ОДИНОЧКА: НЕСЛОМЛЕННЫЙ

Нависавшие над ним ветки, сгорев падали на землю, то впереди него, то позади, рассыпались перед своей смертью мириадами ярких искр. Парень нёсся как угорелый, чувствуя, что с каждым метром дорога даётся ему с трудом: не достаточно хватало дыхания, потому что раскалённый воздух обжигал лёгкие, стали заплетаться ноги, обутые в тяжёлые кирзовые сапоги. Вскоре на нём задымились гимнастёрка, галифе, и Булкин с ужасом ощутил, как к его груди и ногам стала прилипать плотная материя, всё больше и больше сковывая его движения. К тому же нагрелись сапоги до такого состояния, что ему стало казаться, что он бежит по горячим углям. С каждым метром пограничник заметно слабел, шаг его становился медленным и заплетающимся. И, в конце концов, окончательно выдохшийся Булкин упал. Что впрочем, и должно было случиться с человеком, который понадеялся на свои силы в одиночку справиться с огненной стихией.

– Ребята… я иду к вам… на помощь, – как бы уже в бессознательном состоянии пробормотал пограничник, продолжая из последних сил ползти по дороге, цепляясь окровавленными пальцами за дёрн с выгоревшей травой. – Держитесь… ребя… – Булкин ещё что прошептал, беззвучно шевеля ещё ни разу не целованными губами, сделал последнее едва заметное движение ногами, стараясь хоть на сантиметр сдвинуться с места и навечно затих.

Не прошло и минуты, как на рядовом Булкине, – этом простоватом, даже в чём-то наивном пареньке из отдалённой сибирской деревеньки, – разом вспыхнула пограничная форма. Смерть его была ужасна.

… Между тем бой на опорном пункте находился в самом разгаре. Фашисты, разъярённые несколькими днями неудач и огромных потерь, лезли напролом. И вдруг в какой-то момент наседающие немцы с удивлением отметили, что выстрелы со стороны советских позиций неожиданно прекратились. Вначале это сбило их с толку, и они на какое-то время сами перестали стрелять, продолжая по инерции всё же двигаться вперёд, но уже не так рьяно, а с предупредительной осторожностью, с тревогой и недоумением вслушиваясь в тишину. Эта внезапно наступившая тишина была нехорошая и таила в себе опасность. Но вскоре к фашистам пришло понимание, что у пограничников закончился боезапас.

– Рус сдавайс! В плен сдавайс! – тотчас принялись они оживлённо кричать на разные голоса, как видно ободрённые этим обстоятельством. – Сохранить жить, младо рус!

Политрук Гришин, глядевший яростными глазами на приближавшихся, не в меру расхрабрившихся фашистов, ожесточённо сплюнул.

– Веселятся сволочи! – свирепо проговорил он, багровея от гнева.

К этому времени ветер утих, бензин выгорел и огонь, уничтоживший полностью с постройками пограничную заставу, прилепившую на скалистой местности, немного ослаб и уже не так быстро приближался по низкорослой траве к окопам, окружённых свежими выбросами земли. Зато исходивший от пожарища жар невыносимо нагревал и без того напитанные потной влагой мокрые гимнастёрки на спинах, что их можно было выжимать. От гимнастёрок валил белёсый пар. Птицы, напуганные пожаром, улетели, стояла гнетущая тишина. В воздухе остро пахло сгоревшим порохом, одновременно золой и углём.

Начальник заставы лейтенант Тюрякин внимательно оглядел горстку уцелевших своих бойцов, застывших в ожидании его распоряжений. Их осталось всего пятнадцать человек: измученных каждодневными боями, обросших жёсткой щетиной, грязных, в разорванных, сгнивших от пота гимнастёрках, истощённых людей, еле стоявших на ногах, но, тем не менее, готовых сражаться до конца.

– Товарищи красноармейцы, – сказал он, мучительно подыскивая нужные слова, хмурясь, от волнения покусывая покрывшиеся коркой сухие губы, – некоторые наши товарищи погибли, так и не увидев в глаза ни одного фашиста… при обстреле наших рубежей из дальнобойной артиллерии. Нам же в отличие от них не только довелось увидеть врага, но и встретиться с ним лицом к лицу. На своём опыте мы убедились, что не так страшен чёрт, как его малюют. Родина нас не забудет. Лучше умереть, чем опозорить гордое звание советского пограничника.

Морщась от ноющей боли в раненом плече, Тюрякин двумя руками не спеша снял с головы мятую, поцоканную пулями каску. Аккуратно положив её на бруствер, он деловито поправил пограничную фуражку, надёжно закрепил под подбородком влажный от пота ремешок, чтобы в рукопашном бою фуражка не свалилась. Снова оглядел пограничников. На минуту его тёмные, суровые до этого глаза просветлели, обветренные губы тронула доверчивая улыбка: не было для него сейчас никого ближе и роднее этих парней, безмерно уставших от боёв, но доверявших ему бесконечно.

