Огненное погребение

Малолетки рванули толпой, это и было наше секретное оружие – мародеры. Шапки! Звери ходили в меховых шапках – какой-то обычай, что-то связанное с мужским достоинством. Усы и шапка – иначе не мужчина. Вот эти шапки слетают с головы от первого удара, а поднимать – жизнь дороже…

Пять или шесть зверей спрятались в весовой, закрыли одну половину окна железной ставней, вторую не успели, да и слава Богу. Люди, соотечественники, раздуплились и стали нас подбадривать. Именно люди и подсказали: «Да спалите их на хуй, хлопцы!» Малолетки побежали за бензином, надо было его еще найти…

Мысли, которые преследовали меня до погрома, отступили. Бедный человек, я все время думал о пальто. Что надо как-то аккуратней, оно светлое и единственное.

Уже стало похуй, в драке меня обронил зверь, видно, борец, прогибом, прямо в мандарины, потом я дал ему по пасти, а пальто стало камуфляжным.

Тут она и прилетела. С чугунным, характерным стуком, кто слышал раз – не забудет навеки, она отскочила от асфальта, прямо мне под ноги.

В бою не покаешься, солдаты умирают со словом «бля»… Кувыркнулся, откатился, все как на тактике, тогда еще, в мирное время. Хуй бы оно помогло, если б граната рванула. Это была не граната.

Звери забрасывали нас килограммовыми гирями, как гранатами, из бункера весовой. Когда притащили канистру бензина, пора уже было валить, мусора, пережидавшие погром в метро, дождались райотделовских «бобиков» и пошли в атаку. Да и хорошо, а то ведь сожгли б мы их ни за хуй в том сортире, это было одно здание – весовая, сортир и дирекция.

Пальто я выбросил там же, на месте погрома, а взамен получил, как долю, две ондатровые шапки, как раз хватило на желтый китайский пуховик, перья из которого полезли на третий день.

Квентину с любовью

Началась история с того, что малолетки, перебежавшие к Батьке из одной мелкой группировки, наголову разгромленной милицией, решили выкупить какой-то магазин. Точнее, ничего они не решили, и выкупать у них было не на что, выкупал магазин – то ли овощной, то ли рыбный, я за давностью лет забыл подробности – их бизнесмен, барыга, по-старому. Находился магазин в полуподвале общежития иностранных студентов, а студенты, в массе своей, в то время бродили по ночам, сливаясь с тьмой, и продавали героин. Никакого отношения мы к этой торговле не имели и в эти места заезжали редко, я так вообще до описываемых событий ни разу там не бывал. Говорили, что там неспокойно, но говорили-то в основном проститутки, а рабочей девушке везде неспокойно, но не о блядях сейчас речь.

Магазин, облюбованный барыгой, оказался спорным – еще кто-то захотел его выкупить, чинуша из исполкома брал лавэ с двух рук, а потом сказал, в частном порядке: решайте, граждане, между собой. Такой себе польский тендер – у кого хуй больше, тот и пан.

Батько долго не думал и возложил роль большого хуя на нас с Серым, не знаю, с каких делов, может, не забыл нам одну шутку, о которой тоже речь сейчас не идет, а может, просто мы были лучшие и первые, по крайней мере, из попавшихся ему в тот день на глаза. Дав задачу малолеткам рассредоточиться по окрестным наливайкам, в пределах прямой видимости, и дожидаться нас с Серым, мы поперлись по своим делам и, порешав вопросы, охуеть можно, сколько в то время было важных вопросов, голодные и злые ехали на стрелку, разговаривая хуй знает о чем.

Серый, в прошлом чемпион чего-то там по боксу, человек без зубов и сомнений, любил поесть. Я тоже. Мы были в категории супертяж, да в молодости все впрок. Ну а поесть нам нигде не удалось, и непонятно было, получится ли, мы курили и разговаривали о еде.

– Я в заповедник ездил, рыбу ловить, блядь, там такая рыба – я не видел раньше. Знаешь такую – калкан?

– Не, не слышал даже. На что похожа?

– На камбалу, только толстая, – Серый показал пальцами, насколько толстая, получилось, что сантиметров десять.

– Не, не знаю. Еще там что водится?

– Да все водится, это ж заповедник. Осетры, пеленгаст, еще какая-то блядь, я не помню, как называется, вкусная. Жаришь, а она прямо растекается на сковородке, такая жирная.

– А как тебя туда пустили?

– А ты не знаешь как? По блату, тренировался с одним хуем, он там начальник.

– А хули меня не пускают?

– А ты просил, что-ли? Хочешь, поехали осенью, летом нельзя, профессора всякие съезжаются, изучают природу.

– Да на хуй мне на море осенью, я б летом съездил. Ну да хуй с ним, там ебать только этого калкана и можно, так? Телок нет?

– Это да, телок нет. Только калкана хуй выебешь, колючки вот такие, – Серый показал свой изуродованный переломами мизинец. – Слушай, а с кем мы на стрелку едем? – за полчаса до стрелки он заинтересовался предметом.

– С палестинцами какими-то.

– С кем???

– Да хуй его знает. Малые сказали, что какие-то палестинцы, Батько, по-моему, и сам не по курсам. Они выкупить этот погреб хотят.

– Блядь, это те, что беженцы? Которых выгнали на хуй?

– Те самые. Маленький, но гордый народ.

– Блядь, это тот, что в косынке ходит, большой друг Советского Союза? Мы им помогали, Леня покойный в десны целовался, а они тут стрелки забивают?!

– Серый, не гони беса, мы еще не приехали. И раз такое дело, я тебя прошу – ты не газуй со старта, может, просто попиздим, покошмарим их немного, да и разойдемся, я жрать хочу, как пес.

– Та я не газую. Я тебе скажу – закончим здесь, поедем ко мне, жена с утра котлеты замутила, настоящие котлеты, по-киевски, я индейку купил на базаре. Настоящая котлета по-киевски не из курицы, а из индейки. И внутрь можно масло, а можно сыр. Я больше сыр люблю.

– Хорошо, базару нет. Бутылку брать?

– На хуя, все есть, еще помнишь, тот, Распутин, сверху-снизу.

– У тебя осталось еще?

– А у тебя что, нет?

– Я уже и забыл, там было-то по три ящика.

– Женись, и будет все нормально. Катя сразу спрятала и по одной штуке выдает.

– Так хули там одной штуки, только расстраиваться.

– Я у соседа ящик оставил, в гараже, она одну выдаст, и с собой две принесем.

– Серый, ты продуманный до делов. Отдыхаешь в заповеднике, жена котлетами кормит, сосед – пособник рэкетиров. Надо и себе так.

– Так, вот мы, вроде, и приехали. Вон тот гадюшник, где они стрелу забили. Злоебучее кафе, «Романтика» называется. Сейчас привстанем за кустами, посмотрим на движуху, – иногда Серый становился излишне разговорчивым, сказывалась семейная жизнь: воспитывал жену и тещу.

– Серый, а правда, что теща тебя на «вы» называет?

– Ну, называет. Я ее тоже на «вы». Мамой называю.

– Мне Горький рассказал. Как она дверь открыла из своей комнаты, а ты ей, не поворачиваясь: «Мама, я же сказал, закройте двери».