Однажды в Лопушках

— Поцарапаешь — шею сверну, — доверительно сказал Красноцветов.

Петух встрепенулся, раззявил клюв и огласил окрестности громким кукареканьем. Затем отряхнулся, распушивши какое-то совсем уж неестественного окрасу оперение. Вот сколько Красноцветов ни пытался, не мог припомнить, чтобы в нормальной деревне были этакие, красно-желтые петухи.

Он обошел машину, пытаясь понять, она вообще подлежит реставрации или проще новую купить? Грязь уже успела обсохнуть на солнышке, и теперь бока «Мерса» покрывала толстая корка серой коросты. Из неё торчали веточки и листья, куски мха и чего-то еще, вовсе уж неопределимого.

— Помыть надо, — задумчиво произнесла Ксения, — а то потом схватится, так вовсе тяжко будет.

Мыть стали тут же.

Правда, пришлось воду тащить из колодца, ибо шланг-то имелся, да вот напряжение в нем было слабым, и вода лилась, но по капельке.

— Лето, — сказала Калина, будто это что-то да объясняла. А видя, что Олег не понимает, добавила. — Люди поливают огороды. Сушь уже который день стоит. Ксюха, долго еще продержится?

Ксения, устроившаяся на заборе, — вот такой женщине не забор надобен, а кресло мягкое, чтоб с высокой спинкой, как трон царице. Кому другому он бы сказал.

И кресло купил бы.

И еще украшений всяких, а тут… глянул, и слова в горле застряли будто бы.

— Пока дождя не чую, — сказала Ксения. — Может, через недельку?

— Клубника горит, да и огурцы тоже. Мамка сказала, что цвет весь осыпается, хотя поливаем, — вздохнула Калина, и печаль в голосе её была непритворною. — Поливать вообще намаешься…

Честно говоря, слабо представлял себе Олег эту женщину, огурцы поливающей. Тем более что воду и вправду пришлось поднимать из колодца.

— Станция тут старая, и башня водонапорная, наверное, лет шестьдесят уж как стоит. Вот и давление никакое. Не хватает её на всех, — Калина опустила ведро в колодец, а потом налегла на ручку всем своим весом. Вот… бестолочь.

— Дай, — ручку Олег перехватил.

Нечего тут.

Проворачивалась та с протяжным скрипом. Цепь дрожала от натуги, а ведро медленно ползло вверх. Из дыры колодца тянуло прохладой, и слышно было, как плещется там, глубоко внизу, вода.

— А вы жаловаться пробовали? — поинтересовался он для поддержания беседы. — Или петицию писать, чтобы станцию обновили.

— Пробовали, — ответила Ксения, которая на заборе сидела, ножкой покачивая. И ножка эта донельзя мешала на деле сосредоточиться.

Ответственном.

Если он ведро упустит, смеху не оберется. Всю жизнь потом…

— А петиции каждый год шлем, только ответ один, мол, денег в бюджете нет, ремонт запланирован и непременно состоится, но вот когда, не известно.

— Понятно.

Нет, Красноцветову не должно бы быть дела ни до станции этой, ни вовсе до Лопушков с их проблемами. Он… он, если подумать, сделал, что хотел.

Приехал вот.

Встретился с Калиной.

Поговорил и даже выяснил все, что хотел. Самое время вернуться. Распрощаться с деревенькою этой, дать напоследок пинка петуху, да пожелать им всем тут счастья.

Вместо этого Олег ухватился за скользкую ручку. От воды пахло свежестью, и он не удержался, приник, отхлебнул, сколько мог.

Леденющая.

— Осторожно! — Калина покачала головой. — Там же родники подземные, она и в жару стылые. Застудишься, лечи тебя потом.

— Не застудится, — сказала Ксения и подошла к ведру.

К Олегу.

Подошла и остановилась, в самые глаза заглянув.

— Умойся, — велела.

И Олег зачерпнул этой ледяной воды, от которой пальцы немели. А потом еще и еще. Она стекала по лицу, по волосам, пробивалась тонкими струйками за шиворот. Она лизала спину, опаляла живот и грудь, но он продолжал умываться.

Отмываться.

Буквально чувствуя, как стирается слой за слоем… что?

Он остановился, лишь когда ведро опустело.

— Что? — Ксения повела плечом. — Тоже грязь. Старая, заскорузлая. Надо было убрать, пока намертво не пристала.

И на Калину поглядела так, со скрытым смыслом.

— А теперь? — поинтересовалась Калина.

— Теперь… отошла. Почти вся. Но как дальше, тут пусть сам думает, — глаза Ксении сделались темны, что два колодца. И глядеться в них было страшно, большею частью от того, что он точно знал — теперь его видят.

Видят таким, каков он, Олег, есть.

Со всеми мыслями и желаниями, с грехами, грешками и той самой грязью, о которой он волею собственной забыл, а она не забылась.

Не исчезла.

И… было стыдно.

— Чего замер? — Калина ткнула кулаком в плечо. — Воду доставай. Или машину мыть передумал?

Олег мотнул головой.

Не передумывал, и ведро вновь скользнуло в колодец. Зазвенела цепь, закрутилась ручка, получив свободу. И заорал во весь дурной свой голос петух.

— Тише ты, оглашенный, — шикнула Ксения. — Ишь… верно, скоро заполыхает.

— Ага, — Калина кивнула. — Как пить дать… надо тетку упредить, а то будет, как в прошлый раз. Помнишь? Курятник начисто отстраивать пришлось.

Верещагина поймала меня под вечер, аккурат после ужина. Я только и успела, что посуду собрать да замочить в тазу. Еще подумала, что надо бы как-то вопрос с водой решить, поскольку бочка, из которой я её, собственно, и брала, практически опустела. А таскать воду самой… сомневаюсь, что входит это в мои обязанности.

Да и до речки далековато. Если с грузом.

Вот над этим важным вопросом я и раздумывала, точнее, над тем, как бы озвучить проблему, чтобы не выглядело это совсем уж наглостью, когда появилась Оленька. Она заглянула под тент, натянутый над полевою кухней, и, увидевши меня, скрестила руки на груди. Нахмурилась. И ножкой топнула.

— Ты! — сказала она.

— Я, — честно призналась я, подхвативши сковородку. На ней я лук жарила, а потому была сковородка несколько жирною, а еще приятно увесистой. Я-то, конечно, нападать не собиралась, но что-то вот подсказывало, что разговор у нас пойдет совсем даже не мирный.

— Как ты мне надоела! — Верещагина закатила глаза.

И я тоже посмотрела.

Тент. Обыкновенный. Поставили его остов от палатки, правда, неполный, а потому тент поднимался с одной стороны, оставляя три других открытыми. Привязывали его хорошо, да и остов крепили с душой, но все одно конструкция в целом получилась донельзя хлипкою.