Одна отвергнутая ночь

— Мы можем? — спрашивает он, кончиками пальцев очерчивая мои соски, посылая к лону поток крови. Он действительно Особенный. Я могла бы кончить прямо сейчас.

Я киваю, резко вдыхаю, когда он сжимает один из моих набухших сосков, осторожно, но моя грудь сейчас чувствительная, изголодавшаяся по его прикосновениям.

— Я спрашиваю только один раз. — Голос дикий, он спрашивает серьезно, доставая презерватив и раскатывая его, со стиснутой челюстью.

Я выгибаю спину и, пятками прижимаясь к его заднице, подталкиваю его к себе:

— Прошу, - умоляю, забыв про все свои намерения преклоняться ему.

Руками сжимаю края стола и крепко зажмуриваю глаза.

— Ты закрываешься от меня, Оливия, — он прикасается к соску, нежно сжимая его кончиками большого и указательного пальцев. — Ты знаешь, что я от этого чувствую.

Знаю, но он высосал из меня все причины. Я начинаю качать головой, отпускаю края стола и зарываюсь ими в свои мокрые волосы. Я теряю голову, и когда его рука опускается на внутреннюю часть моего бедра, мучительно кружа совсем близко к пульсирующему лону, я обозначаю своё отчаяние:

— Миллер! — Мышцы живота сводит, и я выгибаюсь, распластав руки, роняю все краски и кисти. Я слишком увлечена, чтобы беспокоиться, а Миллеру вообще плевать на добавившийся беспорядок, в его глазах блеск, излучающий победу. Я превратилась в содрогающееся месиво сокращающихся мышц и рваного дыхания. А ведь он еще даже не прикасался к моим самым чувствительным местам. Всё это слишком — его прикосновения, мои мысли… проникновенная песня.

— Я заставляю тебя чувствовать себя живой. — Он вводит в меня два пальца, и это действие выбивает из моих лёгких весь воздух. Я спиной вжимаюсь в стол, глядя в его спокойное лицо. Я могу сходить с ума от удовольствий, которые он мне дарит, но ничто не заменит этот проникновенный взгляд синих глаз, когда он смотрят на меня, извивающуюся от его прикосновений. Его глаза полуприкрыты, и каждый раз он моргает как всегда не спеша, целая вечность уходит на то, чтобы они закрылись и открылись вновь. — Я рождаю в твоей голове вопрос, как ты выживешь без моего внимания к этому потрясающему телу. — Не торопясь вытащив пальцы, он подушечкой большого пальца потирает пульсирующий клитор, а потом снова толкается в меня пальцами. — Кричи моё имя, Оливия, — командует он.

Почти невозможно держать глаза открытыми, зато возможно сдерживать крик. Я дохожу до кульминации. Меня всю пробивает током, руками в поисках опоры хватаюсь за уже пустую поверхность стола, когда, в порыве всепоглощающего наслаждения, весь воздух из меня выходит громким, пронзительным криком его имени. Он смотрит на меня, лицо по-прежнему бесстрастное, взгляд победителя, пока я в полной мере испытываю дрожь и неконтролируемую пульсацию вокруг его пальцев, которые всё так же во мне. Не вытаскивая их, он нависает надо мной, наклоняясь к моему лицу. — А я постоянно себя спрашиваю, как смог бы выжить без привилегии дарить тебе это внимание. — Он сладко целует меня в губы. — Особенно без этой части. — Я позволяю ему целовать меня, пока он продолжает ласково наполнять меня своими пальцами, помогая мне медленно спускаться с небес, лениво, признательно мурлыча мне в рот.

Я бы никогда не смогла так его боготворить. Я уверена, что не смогла бы подарить ему такие ощущения, такую безопасность и покой.

— Теперь я собираюсь не торопясь заниматься с тобой любовью. — Он носом потирается о мои волосы, а потом отстраняется от меня, открывая мою влажную кожу свежему воздуху студии. — Я покажу тебе, как сильно ты меня очаровала.

Я следую за ним взглядом, и мы просто смотрит друг на друга, когда он вытаскивает пальцы и вытирает их о свою нижнюю губу. А потом не спеша их облизывает. После он смотрит на меня. Долгое, долгое время. Его пристальный взгляд не доставляет мне дискомфорта, но, как всегда, заставляет задуматься, что происходит в его сложной голове.

