Одинокие души

– Она не такая, - снисходительно заверяю я папу. – Она умней меня и лучше. Поверь, если

бы не обстоятельства, Карина не за что бы не ввязалась в подобную передрягу.

– Что ж, я на это надеюсь. Иначе, выходит как-то странно. Две дочки, и двоих мы не

сумели воспитать.

Его слова обижают меня. Я ведь нормальная! Я ведь преданная.

Поджимаю губы, и отворачиваюсь к окну. Чувствую, как нос покалывает, как подбегают

слезы, но беру себя в руки. Я заслужила такое отношение, и не важно, что я этого не

помню. Я обидела родителей, и теперь обязана платить по счетам.

Сложно, конечно, чувствовать вину за то, в чем не имеешь и малейшего понятия, но

нужно.

Прощаюсь и иду на вальс. В дверях меня ждет Астахов. Он робко улыбается и помогает

мне снять пальто.

– Готова к очередному выносу мозга?

– А то, - я усмехаюсь, пытаясь волнения на счет папиных слов, закинуть подальше в душу.

Не до них мне сейчас. Правда. – Кто решил собираться? Я думала, репетиции теперь

только на следующей неделе.

– Актив классов настоял.

– И не сидится им дома.

Учительница показывает новые движения. Затем спрашивает, кто будет делать поддержки.

Леша уверенно поднимает руку, а я тяжело выдыхаю. Не слишком мне хочется быть

подброшенной в воздух. Но слово Астахова – закон. Он уверяет меня, что вальс без

поддержек – не вальс, и я нехотя соглашаюсь.

К концу занятия мои ребра болят от чрезмерного давления. Из-за того, что Леша высокий

он поднимает меня не за подмышки, а за талию, и это плохо отражается на моем

организме. Но я не жалуюсь. Глупо сетовать на такую мизерную боль, когда, например, Стас лежит в больнице с проколотым плечом.

– Порепетируем потом с тобой отдельно от всех, - с энтузиазмом сообщает мне парень, когда мы выходим из кабинета ритмики. – Хочу всё досконально отработать.

– Пощади меня, - наиграно вою и усмехаюсь. – У тебя и так все отлично получается.

Признавайся, ты брал в тайне дополнительные занятия.

– Да-да, конечно. И тебе бы тоже не помешало это сделать. А то движешься, как

бегемотиха.

– Что? – я толкаю друга в бок и обижено хмурюсь. – Сейчас получишь, Лешечка. Не

нарывайся.

– Не забывай, что всем приемам тебя научил я, - он самодовольно улыбается и покачивает

головой. – Так что, кто тут ещё нарывается.

Я смеюсь, когда слышу телефонный звонок. Вспоминаю, что забыла позвонить маме, и

закатываю глаза. Сейчас опять придется выслушать тираду о безответственности. Однако

на дисплее высвечивается другое имя.

– Кира? – я прикладываю палец ко рту и прошу Лешу вести себя потише.

– Лия.

Я слышу плач. Мое сердце падает навзничь. Резко примерзаю к месту и хватаюсь

свободной рукой за грудь. Астахов тут же появляется рядом.

– Кира, - громко дышу. – Что с тобой? Что случилось?

– Стас…, он…

Телефон выпадает из моих рук. Я смотрю на Лешу и внезапно взрываюсь плачем.

Оказываюсь в объятиях парня, чувствую, как подкашиваются ноги, и испытываю дикую

боль во всем теле. Едва не падаю. Ощущаю дикий холод и проваливаюсь в небытие.

ГЛАВА 19. ПЕРВЫЙ СНЕГ.

Похороны решают провести в субботу.

Я нахожу черное платье. Мама вызывается его погладить. Карина не выходит из комнаты, молчит, иногда плачет. А мне больно дышать, больно ходить, больно даже думать о том, куда я должна приехать через несколько часов.

Смерть Стаса это трагедия не только для его семьи. Это трагедия для всех нас, и поэтому

я обязана присутствовать на похоронах. Он сердце стаи, он её душа. Почтить его придет

каждый. И мой страх подобных церемоний недопустим.

Мы с Кирой решаем ехать вместе. Её мама подвозит нас к дому Древаль. К небольшому, уютному коттеджу, на набережной Питера. Мы выходим, плетемся держа друг друга за

руку. Кира то и дело вытирает лицо, взрывается плачем, затем затихает. Я уже чувствую, как от неё исходит алкоголь, но почему-то не собираюсь сейчас наставлять на путь

истинный.

В доме много людей. Все стоят на первом этаже в темной одежде, тихо разговаривают и

делятся переживаниями. Я чувствую себя лишней. Оглядываюсь и понимаю, что большая

частьиз всех присутствующих вообще понятия не имеет, кем был Стас на самом деле. Они

знают общую картинку, знают лишь маску. Но не знают сути. Он ведь и не Стас вовсе. Он

Шрам. Шрам!

Вновь слышу, как взвывает Кира. Она безжизненно наваливается на свою мать и

прикрывает руками лицо.

Отворачиваюсь. Не могу на это смотреть.

Пытаюсь глубоко дышать, но не получается. Вижу в глубине зала отца братьев. Он

бледный, как стена. На его лице нет слез, нет боли. Он молчит, летает в каком-то трансе, вроде бы здесь, но одновременно далеко отсюда. Понимаю, что нужно подойти к нему, но

боюсь. Что нужно сказать человеку, у которого умер сын, чтобы ему стало легче? Что?!

Смахиваю слезы.

Начинаю искать глазами Макса. Я не виделась с ним с того самого дня, как узнала о

смерти Стаса. Сейчас меня терзает угрызение совести. Я кинула его в момент, когда он так

сильно во мне нуждался. Но мне было страшно! Еще никто из близких мне людей не

умирал, и я не знала, как надо себя вести с ним рядом. Теперь я жалею, что даже не

попыталась облегчить его боль.

Но лучше поздно, чем никогда.

Какая-то женщина вдалеке смотрит на часы. Она нервно осматривается и говорит отцу

братьев:

– Мы должны были начать десять минут назад. Где Максим?

Старший Древаль не отвечает. Всё так же смотрит в одну точку, не двигается.

Я обеспокоенно подхожу к Кире.

– Куда пропал Макс?

– Не…, - она запинается, вытирая глаза. – Не знаю.