Однажды в Зубарихе

– Что ты, миленький... Нет, нет... здесь я уже не смогу... и потом... у меня же сын от него. Какой бы ни был, но отец должен быть родной... назад пути нет. И потом... здесь же жить нельзя, только в Москве и есть настоящая жизнь. Я там уже так привыкла... На работу на метро езжу и станциями по дороге любуюсь. Другие бегут и не видят, какая красота кругом, а я смотрю каждый день и не насмотрюсь. И на работе всё к душе. Я вообще больше всего на свете готовить люблю, а тут ещё и начальник свёкр. Я там на кухне почти как хозяйка, и домой всегда приношу, и свёкр всегда чего-нибудь подбросит, то крабов в банках - такое объедение, то ещё чего, консервов импортных или севрюги, телятины. Питаемся, мы, можно сказать, бесплатно. Я от деревенской еды, поверишь, напрочь отвыкла, это наше мясо вяленое есть не могу. Сейчас, как мама на лён ходит, я сама готовлю, так тятя всё удивляется, как можно так вкусно обыкновенные щи приготовить... А знаешь, как я по телевизору здесь скучаю, и Саша тоже. А по нему ведь каждый день фильмы кажут... Ох, господи, как приезжаю сюда, сразу по-деревенски разговаривать начинаю, а в Москве потом с неделю отвыкнуть не могу. Как скажу вот так-то, кажут, а на меня косятся все. Так вот, фильмы смотрим каждый день и передачи всякие интересные: "Огонёк", "КВН", Мирова с Новицким, Торопуньку со Штепселем, они там такие хохмы откалывают. И кинотеатр у нас недалёко, а там фильмы заграничные ка... фу ты, показывают. Мне особенно франко-итальянский нравится "Три мушкетёра", или вот недавно смотрела "Операция Святой Януарий". Разве здесь такое покажут?

– Эт верно,- согласился Михаил,- нам тут такие фильмы не возят... да и аппаратура, то звук хрипит, не разберёшь, то ещё что.

– Да кино-то ладно, хоть бы свет провели нормальный. Тогда совсем бы по-другому можно жить, и телевизор смотреть и холодильник купить. Я уж так к своему холодильнику привыкла, прям не знаю, как без него можно

– Не... тут до этого ещё далёко. К сети областной обещали года через три подключить, не раньше.

– Ну вот, а ты говоришь... Что тута делать-то?

– Эт верно, скучищща,- Михаил, казалось, совсем уже соглашался с доводами Лизы.
– Особенно молодым сейчас невмоготу. Пожалуй тяжельше, чем нам было. Вона, тоже лыжи все вострят, кто школу кончает. Только мы-то все на авось ехали, не знали куда.

– А они сейчас, что знают?- иронически спросила Лиза.

– Да нет, я не про то. Они сейчас, скорее всего, на тебя глядя. Видят, какая ты приезжаешь красивая да разодетая, и тоже думают, что в городе им каравай сразу мёдом намажут.

– А с чего это на меня, может и на тебя смотрят, или ещё на кого?- не согласилась Лиза.

– Не Лиз, я пример для их не больно хороший, а вот ты да. Ходишь голову задрав, барыня-барыней, и серьги в ушах золотые, и всё остальное... Не думают, что ради квартиры с пропиской годов до сорока, а то и больше в общагах промытариться придётся, да где-нибудь рельсы-шпалы укладывать, или на каком вредном производстве. А уж про всякие ударные стройки и не говорю, там и работать-то никакого смыслу нету, никто с той работы по честному не разбогател, не осчастливился, только здоровье до сроку гробили.

– А что здесь, в колхозе? Там вам хоть, платили, а тут?

– И здесь хорошего мало... Но, понимаешь, тут родина наша, дома, в которых росли, есть где душой отойти, не то что в бараке или общаге какой... А так-то, конечно, и тут тоже, вона, как ни работай, уважать не станут и лишку не заплотят. Подходит как-то ко мне Пылаев, спрашивает, кого на колхозную доску почёта от бригады подавать будешь. Я и скажи, что лучше всех Талька Пошехонова работает, так он аж рассмеялся. Больше такого никогда не говори, а то самого дурачком посчитают, раз слабоумную на Доску выдвигаешь - так и сказал. И опять от нас на доске завфермой Комарова будет красоваться, потому как партейная. Сколь я с ней, с сукой нервов погробил, да и отец твой, дядя Иван, знает как она молоко-то разбавляет. Сколь ему на молокозаводе срама выслушать пришлось, когда разбавлено привозил.

