Одиссея последнего романтика

<Начало декабря 1857. Флоренция

Альбому в день его рождения {223}

Имею честь тебя, альбом, Поздравить с днем рожденья! Что ты не будешь дураком, Не нужны уверенья. Ума и чувства есть печать, На многих очевидно… Уму ж и чувству в жизни спать, Поверь мне, очень стыдно.

Декабря 11. <1>857. <Флоренция>

«Когда пройдя, бывало, Гибеллину …» {224}

«Когда пройдя, бывало, Гибеллину И выбравшись на площадь Триниту ^{225} , Дороги к вам свершу я половину ^{226} И всё бодрей, и веселей иду. Воображая важную картину, Которую, наверное, найду; Такую же, как и всегда и прежде, А именно: тревожный дух в Надежде Филипповне (сей первый дух забот — Неутомливый дух самогрызенья), А в Вас зато — отсутствие хлопот И жажду важную движенья (Что к Вам так удивительно идет И на меня наводит умиленье). Когда, бывало, этот мир, — с душой Сроднившийся, в душе несешь с собой, И, входя к Вам, он наяву предстанет, То сердцу странника или скорей Бездомного бродяги — как же станет Отрадно и тепло… но, видно, сей Прекрасный мир, как всякий мир, обманет. Вы едете… Хоть глупо, но ей-ей… По Вас мы псами очень безобразно Завоем от хандры однообразной… Известно Вам — завоем мы вдвоем, В обоих нас развилось много дури… Мы будем выть, поверьте, обо всем И даже о нескладной «рассикуре»! ^{227}

1858. Февр<аля> 21. Firenze

Импровизации странствующего романтика

1. «Больная птичка запертая…» {228}

Больная птичка запертая, В теплице сохнущий цветок, Покорно вянешь ты, не зная, Как ярок день и мир широк, Как небо блещет, страсть пылает, Как сладко жить с толпой порой, Как грудь высоко подымает Единство братское с толпой. Своею робостию детской Осуждена заглохнуть ты В истертой жизни черни светской. Гони же грешные мечты, Не отдавайся тайным мукам, Когда лукавый жизни дух Тебе то образом, то звуком Волнует грудь и дразнит слух! Не отдавайся… С ним опасно, Непозволительно шутить… Он сам живет и учит жить Полно, широко, вольно, страстно!

25 января 1858

2. «Твои движенья гибкие…» {229}

Твои движенья гибкие, Твои кошачьи ласки, То гневом, то улыбкою Сверкающие глазки… To лень в тебе небрежная, То — прыг! поди лови! И дышит речь мятежная Всей жаждою любви. Тревожная загадочность И ледяная чинность, То страсти лихорадочность, То детская невинность, То мягкий и ласкающий Взгляд бархатных очей, То холод ужасающий Язвительных речей. Любить тебя — мучение, А не любить — так вдвое… Капризное творение, Я полон весь тобою. Мятежная и странная — Морская ты волна, Но ты, моя желанная, Ты киской создана. И пусть под нежной лапкою Кошачьи когти скрыты — А всё ж тебя в охапку я Схватил бы, хоть пищи ты… Что хочешь, делай ты со мной, Царапай лапкой больно, У ног твоих я твой, я твой — Ты киска — и довольно. Готов я все мучения Терпеть, как в стары годы, От гибкого творения Из кошачьей породы. Пусть вечно когти разгляжу, Лишь подойду я близко. Я по тебе с ума схожу, Прелестный друг мой — киска!

6 (18) февраля 1858

Citta dei Fiori

3. «Глубокий мрак, но из него возник…» {230}

Глубокий мрак, но из него возник Твой девственный, болезненно-прозрачный И дышащий глубокой тайной лик… Глубокий мрак, и ты из бездны мрачной Выходишь, как лучи зари, светла; Но связью страшной, неразрывно-брачной С тобой навеки сочеталась мгла… Как будто он, сей бездны мрак ужасный, Редеющий вкруг юного чела, Тебя обвил своей любовью страстной, Тебя в свои объятья заковал И только раз по прихоти всевластной Твой светлый образ миру показал, Чтоб вновь потом в порыве исступленья Пожрать воздушно-легкий идеал! В тебе самой есть семя разрушенья — Я за тебя дрожу, о призрак мой, Прозрачное и юное виденье; И страшен мне твой спутник, мрак немой; О, как могла ты, светлая, сродниться С зловещею, тебя объявшей тьмой? В ней хаос разрушительный таится.

1858

4. «О, помолись хотя единый раз…» {231}

О, помолись хотя единый раз, Но всей глубокой девственной молитвой О том, чья жизнь столь бурно пронеслась Кружащим вихрем и бесплодной битвой, О, помолись!.. Когда бы знала ты, Как осужденным заживо на муки Ужасны рая светлые мечты И рая гармонические звуки… Как тяжело святые сны видать Душам, которым нет успокоенья, Призывам братьев-ангелов внимать, Нося на жизни тяжкую печать Проклятия, греха и отверженья… Когда бы ты всю бездну обняла Палящих мук с их вечной лихорадкой, Бездонный хаос и добра и зла, Всё, что душа безумно прожила В погоне за таинственной загадкой, Порывов и падений страшный ряд, И слышала то ропот, то моленья, То гимн любви, то стон богохуленья,— О, верю я, что ты в сей мрачный ад Свела бы луч любви и примиренья… Что девственной и чистою мольбой Ты залила б, как влагою целебной, Волкан стихии грозной и слепой И закляла бы силы власть враждебной. О, помолись!.. Недаром ты светла Выходишь вся из мрака черной ночи, Недаром грусть туманом залегла Вкруг твоего прозрачного чела И влагою сияющие очи Болезненной и страстной облила!

27 января (10 февраля) 1858

Флоренция

5. «О, сколько раз в каком-то сладком страхе…» {232}

О, сколько раз в каком-то сладком страхе, Волшебным сном объят и очарован, К чертам прозрачно-девственным прикован, Я пред тобой склонял чело во прахе. Казалось мне, что яркими очами Читала ты мою страданий повесть, То суд над ней произнося, как совесть, То обливая светлыми слезами… Недвижную, казалось, покидала Порой ты раму, и свершалось чудо: Со тьмой, тебя объявшей отовсюду, Ты для меня союз свой расторгала. Да! Верю я — ты расставалась с рамой, Чело твое склонялось надо мною, Дышала речь участьем и тоскою, Глядели очи нежно, грустно, прямо. Безумные и вредные мечтанья! Твой мрак с тобой слился неразделимо, Недвижна ты, строга, неумолима… Ты мне дала лишь новые страданья!