Одна жизнь

В коридоре, то удаляясь, то приближаясь, слышались шаги часового-коммунара. Вошел Меловой, уже не в первый раз за вечер, и нетерпеливо сделал знак кистью руки, точно отбрасывая, смахивая со стола мелкий мусор:

– Кончайте это все! Давайте новый лист!.. Так, теперь пишите: протокол заседания Особой тройки Ревтрибунала армии от числа... тут точка, я сам проставлю число... Слушали: об отказе командира батареи Колзакова выполнить приказ командования в особо сложной обстановке, запятая, повлекшем за собой тяжелые последствия, двоеточие... Постановили: командира батареи Колзакова расстрелять, точка. Три подписи, как всегда.

Меловой приоткрыл дверь и крикнул в коридор:

– Сазонову и Баймбетова сюда срочно!

Машинка все это напечатала, кажется, без всякого участия Лели. Меловой сам выдернул бумажку из машинки, обмакнул перо и подписал. Вошли Баймбетов и Сазонова.

Меловой протянул Сазоновой ручку. Она взяла и, наклонившись над столом, стала читать.

– Ах, это тот?
– сказала она.

– Тот самый.

– Да, конечно, - сказала Сазонова, - он отказался. Одного я не пойму. Огородная, восемьдесят восемь, оказывается, тюремный замок. Зачем же было назначать такой сборный пункт?

– А что? Командующий по-своему прав. Без оружия, в стенах замка они не представляли бы опасности. Мы бы разобрались, провели чистку. Вполне обоснованно. А теперь это дело прошлое. Теперь, когда Невского застрелили, все стало окончательно ясно. Все эти его ссылки на приказания Невского, вернее всего, ловкая отговорка, придуманная, должно быть, именно в предвидении того, что Невского ликвидируют. Совершенно ясно, что он действовал заодно с унтерами, вел их линию. Никаких таких приказаний ему Невский не давал, ясно.

– Нельзя сказать, что ясно, - с трудом выговорила Сазонова.
– Мне все-таки странно: вся губерния знает, что Огородная, восемьдесят восемь тюрьма. Зачем же назначать людям сборный пункт в тюрьме? Если мы мобилизуем людей, мы им верим. А если не верим, почему они нам должны верить?

– А почему я никого не прошу мне верить и никому не верю? раздражаясь, крикнул Меловой.
– Что это за разговоры о вере? Тут не молебен! Вопрос так стоит: мы расстреливаем тех, кто отказывается выполнять боевые приказы, или мы их по головке гладим?

– А если приказ был неверный? Если он правда был ошибочный? И он это понимал, а мы не понимали. Ведь он отвечал головой и знал это.

– Бешеный человек, - укоризненно и грустно сказал Баймбетов.

Меловой вырвал ручку у Сазоновой и подал Баймбетову:

– Пиши. Согласен?

– Хорошо, - так же печально сказал Баймбетов.
– Я так напишу: воздерживаюсь. Вдруг Невский ему дал приказ? С того света телефон нету. Как проверим?

– Пиши, - успокаиваясь, согласился Меловой.
– Вопрос решен. Если голоса разделились поровну, голос председателя решает.

– Тогда знаешь... Ннн-ет, - со страшной натугой выдавил Баймбетов. Тогда я немножко против. Нельзя так быстро стрелять. Какой-никакой путаница получился. Он танк стрелил? Свалил танк! Теперь мы так быстро его валить будем. Что такой? Путаница. Так свой своя начнет стрелить. До завтра подождать можно, а?

– Канитель, - сказал Меловой и, недовольно обернувшись на Лелю, махнул рукой: - Вы что тут сидите? Идите, идите!

Леля вышла в коридор и осталась стоять, держась за ручку двери. В ушах у нее стоял стук машинки, отбивающей ужасные слова, и зловещий короткий звоночек в конце строчки - ей казалось, машинка продолжает там работать без нее, сама, выстукивая что-то еще более страшное. Она стиснула кулаки, чтобы пальцы не могли двигаться, я прижала руки к груди.

Часовой-коммунар посмотрел на нее с равнодушным удивлением и медленно прошел мимо.

Она пошла вдоль длинного коридора, вымощенного квадратными каменными плитами. Машинка продолжала стрекотать у нее в ушах не отставая. Леля слышала, как бежит короткими толчками тяжелая каретка штабного "ундервуда" и из-под пальцев выскакивают буквы, складываясь в невозможные, отвратительные слова. Все в ней восстает против этих слов, но она знает, что ничто не может помочь - ни слезы, ни крики, ни просьбы. Все, на что может пойти, обезумев, доведенный до отчаяния человек, не остановит эту бегущую строчку. Хоть сбрось машинку со стола или отруби себе эти пальцы, которые сейчас впиваются в ладони стиснутых рук...

Нисветаев, как было условлено, поджидает у лестницы.

– Пошли скорее! Слыхала про Невского? Вот это несчастье. В Белой Полыни, говорят, какая-то сволочь прямо из толпы в него - на митинге. Ат гады!

Они идут рядом к выходу. Запах остывшего утиного жира от пакета, который несет Илюша, кажется Леле тошнотворным. Застойный воздух коридора, махорочный дым над писарскими столами, вокруг голубых огоньков керосиновых лампочек, запах потной кожи и плавленого сургуча казенных печатей - и сразу после этого вдруг просторная площадь, доверху налитая теплым синим воздухом звездной южной ночи.

Они долго идут молча по темным улицам, сворачивают в переулки, мимо заросших палисадничков с их сильным ночным запахом цветов табака и влажной травы. Лениво тявкает собачонка спросонья. В одном окошке еще светится занавешенный огонек. Люди спят или готовятся ко сну, и жарко светят, разгораясь, южные звезды над городом, над тюремным замком на Огородной, 88, где тоже все спокойно сейчас, пока не получен приказ... "Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут..." И только одному человеку нечем дышать и невозможно жить. Она идет рядом с Нисветаевым быстрыми шагами, кажется, что-то отвечает иногда ему точно сквозь сон, послушно и не по своей воле, как печатала на машинке.

И в то же время она видит каждую тень от колышка забора, каждую полоску света за решеткой ставен и запоминает это на всю жизнь - ненужное, мучительное, - и где-то звякает звонок - сигнал остановки строчки гремящей пишущей машинки, и ей вдруг кажется, что она опять в своей комнате и пятится в угол от машинки, пряча за спину руки, замирая от боли, отвращения, унижения и страха, что руки опять сами начнут печатать. Нисветаев встревоженно переспрашивает ее, кажется уже не в первый раз, и она с трудом догадывается, что надо что-то отвечать.

– Что ты, Леля, что ты? Что ты говоришь?

– Я говорю?.. "Тиха украинская ночь. Прозрачно небо... Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь не хочет воздух. Чуть трепещут..."

Из-за будки выходит ночной патруль.

– Стой! Документы!

Леля и Нисветаев останавливаются. Солдаты нервничают, держат винтовки наизготовку.

– "Луна спокойно с высоты..." - вполголоса продолжает Леля, задумчиво глядя на солдат.

Начальник патруля уже узнал Нисветаева, они спокойно заговорили.