Лейтенант с лёгким сердцем удобнее перехватил винтовку, ранее принадлежавшую погибшему во вчерашнем сражении рядовому Никитину, всем корпусом повернулся в одну сторону, затем в другую, за короткий миг вобрав глазами приготовившихся к броску пограничников, осунувшиеся лица которых стали суровыми и неприступными.

– Вперё-ёд! За ро-одину! – закричал Тюрякин и первый выскочил из окопа, устремившись вперёд, глядя перед собой злыми глазами, затенёнными козырьком сломанной фуражки. Он большими прыжками бежал навстречу своей погибели с какой-то удивительной, необъяснимой радостью, слыша за спиной дружное громкое «ура!»

Ох, как не хотелось Василию отрываться от спасительной земли, к которой он приник, словно к титьке родной матушки едва ли не всю жизнь охранявшей его от всевозможных бед и огорчений. Вся его сущность, всё его внутреннее состояние пока ещё живого человеческого существа противилось тому, чтобы он так вот взял да и покинул окоп. Но на его счастье или на беду, тут как посмотреть, Васёк не был слеплен из сдобного мягкого теста, а имел своенравный характер. Подавив минутную слабость, Гвоздев на мгновение прикрыл глаза, опёршись руками на край окопа, легко вынес своё худощавое тело наверх. А когда широко распахнул зажмуренные глаза и увидел бегущих с ним плечом к плечу своих товарищей, его как-то сразу охватило чувство сопричастности; неожиданно пришло понимание того, что он является малой частицей общего целого с этими простыми людьми, которые не щадя живота своего вот уже восьмые сутки с беззаветным героизмом сражаются с жестоким и вероломным врагом.

– Ура-а! – подхватил Васёк, воодушевлённый новым чувством, влекомый вперёд желанием, во что бы то ни стало разгромить немцев. Выставив перед собой винтовку с примкнутым к ней штыком, краем глаз видя исходивший от его четырёхгранного лезвия солнечный тусклый свет, полусогнувшись, он бежал вперёд, до боли в мышцах разевая распяленный в крике рот: – Ура-а!

Увидев перед собой измождённую горстку советских пограничников, у которых от недоедания и бессонных ночей страшно почернели лица, немцы по всему видно, решили от рукопашной схватки не уклоняться, чтобы наглядно продемонстрировать этим славянским варварам превосходство своей арийской расы. Они продолжали всё так же нагло идти навстречу, по-волчьи озлобленно щеря в кровожадной ухмылке влажные зубы.

Василия особенно задело то, что фашисты шли, как будто они находились на прогулке и вид имели соответствующий: рукава засучены, кое у кого беспечно болталась на поясном ремне каска, как будто они считали себя заговорёнными. Набегавший время от времени ветер трепал их белобрысые чубы, торчавшие из-под солдатской пилотки, небрежно сдвинутой на бок. Но даже при всей этой наглости Васька чрезмерно поразил один здоровенный рыжий детина с непокрытой головой, в расстёгнутом мундире; отстегнув от ремня обшитую войлоком, фляжку, он прямо на ходу безбоязненно сделал пару глотков, по всему видно водки, потому что и без того потное его лицо заметно разрумянилось. Но и столь вызывающего поступка показалось рослому фашисту мало, и он громко крикнул что-то обидное на своём языке, обращаясь к Василию, пренебрежительно указал в его сторону пальцем.

«Он, гад, меня даже за человека не считает, – мелькнула у Василия обидная до слёз мысль и от злости и ненависти к этому фрицу у него моментально перехватило дыхание, в секунду захлестнуло удушьем горло, враждебно пообещал: – Это мы ещё посмотрим, кто кого»

Не сводя потемневших, настороженных глаз с немца, дыша сипло и отрывисто, Гвоздев с раздувающимися от гнева ноздрями, направил свои, чуть подрагивающие в коленях ноги, навстречу рослой фигуре. Когда между противником оставалось шагов двадцать, фашист, находясь в пехотной цепи, вместе со всеми тоже перешёл на бег. Расстояние между ними с удивительной скоростью сокращалось. Васёк уже мог легко разглядеть его мясистый подбородок, дрожавшие полные щёки и даже висевшую на кончике облупленного носа сопливую каплю. У немца, распаренного бегом и жарой, к смуглому от загара лбу прилипли жиденькие светлые волосёнки. Фашист с каждым шагом вырастал в габаритах и скоро уже чуть ли не нависал над мелкорослым щуплым пограничником. Васёк в упор, не мигая, с какой-то отчаянной решимостью, совсем без страха смотрел в его багровое толстощёкое лицо, на то, как у него вращались в орбитах выпуклые глаза и шевелились слюняво отвисшие губы. Фашист, очевидно, что-то кричал неприличное, но что именно Гвоздев разобрать не мог, как не напрягался.