ОДИНОЧКА: НЕСЛОМЛЕННЫЙ
Шрифт:
Наступила тягостная тишина, которая всегда бывает перед бурей, нарушаемая лишь мирным жужжанием пчёл да беспечным стрёкотом кузнечиков в траве. Бабочка крапивница, обманутая этой тишиной и неподвижно замершим молодым пограничником украинцем Тарасом Козак, без опасения села на кончик его носа, очень похожего на бараболю средних размеров. Парень невольно свёл голубые зрачки к носу, и уголки его твёрдо сжатых губ тронула слабая улыбка.
– Дурашка, – почти беззвучно прошептал он, и бабочка, очевидно напуганная шевелением его по-юношески припухлых губ, торопливо улетела. Она ещё долго порхала над лесными душистыми цветами, пока не поднялась высоко вверх и не пропала из виду, как будто растворилась в тёплом, напитанном солнечным светом воздухе.
В лесу уже отчётливо
– Кажись и до нас вражины добрались, – негромко проговорил белорус ефрейтор Алесь Лукашенко и вымученно улыбнулся. Тщательно вытерев влажную от волнения ладонь сбоку о галифе, он цепко взялся за шейку ложи, аккуратно положил палец на спусковой крючок, выбирая цель, стал медленно поводить стволом.
Педантичные немцы отлично знали своё дело. За какие-то полчаса, заполонив поляну, они по всем правилам военной науки быстро развернулись в боевой порядок под лающие крики своих офицеров и, разгоряченные недавним боем и неровной, тряской лесной дорогой, сразу же пошли в атаку. Вначале они шли торопким шагом, а когда до окопов с залёгшими в них пограничниками осталась сотня-другая метров, перешли на бег, на ходу строча из автоматов. Впереди автоматчиков, посередине и по флангам ехали три бронетранспортёра, поливая из станковых пулемётов оборону русских пограничников.
– Огонь! – истошно закричал Тюрин, отрывисто взмахнул рукой, резким жестом рассекая горячий воздух, и первый выстрелил из пистолета в сторону приближающегося неприятеля.
Первый бой был скоротечным и ожесточённым; казалось, что наступавших немцев ничто не могло остановить, даже смерть: цепи их заметно редели, но они всё так же настойчиво продолжали бежать вперёд, стреляя от живота веером, совсем не жалея патронов. Автоматы в их волосатых руках дёргались, словно параличные и многочисленные пули беспрестанно цвикая, с силой ударялись в брустверы, взрывали сухой песок, подкидывали его мелкими фонтанчиками в воздух.
На правом фланге, где находился Тарас Козак, бронетранспортёр, изрыгая пулемётные очереди, неумолимо приближался к окопу. Прячась за его металлическими бортами, пригнувшись, бежали десятка два немецких солдат. Стиснув зубы, они с кровожадной ненавистью глядели перед собой из-под нависших на глаза касок, выставив вперёд чисто выбритые сытые подбородки, под которыми туго крепились мокрые от пота ремни.
Тарас обвёл тоскливым взглядом товарищей, наскоро вытер тылом ладони слезящиеся от пыли глаза, схватил из ниши противотанковую граната и метнулся из окопа.
– Куда? – запоздало крикнул политрук Гришин. – Назад! Козак!
Он видел, как молодой пограничник, перевалившись через бруствер, сноровисто работая локтями, извиваясь, проворно пополз навстречу бронетранспортёру. Было заметно, как метёлки высокой густой травы, в которой скрывался Тарас, шевелилась. Когда до бронемашины осталось с десяток шагов, Козак торопливо поднялся в полный рост, размахнулся и бросил гранату под днище грозной машины. Граната ещё находилась в воздухе, когда немецкий пулемётчик от страха поспешно нажал гашетку. Выпушенные им пули мощно ударили в туловище пограничнику, разрывая зелёное сукно гимнастёрки, отворяя выход крови, мигом брызнувшей из его груди тёмной длинной цевкой. Тело Тараса несколько раз дёрнулось, потом выгнулось назад в пояснице, и он упал на спину, всплеснул руками, как будто несказанно удивлённый таким поворотом дела.