– Да я знаю, тятя говорил... Только ты его Миш не неволь, он тебе не помощник с Комаровой лаяться. Сам знаешь, какой он у нас.

– Вот то-то и оно, все тута... не помошники, один я Илья Муромец.

– Не знаю Миш... каждый год приезжаю, а уж и не пойму, что в деревне творится. Раньше-то вроде не было такого. Или малые мы были, не знали... ну сено там всегда приворовывали колхозное, или овёс, по мелочи для своей скотины, но чтобы молоко разбавлять прямо на ферме, чтобы план перевыполнить...

Михаил помолчал, покусывая травинку, что-то вроде обдумывая. Лиза заговорила вновь:

– А насчёт Тальки... Знаешь, и в самом деле, не надо её на Доску.

– Ну, почему же не надо-то? Работать за мужиков, это значит ей можно, а как на Доску, так слабоумная!- Михаил повысил голос.- Ты ж её с малых лет знаешь, какая же она слабоумная?

Странная конечно, но не дурней многих тут у нас.

– То так конечно, просто с чудиной она. Она какая-то в себе вся, не по сторонам, как все люди, а внутрь себя глядит, и что вокруг делается, жизни-то и не видит. Болезнь это Миш. У нас ведь тоже отец... ну ты знаешь, с чудиной, с другой правда. А уж как нам перед сторонними стыдно за него бывало. А уж мама, так больше всех мук приняла. Вон мать-то у нас какая, а отец?

А ты говоришь, хороший мужик... то, что не пьёт да не дерётся, то ещё не всё...

– Да брось ты Лиз. Как печати какие ставишь, нормальный, ненормальный, с чудиной ли, без ли. Да если присмотреться получше, поди в каждом кака чудина найдётся. Только вот почему-то водку или самогонку жрать на работе, это у нас чудиной не считается, или там, молоко разбавлять, дрова, сено воровать, а вот если работать как лошадь, или как твой отец детей всю жизнь жалеет, так это значит чудина,- возмущался Михаил

– Не знаю Миш, спорить не стану. Мать у нас тоже на работу злая, её же никто малохольной не считает. Нет, с Талькой тут другое. Баба она верно, первее всего бабой должна быть. Ты вон с Верой со своей развёлся, потому как семейного в ней ничего не было. Ну а Талька... ну какая она баба, ни то ни сё. Да и вид, лапы, плечищи, хорошо хоть молчит, если бы рычала, так и впрямь, медведица настоящая.

– Да уж, что есть, то есть,- Михаил усмехнулся припоминая.- Тут у меня стычка случилась с Васькой Митиным и Егором Скворцовым. Напились они на клевере, а я не сдержался, да и отвалтузил их маленько. Слышала небось?

– Слышала. Про то столько уж наговорили, не поймёшь, что врут, а что взаправду говорят. Только, думаю, врёт Мельничиха, что Талька на Ваську обниматься кинулась.

– Конечно врёт, что ты её не знаешь, метёт как помелом... Я и сам удивился, что встряла она, Талька-то. Понимаешь, мужики все рты поразинули, а она подсобила.

– Ой, Миш, а я ещё слышала, что вроде с вилами на тебя Васька-то пёр... Неужто?- с тревогой спросила Лиза.

– Не знаю Лиз, сам не видел, то ведь за спиной у меня было. Я ж Егора как раз валтузил. Какие-то вилы там валялись рядом, но точно не скажу. А расспрашивать, кто видел... знаешь, как-то неудобно.- Михаил на мгновение собрал морщины на своём широком лбу, что-то осмысливая, но тут же отмахнулся, как от наваждения.- Так вот, стал я Тальку-то от Васьки отдирать, поверишь, вот так за руку взял,- Михаил для наглядности взял Лизу за руку выше локтя,- а там не рука, камень, мускулы сплошняком, еле отодрал.

– Миш пусти, больно... Я ж тебе не Талька,- Лиза игриво с улыбкой высвободила руку.

– Прости, забылся,- Михаил виновато заглянул Лизе в глаза, и, убедившись, что она не сердится, продолжил.- Она с каких уж лет как мужик вкалывает и в поле и дома. Это ж какая тренировка, похлеще чем у спортсменов... Ты что руку-то трёшь, неужто всё ещё больно?

– А ты как думал. Привык, небось, тут с деревенскими, они-то чай все как кобылы. А я женщина нежная, городская. Во посмотри синячище какой будет, Лиза закатала рукав кофты.