Одна беременность на двоих

В смотровой я уже схватила журнал, чтобы занять свои тянущиеся к красным бугоркам руки перелистыванием страниц, но врач на удивление появилась сразу, как удалилась медсестра. Она держала в руках заполненный мною бланк, где я чётко прописала причину визита — сильный ожог листьями ядовитого дуба. Старушка в очках и с химической завивкой совсем не походила на врача, но я пыталась зачесать в себе физиогномика и покорно протянула для осмотра руки, которые уже все, от запястья до локтя, покрылись красными бугорками.

— Ну разве это сильный ожог? — усмехнулась старушка в белом халате, посмотрев на меня сквозь очки, как сказочный волк в бабушкином чепце — на Красную Шапочку. — Сильный — это когда шишки на целый дюйм поднимаются над кожей. Где в последний раз был ожог?

— На лбу, — ответила я и покраснела.

Я тогда споткнулась в парке о корягу и упала лицом в опавшую листву, в которой не было видно ядовитого трилистника, но потом мне сказали, что даже ветки без листьев содержат яд. Да что там листья, даже зола от сожжённых растений может вызвать сильное раздражение. Тогда у меня на лбу выросла колоссальная шишка, и две недели пришлось ходить в бейсболке, чтобы её никто не увидел.

— Где ещё? — спросила врач с улыбкой.

А что не улыбаться, когда она знала ответ, ведь я ничем не отличалась от других несчастных, которые хватали ядовитый сок на руки, а потом ходили в туалет. Чёрт всех дери! Я давно в парках не трогаю руками лицо и мою в туалете руки с мылом, хотя и знаю, что холодная вода полностью не нейтрализует яд, но в этот раз не было туалета. Это я, дура дурой, предложила Аманде срезать дорогу по склону. Это ведь надо знать, как и правила пожарной безопасности, что нельзя сходить в парке с проложенных дорожек, где побеги этих ядовитых кустарников вытоптаны!

— Хорошо ты погуляла, — улыбнулась бабушка-волк, выписывая рецепт на антибиотики и сильный гидрокортизон.

Погуляли мы действительно хорошо, а лучше бы не ленились и поехали к отцу вчера. Я вышла в холл, судорожно сжимая в руке рецепты. Аманда с большим трудом смогла их забрать.

— Где ближайшая аптека? — сказала она тихо.

Мы приехали в Монтерей. Откуда мне знать! Я и аквариум бы с трудом нашла. И это в нормальном состоянии, а сейчас меня било мелкой дрожью, хотя зуд немного отступил, ведь мозг начал посылать в нижнюю часть тела сигналы, что скоро станет легче.

— Знаешь, — вдруг сказала Аманда. — Я вычитала тут, пока ждала тебя, что в родах надо думать, что всё это закончится, и очень скоро. Это даёт силы.

Я кивнула и направилась к выходу из офиса, чтобы приблизить окончание своей слишком уж реально-невыносимой боли.

Глава сорок первая "Новый год в объятьях Сан-Франциско"

Вечер тридцать первого декабря был безнадёжно испорчен, потому что очередной охранник в очередном клубе, извинившись, с улыбкой выпроводил нас вон. Мы тоже улыбнулись в ответ уже изрядно поднадоевшим обречённым оскалом, пятясь к лифту, на этот раз, в отеле «Хилтон».

— Теперь не хватало только застрять, и тогда Новый год удастся на все сто! —подытожила я, ударяя кнопку, благодаря которой лифт должен был вернуть нас в фойе и выпроводить на уже почти ночную улицу новогоднего Сан-Франциско.

Аманда что-то сказала, но я поняла, вернее расслышала лишь окончание фразы: «лэ сатана». Я непонимающе взглянула на неё, но не успела попросить повторить слова, которые не достигли моего раздосаданного мозга. Она сама объяснила:

— Это на иврите, древняя поговорка: типа, не раскрывай рот дьяволу. Так что думай только о хорошем.

— Ну как можно не нервничать, когда мы не можем нигде приткнуться!

— А что ты хотела! Новогодние вечеринки бронируют в сентябре!

Только в сентябре нам было не до встречи Нового года — мы вели неравный бой с токсикозом, да и вообще никто из нас не планировал встречать его вместе, во всяком случае мне так казалось. Аманда должна была быть в Рино, а я в Салинасе, и уж никак ни в гостиничном лифте, который ехал как-то подозрительно медленно, и мой такой же раздраженный, как и мозг, слух даже улавливал лёгкий скрежет. Мы были в лифте одни, потому как все пришли на вечеринки и собирались покинуть отель уже только в следующем году.

