Однажды в Лопушках

— Вместе?

— В один год. Это был очень нехороший год. И мне казалось, что хуже быть не может.

Только подозреваю, что тетушка ошиблась. Еще как может. Всегда может быть хуже.

— Матушка ушла вслед за Аленой… помнишь?

— Смутно. Почему-то все… — я коснулась головы. — Путается. Не знаю, будто в тумане. Я вот про то, что жила, то ли помню, то ли нет. То есть что-то помню, а что-то… и как бабушку хоронили, то совсем не помню. Вот.

Тетушка кивнула.

— Она зачаровала тебя.

— Зачем?

Кольцо я так и не решилась примерить. Уж больно темным кровяным казался камень. Я положила его подле комплекта. И цепочку с медальоном тоже. На обратной стороне обнаружилась надпись, но язык был незнаком.

— Что здесь…

— Моему сердцу, — сказала тетушка. — Это старый язык. Его редко используют, но одно время было весьма модно показывать свои знания. Да и дневники часто на нем велись. Как бы для избранных.

Ясно. В круг избранных мне пока рановато.

— Что до матушки, то она почему-то уверилась, будто бы Аленушкина смерть как-то связана с твоим отцом, вот и отвела тебя в лес, укрыла, заперла своею силой, а уж путаная память стала побочным эффектом.

Вот ведь… так живешь-живешь, а потом раз и узнаешь.

— И ты… не пыталась его найти?

— Нет. Я поняла, что не хочу. Что у меня и без того семьи не осталось. Только ты. И как было тебя потерять? Прости…

— За что?

— За все, пожалуй… я… после смерти матушки я получила книги. И дневники. Тогда-то и узнала, что мы с Аленушкой, пусть и считали себя сестрами, но таковыми не являлись.

Последним из шкатулки я достала венец, явно из общего комплекта: то же сочетание огненных рубинов и прозрачных алмазов.

— Потом я повторила обряд. И повторяла каждый год. Не знаю почему, но… я боялась, Маруся. Боялась, что однажды тебя найдут.

— Отец?

— Или тот, кто убил мою сестру, — она обняла себя. — Эти камни… в шкатулке лежали и деньги, и украшения попроще. Кое-что использовала моя прабабка, кое-что — её дочь… обе дочери, ибо ту она вырастила, как родную. После… так уж повелось, не знаю, может, и вправду проклятье. У них тоже были дочери. И… и не складывалось оно.

— Я… — я подняла венец, полюбовавшись сиянием камней. Завораживает. И тянет примерить. Но я не стану. Я ведь ученая. А первое, чему нас учили, — не примерять подозрительные артефакты. — Я могу почитать те книги?

— Конечно, — тетушка поднялась. — Ты ведь моя племянница все-таки.

И в этом я не усомнилась.

Глава 22 В которой появляется надежда отыскать потерянное

Не стоит недооценивать важность работы в команде. Она предоставляет массу возможностей свалить вину на другого.

…семинар, посвященный проблемам сплачивания трудовых коллективов

Беломир задумчиво посмотрел вслед племяннику, который укатил вместе с девицей. С такой вот… до крайности интересной девицей.

Причем сам он, сколь ни силился, не мог понять, что же такого в ней интересного.

Виду самого что ни на есть обыкновенного. Не высокая, не низкая, не худая и не толстая. Одно сплошное «не», поневоле задумаешься, как оно так получается. И главное, сама-то приятная, а вот черты лица… он попытался восстановить их и хмыкнул.

Надо же, ведьмин отвод.

И с чего бы?

— Абсолютно невоспитанное создание, — рядом возникла Оленька Верещагина.

— Кто?

— Эта… особа… признаться, я удивлена была, встретив её здесь.

— А вы знакомы?

Беломир посмотрел на Оленьку и очаровательно улыбнулся. Его улыбка всегда действовала на людей располагающе.

— О да… к сожалению… эта особа, представляете, украла мою работу! — сказала Оленька Верещагина.

Мила.

Родовита.

Воспитана. И даже с образованием. Исключительное сочетание, которое не должно бы оставить равнодушным, особенно, учитывая, что Оленька Верещагина сказочно собою хороша.

А может, и вправду жениться?

Покаяться прилюдно. Сказать, что бездна попутала или на что там собственную дурь валить принято? Главное, что поверят. И в бездну, и в раскаяние, и в желание его, Беломира, вернуться к обществу.

От этакой перспективы его даже передернуло.

Не так много у него жизни осталось, чтоб её на общество тратить.

— Вот-вот, — Оленька истолковала это по-своему. — Папенька был совершенно поражен! И хотел даже судиться, но я упросила не учинять скандала.

…и зачем на провинциальную девицу средних достоинств цеплять «ведьмин отвод», который требует немалых сил? А ведь старый, устоявшийся и висит давно. Кто бы другой и не заметил. И верно, не замечали. Просто… на краю все видится иначе.

— Вы ведь расскажете, как все случилось? — спросил он тем низким бархатистым голосом, который на девиц воздействовал весьма определенно.

Главное, не переборщить.

А то…

— Право, не знаю… — Оленька зарумянилась. — Это так… неприятно вспоминать… и мне бы не хотелось… может, вы объясните вашему… племяннику…

А это слово она почти выплюнула. Обижена? Небось, полагала, что очарует Николашу с полувзгляда, а он, поганец этакий, взял и не очаровался.

Нехорошо.

— Что именно?

— Не стоит держать подобных людей в лагере. Вы ведь понимаете… вчера она украла работы. Сегодня что-нибудь еще. Здесь ведь хватает вещей ценных! У меня, в конце концов, деньги… и не только деньги.

— Хотите, поставлю защитный контур на вашу палатку?

Вообще-то и сама могла бы. И должна бы…

— Буду весьма признательна, но… все равно… мне до крайности неприятно её видеть! — и ручки заломила, уставилась немигающим взглядом, в котором должна бы читаться страсть, но Беломиру видится лишь зеркало. И он отражается в нем.

Он терпеть не может собственных отражений.

— Я постараюсь…

…а ведь племянник смотрел на ту ведьмочку совсем не так, как должно бы смотреть на человека незнакомого. И что это значит? А ничего хорошего.

Главное, чтобы отец этого интереса не заметил.

— Но мне нужно знать все…

…ведьма выглядела задумчивой. И Николай испытывал преогромное желание заглянуть в её голову, в мысли, понять, что же настолько её… опечалило?

Озадачило?

Все и сразу.

Она переливалась силой и эмоциями, и ему оставалось лишь подсматривать, надеясь, что интерес этот останется незамеченным.