Одна маленькая правда

– Только не отказывайтесь. – Попросил музыкант. Он не сможет его долго уговаривать.

– Спасибо. – Тихонько произнес Савин и похлопал друга по плечу. – Спасибо тебе. Я очень за нее переживаю.

125

На следующий день Лев вышел из дома и направился в город. Он шел медленно, внимательно смотря под ноги и желая изучить каждую часть своего пути. То и дело его ноги увязали в сугробах. Дул сильный ветер, и хоть мужчина и был закутан в шарф, но все равно быстро замерз. Он шел один по пустынным улицам, дома были наполнены зловещей тишиной, казалось, что из каждого окна смотрит смерть. Изредка ему попадались на встречу прохожие, такие же уставшие и измученные, они медленно брели по своим делам, не замечая Дубая. Да и он сам не очень хотел смотреть в эти пустые, обреченные лица.

Несколько раз на дороге ему попадались горожане с бидонами, кастрюлями, некоторые даже с чайниками – эти шли к реке за водой. Вскоре он сам оказался возле набережной, где его взору предстали люди, черпающие из полыней ледяную воду. Жалкое зрелище. Люди, дошедшие до крайней точки отчаяния, боролись за жизнь как могли.

Из-за угла вышла фигура, закутанная в шубу так, что нельзя было определить ее пол. За собой человек тащил санки, где лежало завернутое в простыню тело. Эта похоронная процессия медленно проплыла мимо Дубая и так же исчезла за поворотом, как и появилась. Вот и еще один человек проиграл жизнь чертовски холодной зиме.

Лев отвернулся от реки и пошел дальше. Он пришел в нужное ему место. Длинная вереница таких же обреченных, как он, людей уже выстроилась перед палаткой. Дубай встал в конец очереди, сжимая дрожащими пальцами в кармане пальто карточку, по которой мог получить свой кусок хлеба пополам с солодом и отрубями.

Очередь медленно росла, и ни один человек так и не сдвинулся с места. Иногда в толпе слышались гневные восклицания, но основная масса людей просто молчала. Лев, уже окоченевший от холода, чтобы хоть как-то скоротать время обратился к стоящему перед ним старичку:

– Который час, не подскажите?

Старик медленно поднял голову и посмотрел на Дубая глазами, заплывшими туманной пеленой, словно незрячий.

– Не знаю. Я часы на масло сменял, – ответил он и отвернулся.

Дед не хотел с ним разговаривать. А может, у него просто не было на это сил. Так или иначе, следующая минута прошла в молчании.

– А давно Вы тут стоите? – Снова спросил Лев.

– Да уже часа три. Но видимо тщетно. Наверное, опять бомбежка, хлеба не привезут.

– А что, могут не привезти? – Испуганно воскликнул музыкант. В его голове даже не укладывалось, что в таком положении, когда народ поголовно умирает от истощения, могут не выдать жалкий кусок хлеба. Но старик ничего не ответил на это. Он вышел из очереди и медленно пошел по улице, держа в руке бидон с водой. Дубай, ничего не понимая, занял его место.

Так прошло еще около часа. Очередь продолжала стоять на месте, словно сломанный поезд, где сошедшие с рельсов вагоны – уставшие и изнеможенные люди. Лев переминался с ноги на ногу и пытался хоть как-то согреться, но пальцев на ногах он уже не чувствовал. Среди ленинградцев пронесся ропот, что хлеба сегодня не привезут. Несколько людей вышли из колонны и исчезли в надвигающихся сумерках.

Мужчина продолжал стоять, пока отчаявшиеся горожане покидали толпу. Очередь редела. Люди медленно и устало брели через снег, чтобы опять сюда прийти завтра. Надежда умирает последней, так ведь они считают? Кто-то из них, конечно, не придет. Может быть даже тот старик умрет сегодня, не получив своего злосчастного куска.

Дубай вздрогнул от порыва ледяного ветра, и это вывело из забытья. Он обнаружил, что уже совсем темно, и он стоит совершенно один возле пустой палатки. Лев огляделся по сторонам, но никого не нашел и,повернувшись, пошел обратно домой, думая, что теперь будет делать больная старуха, когда он не принесет ей хлеб.

Больная

Павел Савин смотрел на жену со смешанным чувством тревоги и нежности. Сколько он уже сидит у ее кровати? Час, два? Он мог просидеть и целую вечность, если бы только она была у него в запасе.

К порогу подступал вечер, но Павел Петрович не знал этого – в доме круглыми сутками было темно. Он гадал, как будет жить в конце месяца, не имея полной уверенности в том, умрет ли завтра. Из радиоприемника доносились неразборчивые слова диктора: «Наши войска… несколько километров… заняли… деревню…». Каждый раз Савин надеялся, что Левитан объявит о том, что Красная армия на подступах к Ленинграду, но ничего подобного не происходило. Авиаудары раздавались на улицах с непрекращающимся рокотом, но подвал-бомбоубежище уже давно пустовал. Лишь изредка мурашки пробегали по телу несчастного старика, от мысли, что очередной снаряд лишил жизни человека.

Но размышления его прервал дверной скрип. В комнату вошел замерзший Лев Дубай. Не раздеваясь, он прошел к печке-буржуйке и начал греть руки, а после, слегка придя в себя, подошел к старику и тронул его за плечо. Савин обернулся и обронил незаметную улыбку, которую музыкант тут же заставил исчезнуть, тихо прошептав:

– Не привезли.

Он виновато посмотрел на старика, а затем – на его жену. Она лежала неподвижно. Холодная, как камень.

Разговор

– Я знаю, все это очень глупо… – Лев пытался подобрать нужные слова, но те слишком быстро бросились врассыпную, не давая до себя дотронуться. Он просто замолчал, не договорив до конца, хотя это и не понадобилось.

– Скажи, что само глупое из того, что ты сделал? – Неожиданно спросил Савин.

– Вообще?

– Вообще.

– Ну, когда я был в детском доме, то часто представлял на стене окно, а за ним огромное темно-синее небо, с мерцающими звездами. Не знаю, почему-то звезды очень часто приходили мне на помощь. А однажды я играл на скрипке прямо во время бомбежки, чтобы избежать страха. Все остальные спасались в подвалах, а я просто стоял и пытался заглушить гром снарядов. И тогда я тоже видел эти звезды в несуществующем окне. Оно разрасталось, и касалось самой вершины мира. Это достаточно глупо?

– И ни один осколок не тронул тебя?

– Не надо. – Дубай понял, к чему клонит его собеседник. За ту недолгую жизнь, что он играл, его столько раз обожествляли и смешивали с грязью, столько раз восхваляли и оскверняли, что он уже научился по одному блеску в глазах отличать дальнейшую суть разговора. И сейчас она ему крайне не нравилась. – Я слышал, что они говорили обо мне. Ангел. Посланец с неба. Простой псих. Но я ведь не Бог. И не сумасшедший. Я всего лишь животное, только в человеческом облике.

В печи догорали остатки стула, на котором не так давно сидела жена Павла Петровича. Уже который раз они молчали, пристально глядя друг на друга. Дубай читал по глазам, а Савин заглядывал в самое сердце.

– Это ведь называется «Хвост виляет собакой», правда?

Павел Петрович выдержал серьезную паузу и спросил:

– А ты можешь сыграть сейчас?

– Боюсь, что нет.

– Тогда пойдем искать блох, твой хвост слишком сильно тобой виляет. – И рассмеялся, как не смеялся уже очень давно.