Ах, как же мне в тот момент хотелось, чтобы лифт остановился на каком-нибудь этаже, чтобы принять в свои объятья любого представителя человеческой расы, на которого я могла бы пялиться, не краснея. Сейчас же мне ничего не оставалось, как смотреть на закрытые двери, в которых, словно в зеркале, отражалось раскрасневшееся лицо Аманды. Мы оделись достаточно тепло, потому что понимали, что в новогоднюю ночь найти в Сан -Франциско парковку будет нереально сложно, и длительной пешей прогулки нам не избежать. Обе были в брюках, сапогах, шапках и даже при шарфах, правда, на калифорнийский манер накрученных больше для вида. Если в первых трёх клубах мы ещё снимали шапки и разматывали шеи, то теперь нам надоело нахлобучивать всё это обратно, и мы решили париться, проклиная охладительно-отопительные системы, превращающие общественные места летом в холодильник, а зимой — в сауну.

— Лучше бы мы никуда не ехали, — бурчала я, чтобы выдать своё наглое разглядывание отражения Аманды за элемент, поддерживающий беседу.

Мы вернулись накануне из Салинаса. На обратной дороге Аманде приплохело настолько, что мне даже позволили вести машину. Последние дни она не пускала меня за руль из-за того, что я, по её словам, так дёргаю машину на «лежачем полицейском», что у неё малыш в животе подпрыгивает. Ну да, трясёт немного, но я все делаю, как написано — переезжаю его на минимальной скорости. Правда, сама Аманда жала на тормоз прямо на горке, но я, если честно, совсем не ощущала разницы. Может, она меньше чувствовала тряску из-за того, что держалась за руль? Но в общем-то не оторвётся у неё там ребёнок. Уверена, что в экипаже трясло похуже, но не сидели же дамы в прошлых веках все девять месяцев дома! Однако же, пусть сама водит машину, если ей так уж хочется, хотя интересно, как она будет помещаться за рулём перед самыми родами?

Как раз об этом я думала по дороге домой, а совсем не слушала всякие дурацкие радиопередачи. Не понимаю, какого черта Аманда вдруг стала слушать общественное радио. Уж лучше бы продолжала наслаждаться музыкой Моцарта, ведь сама же говорила, что та всё равно полезна для малыша, несмотря на результаты экспериментов. Да чтобы там ни было, но скрипка с флейтой намного лучше тех помоев, которые выливают на нас журналисты. Тем более те, кто работают не на дядю, то есть частную компанию, и выражают мнение хозяина, а за деньги, которые платят сами потребители информации. Они свято верят, что надо выметать со всех углов сор и выносить на всеобщее обозрение. Посему я научилась отключаться и не слышать голосов радиожурналистов. Я просто фокусировала внимание на впереди идущей машине.

— Ты только послушай, какие свиньи!

Аманда выпалила это настолько неожиданно и громко, что в первый момент я даже не сообразила, что она говорила про радиопередачу. Я думала, что Аманда, как и я тогда, костерила серую «Хонду », которая постоянно виляла из одного ряда в другой. Пришлось вслушаться в голос ведущего, чтобы понять, что так нервирует подругу.

Гостем студии оказался семнадцатилетний парень, который участвовал в скаутском движении с семи лет и сейчас достиг наивысшего разряда — орла. Официально в организации бой-скаутов членство заканчивается в восемнадцать лет, и тогда юноши решают — покинуть её полностью или стать наставниками подрастающего поколения. Герой передачи бы с удовольствием обучал детей, только не имеет на это права, согласно уставу. А всё потому, что в четырнадцать лет официально объявил о своей нетрадиционной ориентации, не веря, что за это его могут выгнать из организации. По уставу ему действительно могли спокойно помахать ручкой. Однако мальчишки в отряде и наставники закрыли на это глаза. Однако, как бы те не желали, они не могут пойти против общенационального устава и принять в ряды наставников гея, поэтому мальчик через несколько месяцев, после своего восемнадцатилетия, официально завершит деятельность в организации. Его наставники собрали кучу рекомендаций, в которых называют его высокоморальной личностью, чтобы несчастный подал в суд на организацию за дискриминацию. Только мальчик спохватился слишком поздно и отпразднует свой день рождения раньше решения суда. Ведущий пожелал гостю удачи, а я нарушила пятиминутную тишину фразой, которой думала пресечь неприятный разговор с Амандой.