Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

РЫБАК

Из лачуги выйдя на рассвете, Отряхнул остатки смутных снов. Ветра нет, починенные сети — Должен быть увесистый улов. Моросит. От липкого тумана Гаснет трубка. Этакая сырь! Никнут ветки мокрого бурьяна Вдоль тропинки, скользкой от росы. Но туман — расплывчатый, лохматый, На востоке светлое пятно… Там, в низине, на песчаном скате Лодка опрокинута вверх дном. Потянул соленый свежий ветер… Будет ясно. Все светлей вдали, Словно кто-то дымчатые сети Стягивает медленно с земли. Путь недолог, но, спустившись к морю, Щурится, глаза рукой прикрыв: Так слепят искристые узоры На воде мелькающей игры. И, свой путь сегодняшний наметив, Укрепляя снасти в челноке, Усмехается: красиво сети Чертят тень на сохнущем песке!

ОТРАВА

В ночи весна кого-то ждет, И с кем-то шепчется в аллеях, И длит прощанье у ворот, Пока восток не заалеет. Как заговорщики они Смеются надо мною втайне — Напрасно я тушу огни, Напрасно запираю ставни. Я беззащитна. Я больна. Я одинока в этой келье. Ах, мне, наверное, весна Дала отравленное зелье! Утрами тих и строг мой дом, В нем ладан льет благоуханье… А ночью снова под окном Весна крадется на свиданье.

НОВЫЙ МЕСЯЦ

Посмеиваясь и хитря, Мне месяц щурится лукаво. Я все ж стараюсь повторять Свои суровые уставы. Но я слаба, как талый снег… Но я нежна, как влажный ветер… И… я не знаю, что честней: Открыться или не ответить? Ах, новый месяц, юный царь! Мне страшно снять монашье платье… Но сердце — молодой бунтарь, Не думающий о расплате.

«Гладкой и ласковой кошкой…»

Гладкой и ласковой кошкой К сердцу любовь подползла: – Я — помурлыкать немножко, Я так мила и тепла! — Сердце разнежилось. Сердце, Букой засевшее в клеть, Вдруг захотело согреться, Вздумало вдруг потеплеть. Но в закоулках неверья Встала суровая мысль, Гладкому, сладкому зверю Яростно крикнула: — Брысь! — И, помолчавши немножко, Сердцу сказала добрей: – Выбрось незваную кошку, Выбрось ее скорей!

У ГАДАЛКИ

Замерзающего — хуже некуда — Греть у ласкового огня. Вот поэтому-то темь и непогодь Безболезненней для меня. Ты кофейными своими гущами Только счастья, счастья не пророчь: Знаешь, сердцу, и себе не лгущему, — Лгать не следует в эту ночь… Словно дьявол на окне с вазонами, Рядом с фикусиком в два ростка — Кот взлохмаченный, глазами сонными Наблюдающий мудрость карт. – На избранника? — Постой, не спрашивай… — Ждут раскрашенные короли… Вдруг, как сердце, не любовь избравшее, Вспомнит что-нибудь… заболит. Кот мурлыкает и трется мордою, Щеки вспыхнули — для сердца весть! Черт, не стану же мечтать я, гордая, В петлю к этому счастью лезть.

ОН

Я и сам залечиваю раны, Солнце помогает да ветра… За твоею нежностью нежданной Не тянусь я, добрая сестра. В непогодь в груди тихонько ноет, Но и это скоро заживет… Забывал я многое иное, Размыкая песней горький рот. По просторам радостным, озерным, По оврагам, рвам да пустырям Я, как птица, подбираю зерна На пути к синеющим морям. И, твоей душой не прирученный, Я смотрю с улыбкою кругом: Мир – понятный мне, и немудреный, И всегда гостеприимный дом.

ЛЮБОВЬ

Тяжелой, тяжелой мантией За мною, на мне любовь… Сил нет ни снять, ни поднять ее Груз царственно-голубой. И кто бы куда ни сманивал, Пусть в сердце тревоги дрожь, — Из голубого марева Не выскользнешь, не уйдешь. – Ну, что ты такая грустная?.. – Я не грустна, а зла. Я никогда с нагрузкою Такою вот не жила. Я убегу, возлюбленный, Одна, в темноту, в пустырь, Туда, где над елью срубленной Подзвездная дышит ширь. Не жди меня… Не зови хотя б… Не обещай тепла! Затем, чтобы словно нехотя Я снова к тебе пришла.

НОВЫЙ ДОМ

Когда-то с черным котом (Что «сам по себе» у Киплинга) Мы жили вдвоем… И был наш спокойный дом спокойной любовью к викингам и книгам чуть-чуть согрет, и этот прохладный свет просторного одиночества ни для кого мерцал. Напрасно чьи-то сердца ловили, словно пророчество, в стихах моих тайный зной… Ну как не поймешь, любимый мой, Что мне, тревожной, как бред, так странно, так трудно в этой новой игре, на груди человечьей, простой найти такой… покой?

БЕССМЕРТНИКИ

Бессмертники в безжизненных ладонях, Печальный шелест жестких лепестков, И тяжкий свод, где алый отблеск тонет, И бархатом задушенный альков. Разорванные, брошенные четки, И горечь трав, и горечь пустоты — Нет слез уже… И силуэт решетки, Сплетающей узорные кресты. И боль неизживаемой утраты… И памяти нерастворимый ком… И кажется: в залитых кровью латах Не солнце — рыцарь гибнет за холмом… И страшно! Страшно… Пламенеет вереск, Кричит закат, терзая небеса… И кто-то дышит за тяжелой дверью, И кто-то к скважине прижал глаза И замер… А угаснет отблеск алый, И бледный месяц встанет, как мертвец, И, вздрогнув, почернеет гладь канала, И тихий шепот пробежит в листве. И заскрежещет цепь, и пес внизу завоет. И всколыхнется занавес окна, И руки затрепещут, вскинутся, забьются… И — замрут над головою… И снова упадут… И снова тишина… И только темноту пронзит ночная птица, И только прошуршит упавшая листва, И только смутные, чужие лица Проговорят: Еще жива.

«Месяц теплился в бледном небе…»

Месяц теплился в бледном небе, Кротко таял и воск ронял. Тихий вечер в печальном крепе Подошел и меня обнял. И заплакал. А я стояла… На могиле цветок белел. Я уже навсегда узнала, Что случается на земле. И никто не сказал ни слова, Но я знала: порвалась нить… А потом я осталась снова Улыбаться, и петь, и жить, И смолкать… И смотреть не прямо, Потому что сквозь блеск и лоск – Над полянкой, над мертвой мамой Бледный месяц роняет воск…

«Вчера я маме укрыла…»

Вчера я маме укрыла Могилку зеленым мхом, И стала иной могила, Словно согрелась в нем. Я долго лежала рядом И гладила мох щекой. Взглянула ночь за ограду И стала тихой такой… Застыло вверху распятье, Глядели белки камней. И молча, в зеленом платье, Мама пришла ко мне.

ОСЕНЬ