За секунду до этого, под днищем бронетранспортёра рванула противотанковая граната, выплеснув наружу
огонь и чёрный столб дыма, перемешанный с чернозёмом, он вздрогнул и застыл на месте. Пулемётчик, застигнутый взрывной волной, посечённый острыми осколками, стремительно вылетел из кузова и, кувыркаясь в воздухе, упал в нескольких метрах от машины, распластавшись на горящей от бензина земле.Потрясённые героическим подвигом своего товарища, пограничники с такой силой обрушили огонь на немцев, что фашисты мигом откатились на исходные позиции, явно напуганные столь безумными действиями обороняющегося противника.
В этот день немцы предприняли ещё две атаки, но так и не смогли продвинуться вперёд хотя бы на такое расстояние, чтобы занять самую незначительную открытую щель, не говоря уже об окопах, и тем более о дзоте, где засел с ручным пулемётом Дегтярёва старший сержант Курехин. Он служил уже пятый год, считался старослужащим, не успев демобилизоваться из-за начавшейся войны.
Вся поляна перед окопами была густо усеяна трупами немецких солдат. И если с наступлением ночи двое пограничников незаметно вынесли мёртвое тело украинца Козака с поля боя и с видимыми почестями похоронили в лесу, обнажив в молчаливой скорби головы, то немцев никто не собирался ни то, чтобы хоронить, но и убирать; очевидно, они намеревались это сделать после разгрома горстки советских пограничников.
Ночь прошла относительно спокойно, если не считать того, что фашисты время от времени для острастки открывали огонь из пулемёта в сторону наших укреплений. Ранним же утром, когда над поляной ещё стлался белёсый туман, оседая на траве капельками воды, клубился в кронах деревьев сиреневой дымкой, немцы, прежде чем пойти в очередную атаку, обстреляли позиции пограничников из миномётов.
В течение тридцати минут мины с пронзительным свистом одна за другой летели на позиции пограничников, с глухим шумом взрывались, выкорчёвывая кусты орешника и боярышника, под сенью которых были выкопаны окопы, дыбом ставили целые пласты плотно утрамбованной земли, раскатистым эхом замысловато метались некоторое время по лесу и глохли где-то далеко-далеко, за краем земли. Смертоносный металл ложился густо и равномерно по строго запланированным квадратам. Скоро невыносимая острая вонь сгоревшего пороха и обугленного человеческого мяса легко поглотила душистые, чуть сладковатые запахи земляники и лесных фиалок.
Выглянув из-за леса, горячее солнце высушило туман. Но бледные его остатки ещё долго держались в мокрых низинах, длинными змеиными хвостом волочились у комлей деревьев, постепенно растворялись в нагревающемся воздухе. Набежавший с востока ветер унёс с собой смрад и тяжёлые запахи войны, из леса снова пахнуло смолой и душистыми травами.
Не успел туман окончательно рассеяться, а немецкая пехота уже с нетерпением выступила на советские позиции, исковерканные и изрытые, словно огромными кротами. Фашисты по всему видно полагали, что очистили сопредельную территорию от дерзких и отчаянных до безумия пограничников, потому что в атаку шли уверенной поступью, весело перекликаясь, и хотя держали перед собой автоматы наизготовку, всё же не верили, что в этом аду мог кто-нибудь уцелеть. В этот раз они даже не стали задействовать бронемашины. Как же заблуждались эти самоуверенные вояки!
Лишь только немцы приблизились к окопам на расстоянии каких-то десяти-двадцати шагов, вытягивая шеи, с любопытством разглядывая их внутренне устройство, выискивая глазами трупы, как позиция противника, казавшаяся до этого момента вымершей, внезапно ожила. Над брустверами появились серые от пыли, с грязными полосами засохшего пота на обветренных лицах головы бесстрашных защитников. С криками: «Смерть фашистским оккупантам!», пограничники ловко закидали немцев гранатами, а потом открыли по ним шквальный огонь. Вражеские солдаты, которым в эту злосчастную минуту показалось, что к русским ночью подоспела помощь численностью не менее роты, (хотя на самом деле их стало на два десятка человек меньше) охваченная ужасом, резво побежала назад, падая под прицельным огнём противника. В этот день немцы так и не решились вновь атаковать укрепления советских пограничников.