— О чем ты думаешь? — спрашиваю тихо, позволив себе кончиками пальцев пробежаться по его прессу.

Он следит за моим движением, позволив мне почувствовать его ещё немного, а потом берет мою руку и подносит к своим губам. Он, раскрыв мою ладонь, целует каждый пальчик, а потом кладет мою руку мне на грудь.

— Думаю, как мило ты смотришься на моём столе для рисования.

Я широко улыбаюсь, и он начинает двигать мою руку, заставляя подчиниться, и накрывает ею мою грудь. С губ срывается стон, и я вздыхаю, долго и умиротворённо.

— Ты везде смотришься мило. — Его свободная рука опускается к члену, и он стонет еле слышно, обхватывая своё возбуждение. Челюсть напрягается. — Ты просто слишком чертовски милая. — Опустив глаза, он прижимается к моему лону и проводит вдоль входа. Я начинаю выгибаться, провоцируя ещё одно мучительное, легкое как перышко прикосновения. Это всё слишком.

— Нет! — Я шокирую себя такой вспышкой, и взгляд Миллера взметает ко мне, обеспокоенный. — Не своди меня с ума, пожалуйста!

Потрясенный взгляд становится понимающим.

— Знаю, что тебе это доставляет удовольствие, но, прошу, не мучай меня, — это звучит безумно жалко, но мне, на самом деле, плевать. После сегодняшнего дня и всего, что случилось, мне совсем не нужны эти мучения и поддразнивания.

Ничего не говоря, он медленно погружается в меня, кладёт руки мне на бедра и слегка приподнимает их. Моё волнение пропадает, на смену ему тут же приходит искреннее, потрясающее чувство спокойствия. Рукой накрыв вторую грудь, я расслабляюсь и позволяю ему довести меня до экстаза — места, где не существует наших проблем и сомнений. Местоа где я навсегда хочу потеряться с Миллером Хартом. Его преклонением. Его губами. Его глазами. Его.

Его высокое, сильное тело не спеша толкается в меня, расчётливо, размеренно, мышцы перекатываются с каждым движением бёдер, глаза внимательно за мной наблюдают, губы приоткрываются. Сейчас нет напряжения, нет ничего, кроме простого удовольствия, его талант дарить такое невероятное наслаждение быстро доведёт меня до безумия, тяжесть внизу живота уже растекается к самому центру. Хочу отсрочить этот момент. Хочу, чтобы это продолжалось и продолжалось, так что я стискиваю зубы и напрягаю мышцы, пытаясь остановить неизбежное, ну или, по крайней мере, отсрочить.

Его пристальный взгляд не помогает. Так же, как и рельефное совершенство его тела. В частности, каждое из вызывающих привычку качеств Миллера сильно. В совокупности они убийственны.

— Люблю наблюдать за тем, как это тело пытается бороться с неизбежным. — Его ладонь отпускает моё бедро и обхватывает мою шею, медленно спускаюсь вдоль центра груди к животу. Я довольно стону, выгибая спину, пока он продолжает наполнять меня, ему, кажется, легко даются размеренные движения, я же на грани того, чтобы прекратить сдерживаться. — Люблю чувствовать, как напрягается каждая твоя мышца. — Он кончиками пальцев вырисовывает круги по центру моего живота, и я хнычу, заставляя себя не отводить от него глаз, хотя, на самом деле, хочу запрокинуть голову и кричать его имя. — Особенно здесь. — Он отстраняется и с силой вколачивается в меня, его рука возвращается на моё бедро и замирает, я же сдерживаю свой крик. Теперь, он тоже задыхается, непослушные волосы взмокли. — Это работает, Ливи? — спрашивает он игриво, уже зная ответ.

— Ничто не помогает. — Я извиваюсь под ним, мои руки отпускают грудь и падают по сторонам. Я снова что-то ударяю, но на этот раз чувствую влагу и, посмотрев в сторону, вижу свою руку, испачканную в краске и опрокинутую баночку с водой. Темная дорожка воды бежит по столу прямо ко мне. — О Боже! Миллер! — Я поднимаю руки и хватаюсь за его предплечья, ногтями впиваясь ему в кожу. Его челюсть сжимается, выражение лица искажается, а голова запрокидывается. Только взгляд меня не отпускает. Дыхание замирает, чувствую, как искры внутри живота взрываются и приближаются к центру.