, принялся внимательно всматриваться в сомкнутый плотной стеной лес напротив, на расстоянии километра-полтора. Кроны деревьев курчавившиеся резными листьями, мирно шевелились на ветру, выказывая бледную изнанку, кое-где под подолами раскидистых сосен виднелись коричневы шершавые стволы, в низине клубился белёсый с лёгкий налётом фиолетового цвета полупрозрачный туман. Заметно не было, чтобы на сопредельной стороне что-либо происходило. Покой и умиротворение наблюдались в природе.

Тюрякин с облегчением вернул младшему сержанту бинокль, поднялся на ноги.

– Продолжайте наблюдение, – наказал он уходя.

Вскоре его крепкая, ладная фигура скрылась за деревьями. Пристраивая окуляры бинокля к глазам, опираясь влажными от обильной росы локтями в землю, Челюстников, искоса блеснув на товарища синеватыми белками, сожалеюще сказал осипшим от утренней прохлады голосом:

– Ни днём, ни ночью нашему лейтенанту покоя нет. Они там, небось, дрыхнут как сурки в норе, а он волнуется, переживает. Всё боится, что опять учинят провокацию. Как думаешь, Васёк, осмелятся они ноне границу нарушить? Или в носу у них не кругло?

– Пускай только попробуют, – многообещающе процедил сквозь зубы Гвоздев, и сделал такое зверское выражение на лице с ввалившимися от чрезмерного ночного бдения уставшими припухлыми глазами, что младший сержант не удержался и прыснул, невнятно пробормотал: – Ты эти угрозы прибереги для супостата.

Рассвело окончательно. И как только первые лучи, касаясь макушек деревьев, скользнули с восточной стороны, жёлтым медовым цветом осветив сверху одну треть плотной стены на сопредельной стороне, лес, до этой минуты как будто вымерший, если не считать одинокого голоса далёкой кукушки, оживился разноголосым птичьим гомоном. Теперь уже и без бинокля можно было всё чётко разглядеть на той стороне, где по-прежнему мирно трепетали на свежем ветру листья, морскими волнами колыхалась высокая трава, отягчённая искрившимися каплями росы.

– Напрасно лейтенант беспокоился, – негромко произнёс Серёга Челюстников, отслонил от лица бинокль, тылом ладони приподнял чёрный блестящий козырёк пограничной фуражки, слегка запрокинул её назад. Мерцая в тени деревьев смеющимися глазами, взглянул на Гвоздева, неловко повернув голову, прижимаясь правой щекой к влажной траве. – Днём-то они побоятся сунуться. – И зашёлся довольным глуховатым смехом, вздрагивая крупным телом. – Я же говорю, в носу у них не кругло.

Встретившись с ним взглядом, Васёк тоже засмеялся, щедро выказывая ровную подковку кипенно-белых молодых зубов. Он лежал, широко разбросав ноги, держа перед собой пятизарядную винтовку Мосина с примкнутым штыком. Поглаживая с любовью и видимым удовольствием отполированный сотнями рук приклад, сказал:

– Слабаки они супротив нас.

Младший сержант Челюстников утвердительно кивнул:

– Верное слово.

Смахнув ладонью прилипшую к отлежавшей щеке мокрую травинку, он взял бинокль, снова принялся внимательно разглядывать участок леса на противоположной стороне. Васёк вздохнул и тоже устремил свой взгляд на ту сторону, до рези в глазах всматриваясь в кроны деревьев, отмечая для себя даже самое малое изменение в природе.

Заслышав через несколько минут странный басовитый звук, который, нарастая, приближался, превращаясь в низкий густой гул, хватающий своим противным завыванием за душу, он локтем толкнул товарища:

– Слышишь?

Челюстников опустил бинокль, прислушался.

– На самолёты похоже.

Пограничники поспешно подняли головы, настороженно шаря глазами по небу. Не прошло и минуты, как из-за леса появилась армада немецких бомбардировщиков с чёрными крестами. Их было столько, что они своими грозными крестообразными тушами закрывали едва ли не всё небо, которое мигом стало не мирным и голубым, а мрачным, словно на восток внезапно надвигалась огромная тёмная грозовая туча. Они шли мощным строем, нагоняя страх на всё живое не только в небе, но и на земле.

– Один, два… тридцать восемь… семьдесят пять… сто двадцать… двести один, – младший сержант сбился со счёта и матюгнулся, что для него было несвойственно. – Неужели война, Васёк? – спросил он осекавшимся голосом, объятый тревожным ожиданием, продолжая завороженно глядеть в небо, где беспрерывной лентой двигались самолёты, и которым казалось, не будет конца.

Гвоздев долго сглатывал застрявший в горле сухой ком. Еле справившись с ним, он в смятении чувств, с трудом выдавил прыгающими, серыми от волнения и тревоги губами:

– М-может, провокация?

– Н-не похоже, – глухо ответил Серёга Челюстников, который ещё не знал, что жить ему отмерено судьбой всего ничего. – Это война, Васёк, – сказал он через минуту обречённо. – Ты бы метнулся к Прухину на наблюдательный пункт, пущай он свяжется с дежурным по заставе.

Не поднимая головы, Гвоздев немного отполз назад, поднялся и проворно побежал, скрываясь за деревьями. У подножья трёх высоченных сосен, на вершине которых была оборудована площадка из тёсаных плах, где круглосуточно находился пограничник с телефонным аппаратом, он остановился. Дыша часто и отрывисто, запрокинул голову; придерживая рукой фуражку, негромко свистнул, подражая иволге: «Фтиу-лиу, фтиу-лиу!». Ветки, маскирующие вышку, тотчас раздвинулись, и оттуда выглянула озабоченная физиономия пограничника.

– Прухин, – взволнованной скороговоркой зачастил низкорослый Васёк, непроизвольно подпрыгивая от нетерпения, – немедленно свяжись с заставой, узнай что происходит. Очередная провокация или уже и вправду война? Да не тяни время, чёрт этакий, скорее звони!

Между тем с той стороны, куда нескончаемым потоком двигались самолёты, донеслись приглушённые расстоянием выстрелы. Это открыла заградительный огонь зенитная батарея старшего лейтенанта Комлева.

– Слыхал? – не таясь, сверху заорал ефрейтор Прухин, страшно выкатив белки и без того выпученных от рождения глаз, бешено вращая тёмными зрачками. – Война это! Понимаешь? Война! Я уже связывался с лейтенантом Тюрякиным!

В просвет между кронами Васёк заметил, как один из самолётов, внезапно отделившись от строя, стал пикировать на разделительную полосу границы. Не прошло и несколько секунд, как из подбрюшья бомбардировщика, словно большие чёрные капли, вниз посыпались бомбы. Они с пугающим свистом приближались к земле.

– Бомбы! – истошно завопил Гвоздев, и немедля ни секунды, метнулся к вырытой у основания могучего дуба открытой щели. С разбегу прыгнув в неё, он плотно прижался спиной к прохладной земляной стене; сжавшись в комок, охватил голову руками, с ужасом и тоской дожидаясь взрывов.