Одна на мосту: Стихотворения. Воспоминания. Письма

«Мы смеемся, хотя и плачем…»

Мы смеемся, хотя и плачем, Рай-то заперт, другого нет. «А могло бы быть все иначе», — Протестуя, сказал поэт. Так и умер, устав томиться. Он не мог воплотить мечты. А вокруг щебетали птицы И бездумно цвели цветы. Просто так, от земного счастья, Здесь, сегодня дышать и жить, Забывая про все ненастья, Те, что были и могут быть.

«Как ласточка лето мелькнуло — и вот…»

Как ласточка лето мелькнуло — и вот Осенние листья ведут хоровод. А ты говорил: — Не горюй, подожди, Закончатся холод, ветра и дожди, И мы погуляем по вешним лугам, Дадим поразмяться застывшим ногам. — Мы только мечтали. А время ушло, И лето охапкой на юг унесло. Теперь паутинки прикажете вить? Последнее солнце, как рыбу, ловить?

«Я едва пробиваюсь тропинкою узкой…»

Я едва пробираюсь тропинкою узкой Меж полями пшеницы, пшеницы французской. Как в России, синеют, смеясь, васильки, Васильки васильками – друзья далеки! Если правда, что можно летать после смерти, Просто так – обо всем позаботятся черти: Ни билетов, ни виз – то куда бы сперва? Закружится, боюсь, у чертей голова. Так друзей разметало по белому свету, Что бумаги не хватит заполнить анкету! На Харбин? На Шанхай? На Мадрас? На Джибути? На Сайгон, на Таити? Москву не забудьте! Тель-Авив, Парагвай, Сан-Франциско, Канаду, Сидней, Рио, Гонконг… И Варшаву мне надо. И еще… Соловки, Колыму, Магадан… На метле? Я готова. Тащи чемодан!

«Ты не слышишь жизни и не видишь…»

Ты не слышишь жизни и не видишь, Да открой же уши и глаза! Резво дождик топчется по крыше, В небе собирается гроза. Посвежели и так пахнут травы, Птицы прячутся, и гром гремит. Как все это, не пойму я, право, – Ничего тебе не говорит?..

«Вот и я стою у порога…»

Вот и я стою у порога, Истекает мне данный срок, Я надеюсь найти дорогу На скрещенье твоих дорог. Чтобы легкой, бесплотной тенью Я к тебе подойти смогла, Попросить у тебя прощенья: Не сумела спасти от Зла. И припомнить о повороте, Где прощались глаза в глаза: – Ничего не имеешь «против»? – Ничего не имею «за».

«Я буду умирать, не споря…»

Я буду умирать, не споря, Где и как надо хоронить, Но жаль, что вдалеке от моря Прервется жизненная нить. По имени «морская птица», Я лишь во сне летать могу, А хорошо бы очутиться На том знакомом берегу. Быть может, та скала большая, Маяк с проломленной стеной Стоят, как прежде, не мешая Индустриальности земной. И, примирившись с той стеною, Вдали от пляжей и дорог, Играет, как играл со мною, Дальневосточный ветерок. Там волны шепчутся смиренно О чем-то мудром и простом. И меднокудрая сирена Лукаво шелестит хвостом. Ведь море было первой сказкой, И навсегда остался след, Меня прозвали «водолазкой», Когда мне было восемь лет. Вот там бы слечь под крики чаек, Узнав далекий детский рай, Последним вздохом облегчая Уход в потусторонний край. Меня бы волны покачали, Препровождая на тот свет, Где нет ни скорби, ни печали, Но, может быть, и моря нет.

НА МОСТУ

На том берегу – хуторок на поляне И дедушкин тополь пред ним на посту… Я помню, я вижу сквозь – слезы, в тумане, Но всё ж я ушла и стою на мосту. А мост этот шаток, а мост этот зыбок – От берега деда на берег иной. Там встретят меня без цветов, без улыбок И молча ворота захлопнут за мной. Там дрогнут и хмурятся темные ели, И, ежась от ветра, мигает звезда… Там стынут улыбки и стонут метели, Нет, я не дойду, не дойду никогда! Я буду стоять, озираясь с тоскою, На сторону эту, на сторону ту… Над пастью обрыва с проклятой рекою. Одна. На мосту.

ДРУГИЕ БЕРЕГА. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ.

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

ПРОШЕДШЕЕ ВРЕМЯ

Моя родословная сшита из разных «кусочков». Во всяком случае, с тех пор как мой прадед Якуб Андерсен прибыл в Россию, по-видимому, из Скандинавии. О нем известно немного: Якуб и его жена умерли, скорее всего, во время эпидемии холеры. Уцелел только их сын — Михаил. Он был очень маленький, чтобы интересоваться своим происхождением. Добрые люди позаботились о сироте, отдали в кадетский корпус, перевели в православную веру и женили на русской девушке. Ольга Романова была дочерью лесничего из Полесья. Впрочем, как мне помнится, она говорила еще на каком-то языке, кажется по-литовски…

Луцк, Минск, Каменец-Подольск — я наслышана об этих местах, о них вспоминал мой папа — Николай Михайлович Андерсен. Он родился в 1878 году, в семье всего было шесть детей. Папа, как и его отец, тоже учился в кадетском корпусе в Полтаве. Известно, что дедушка Михаил Яковлевич (так он писал в документах свое отчество) дослужился до чина генерала. Был головой города Пружаны в Белоруссии. За особые заслуги перед Отечеством (история умалчивает, какие именно), он был пожалован титулом русского дворянина.

Мой отец женился на польке — Евгении Иосифовне Кондратской, католичке восточного обряда, дочери разоренного мелкого помещика, который жил вместе с семьей под Одессой. Она была на год его младше.

В 1967 году я сидела на ступеньках знаменитой Потемкинской лестницы и размышляла: отчего это, только когда почти никого из близких уже нет, мы начинаем так нежно относиться к их бесследно ушедшему прошлому…

ЗЕБРА

Мы играем «в зебры», и как это изумительно радостно! Почему именно «в зебры» — не знаю. Настоящих зебр из нас никто не видел, разве только на картинке, и новое слово сразу понравилось. И запомнилось на всю жизнь. Так было сладко прятаться в пахучих зарослях бурьяна и вдруг выскакивать из зеленой «засады». Прятаться и… выскакивать, прятаться и… выскакивать — больше ничего не было в этой игре. Но была радость! И потом слезы: дело происходило в гостях, и новое кружевное платье «зебры» оказалось все в зеленых пятнах…