Одна жизнь
Шрифт:
Леля засмеялась:
– Да ведь это Илюша Нисветаев!.. А перед кем вы чувствуете ответственность?
– Перед вашими родителями, если они у вас есть. Нет? Ну хотя бы перед вашими родными...
– Значит, перед теткой Лушей, она у меня одна.
– Перед теткой Лушей. И вообще безразлично, почему человек чувствует ответственность! Я чувствую - и все. Он пойдет вас провожать?
– Наверное, потащится.
– Я пойду с вами. Познакомьте меня с ним.
– Ну и чудак вы все-таки, - сказала Леля.
– Я же вам говорю, что это просто Илюшка. Еще знакомить! Смех!
Розовощекий адъютантик командующего,
В Лелю он влюбился сразу же и, остановив в коридоре штаба, деловито сказал:
– Ты подумай, такое суровое, грозное время, совсем неподходящее для нежных чувств, а я в тебя влюбился, как какой-нибудь безумец. Вот ирония судьбы, верно?
– Бывают же такие случаи, - с неопределенным выражением сочувствия, серьезно вздохнула Леля.
– Насмешка! Ведь жизнь наша коротка. Цветы надо срывать, пока они еще свежи!.. А что я, неправду говорю? Факт. Живем мы один только раз. Мы заняты всякой прозой жизни и не обращаем внимания, что благоухают цветы и каждая былинка в природе, все зовет нас к любви. Чего нам ждать? Пойдем вечером в парк.
– Здорово. И действует?
– Не понимаю этого вопроса.
– Ну, спрашиваю, действуют эти былинки и всякое садоводство? Жеребятина-то эта?
– На нежных девичьих устах и такие фельдфебельские приговорки! печально сказал Нисветаев.
– Что же не отвечаешь? Действуют на твоих барышень?
– Ну, как когда... Раз на раз не приходится, - нехотя сознался Нисветаев.
– Хотя в общем жаловаться нельзя... Но тебе-то я говорю от всей искренности моих нерастраченных чувств.
– Илюша, - сказала Леля, - ты же неглупый малый. Не представляй из себя Петрушку.
Нисветаев почернел как туча. Еле выдавливая слова, обидчиво сказал:
– А что, я их сам придумываю, что ли? Виноват я, раз им нравится? А нравится, так мне что? Пожалуйста! Я еще много знаю...
– Он криво улыбнулся и с робкой надеждой спросил: - А тебе как нравится?
Леля протянула руку, легонько и дружелюбно потрепала его по плечу.
– Ах, вот как? Ты мне предлагаешь дружбу?
– Он рассмеялся саркастическим смехом.
– Дружба между мужчиной и женщиной! Ну, я не мальчик!
– Он чопорно козырнул и ушел твердым шагом, не оглянувшись.
На другой день в том же коридоре он опять остановил Лелю и бодро сказал:
– Ты не обращай внимания, что там я тебе говорил. Чепуха! Да и ты дала мне прикурить! Но ведь вон как интересно получается, теперь-то я в тебя правда влюбился! Да нет, ты на меня не махай руками, я тебе только к тому, как другой раз интересно получается...
– Добродушно и недоуменно улыбаясь, он пожал плечами и ушел, покачивая головой.
Потом как-то он вдруг принес и разложил молча перед ней восемь фотографий своих девиц: барышня, облокотившаяся на обломок античной колонны у провинциального фотографа; длиннолицая девица с челкой, вырезанная из семейной фотографии так, что сбоку виднелось чье-то плечо и торчал острый конец уса; несколько бледно-желтых фотографий,
отклеенных от старых удостоверений; и одна на картоне: пухленькая девушка с обнаженным плечом и раскрашенной розой в зубах.– И все это я могу сию минуту сжечь!
– сказал Нисветаев.
– Хочешь?
– Вот эта мне нравится, - показала Леля на маленькую, бледно-желтую девчоночку в шапочке.
Нисветаев просиял:
– Ты считаешь?.. Да, верно, самая лучшая. А эти что! Ну, как решаешь? Жечь?
– Да жалко, сколько хлопот собирать было? Подумай!
– Ну... не то чтобы уж очень... А конечно все-таки. Ну, пусть лежат!
И, собрав их в одну пачку, бережно спрятал в боковой карман.
С тех пор у них сделались простые отношения, легкие и шутливые. Они обедали вместе в штабе, а иногда он провожал Лелю через весь город к старой учительнице.
Так и теперь он пришел к театру, чтобы пройтись вместе с Лелей, и увидел, как она выходит из подъезда в сопровождении величественно опирающегося на свою дубину Кастровского.
Они пошли втроем. Леля сразу спросила:
– Ну, как жизнь, Илюша? Коротка?
– Коротковата!
– охотно отозвался он на привычную шутку.
– Живем-то небось один раз!
– Ирония судьбы!
– вздохнула Леля, и они оба с Нисветаевым расхохотались.
– Что? О чем вы говорите?
– подозрительно допытывался Кастровский.
– Был у нас один знакомый, это мы про него!
– смеялась Леля.
Денис Кириллович встретил их в палисаднике. Повязанный женским передником, он, сидя на низенькой скамеечке, полол грядку моркови.
– Пожалуйста, заходите все, не стесняйтесь, - радушно сказал он.
– Мы привыкли, что к нам заходят незнакомые, это ничего, мы очень рады. Я сейчас поставлю самовар!
Старая учительница согласилась поиграть на пианино. Все слушали: Кастровский, полузакрыв глаза, иногда дирижируя двумя пальцами, Нисветаев, терпеливо борясь со скукой, а Леля, поглощенная слушанием, чувствовала себя так, точно вплывала в необозримый океан звуков, изумляясь и почти пугаясь его волнующей, властной силы.
За чаем, среди общей болтовни, Нисветаев, с удивлением узнав, что Колзаков квартировал в этом доме, сейчас же бросился с жаром рассказывать всю историю с танком. Только досказав все до конца, он заметил, что старики ее давно знают.
– Это я рассказала, - объяснила Леля.
– Правда, замечательно?
– добавила учительница.
– Мы уже обсуждали это с Лелей. Вы знаете, ведь это Колзаков нас и познакомил.
"Ах, вот оно что!" - подумал Нисветаев. Он понимающе и горько усмехнулся, опустив глаза.
– Ты что?
– спросила его Леля, когда они уходили.
Не отвечая, Нисветаев положил руку ей на плечо и на минуту тихонько сжал.
Ночи, дни, опять ночи. Часто трудно вспомнить, что было вчера, что неделю назад, что произошло раньше, что позже.
В парке перестала по вечерам играть музыка - оркестр ушел на фронт. Ушла инженерная рота, армейский эскадрон конной разведки, разношерстная хозкоманда.
Все штабные работники занимались военной подготовкой на пустыре, учились делать перебежки, и Леля, поборов ужас, к собственному удивлению, научилась стрелять из тяжелого французского пулемета "Шош", палившего крупными патронами с оглушительным грохотом.