Однажды в Лопушках

Они шли.

Долго.

Наверное, в объективном времени не очень, но там, в серых песках казалось, что они вечность уже бредут. И в уши вновь ударил крик Сереги, которого утянули в круговерть тьмы. А она вдруг взглянула на Беломира сотнями глаз.

Разглядывая.

Запоминая.

— Нет уж, — сказал он, облизав пересохшие губы. — Хрен вам, а не… я так просто не дамся.

Маг он или так, погулять вышел?

Правда, сила отзывалась слабо, придавленная темной бурей. Да что сила, каждый вздох давался с трудом.

— Хрен… вам.

Он вдохнул так глубоко, как только мог, давясь песком и черной силой. Едва не закашлялся.

Не успел.

Буря улеглась, отползла, открывая дорогу мертвецам. И те брели, ковыляли навстречу, не спеша, точно зная, что никуда-то Беломир не денется.

Он и не собирался.

…надо же, а ему казалось, что ничего-то не помнит. Это все разум хитрит, норовит спастись от безумия. Спрятал память. А теперь распахнул, что гостеприимный хозяин сундуки. Мол, бери, пользуйся.

Беломир вскинул руки.

Пальцы сами собой сложились родовым знаком, а клинок врезался в бедро. Правильно, наставник говорил, что нельзя быстро, что кровь должна идти, но не опустошить тело во мгновение ока, ибо тогда волшба будет слабой.

Мертвецы завыли. А вокруг Беломира заклубилось облако стужи.

Снег был холодным.

Буря…

…Сашка вот тоже вызвал, разменяв всего себя на ледяную стену, ту самую, что встретила удар тьмы. Встретила и выдержала. А следом и другие. Род — это не просто имя. Это сила, которую получаешь в дар от предков, а с нею и право воззвать к этому дару.

Бестужевы взывали дважды.

Но жизнь заплатили лишь одну. Почему?

Он вдруг очнулся, поняв, что стоит перед белым камнем на коленях, и его выворачивает, то ли кровью, то ли той тьмой, что поселилась внутри. Главное, рвало долго и со смаком, и рвота исчезала точно так же, как до того исчезли ириски и кровь.

И…

Все-таки…

Почему он выжил?

Чья-то теплая ладонь легла на затылок, успокаивая. И Беломир опять отключился. Да уж… предчувствия не обманули. Нельзя верить красивым женщинам. Особенно если они жрицы злой богини.

Дед позвонил ближе к полуночи, когда Николай и придремал уже, здраво рассудив, что здоровый сон — вещь необходимая. Где-то там, на грани сна и яви, ухала сова, жалобно плакал козодой, да и вовсе мир наполнялся привычными ночными звуками.

Николай слушал.

И дремал.

А потом зазвонил телефон, разрушая хрупкое равновесие.

— Да, — сказал Николай, сожалея, что уснуть-таки не удалось.

— Доброго вечера, дорогой внук, — церемонно произнес дед.

Стоило услышать скрипучий этот голос, как остатки сна слетели, а глубоко в душе появилось нехорошее такое предчувствие.

Николай сел.

И подавил зевок.

— Доброго, — сказал он, испытывая лишь глухое раздражение.

— Весьма рад слышать…

— Дед, что нужно?

Он буквально видел, как скривился старик.

— Дурно тебя Наташка воспитала, — не удержался Бестужев-старший.

— Да нормально, — второй зевок подавить не удалось. — Просто… время позднее. И думаю, если звонишь, то что-то да случилось. Такой занятой человек, как ты, дедушка, не стал бы тревожить в столь поздний час по пустякам.

Получилось как-то… двусмысленно, что ли.

В трубке же раздалось сопение деда. А ведь сколько ему? Не молод, конечно, но и не сказать, чтобы удручающе стар. Маги живут дольше обычных людей, особенно те, кто имеет возможность обращаться за помощью к целителям.

Дед имеет.

Он регулярно появляется во дворце, и ни одного-то заседания Совета не пропустил. И там уже, под золочеными сводами, Бестужев удивительным образом преображается, словно все годы и горести остаются где-то за воротами императорского дворца.

— Случилось, — произнес дед этак, со смыслом. — Расскажи-ка, внучок, чем ты таким прелюбопытным занимаешься?

— Да вот… аномалию изучаю.

— Какую?

— А тебе зачем?

— Любопытно.

— Дед, — Николаев выбрался из палатки и полной грудью вдохнул теплый ночной воздух. Пахло… пахло застоялою водой и тьмою, но этот, последний аромат, кажется, чувствовал лишь он. — Не финти. Говори уже прямо, что тебе надо.

— Беломир объявился?

— Да.

— И как?

— А как надо?!

— Коля!

— Я уже третий десяток как Коля, — огрызнулся Николай. — Нормально. Жив. Бодр. Передает привет…

Дед фыркнул.

…а ведь он многое знает, о том, чего не найти в архивах, даже если архивы эти — императорские, тем паче последние особенно пострадали во время войны, а до войны смута приключилась, до нее же — еще одна война. И… многое сгорело.

Утрачено.

Или сокрыто от посторонних глаз.

— Скажи, дедушка, — Николай выдавил это слово из себя. — А с чего ты вдруг таким интересом к науке проникся? Или не к науке?

— Мир чем занимается?

— Да ничем. Бродит по округе, комарье цепляет, девкам головы дурит.

— Девкам? — подобрался дед.

— Не в том смысле, он просто… — Николай махнул, не зная, как подобрать правильное слово. — Дурит и только.

— И как? Глянулась какая?

— Ему?

— Тебе.

Вопрос заставил насторожиться.

— Дед, а дед… — Николай пнул кочку. — Ты ж, верно, сам все знаешь… донесли? Или твой… как его… отправил бродить окрест?

Дед крякнул.

— Скажи, пусть уж приходит, нечего ему по лесу шариться, местные и без того нервничают. Еще пальнет кто с дури…

— Ничего, выдюжит, — отрицать очевидное дед не стал.

— И все одно. Пусть уж придет. Глядишь, и пригодится сила его.

— Нашли, стало быть?

— Практически, — Николай покрутил головой, но было тихо. Стояли темными горбами палатки, и разглядеть, есть ли кто в них, не представлялось возможным.

…он надеялся, что Верещагина, куда бы она ни ушла, вернулась-таки.