Огненный дождь

Созистрат подошел к изваянию. Паломник сказал правду. Лицо статуи было покрыто тепловатой влагой. Белые глаза и белые губы оставались совершенно неподвижными в многовековом каменном сне. В соляной глыбе не оставалось признаков жизни. Не одну тысячу лет жгло ее безжалостное солнце; и все же эта статуя жила, раз она потела! Ее сон хранил в себе тайну библейских трагедий. Гнев Иеговы обрушился на это существо, ужасный сплав плоти и камня. Не дерзким ли является намерение нарушить сей сон? Не падет ли грех проклятой Богом женщины на того, кто захотел ее освободить? Оживить извечную тайну — это безумие, бесовское искушение. Исполненный тоски Созистрат преклонил колени в тени деревца, чтобы помолиться…

Не стану рассказывать, как был совершен обряд крещения. Знайте только, что, когда на статую попала святая вода, соль постепенно растаяла и глазам отшельника предстала женщина, старая как мир, закутанная в отвратительные лохмотья, пепельно-бледная, слабая и дрожащая, вобравшая в себя столь много веков. Монах, которому случалось без страха лицезреть дьявола, на этот раз испугался. В женщине возродится весь грешный люд. Ее глаза видели, как Божий гнев низвергал на грешные города горящую серу; эти лохмотья когда-то были тканями, сотканными из шерсти верблюдов Лота; эти ноги попирали пепел Вечного пожара!

Женщина заговорила с монахом на древнем языке.

Она ничего не помнила. Вид моря пробудил в ней лишь смутную картину пожара. Душа ее была в смятении. Она долго спала, спала черным могильным сном. Она страдала, сама не зная почему, от многовекового кошмара. Теперь монах освободил ее. Она это понимала. И это была единственная ясная мысль в ее пробудившемся сознании. А море… пожар… катастрофа… пылающие города… Все это таяло в ясном видении смерти. Она должна была умереть. Теперь она спасена. Ее спас монах!

Созистрата била дрожь. Глаза его горели ярким пламенем. Прошлое растворилось в нем, как будто огненный ветер опустошил его душу. И только одна мысль сверлила его мозг: перед ним жена Лота! Солнце клонилось к вершинам гор. Горизонт пылал пурпуром. В этом пламени оживала древняя трагедия. Как будто возродилась Божья кара, огонь пожара снова отражался в горьких водах озера. Созистрат возвратился через много веков в прошлое. Он вспоминал. Он был участником катастрофы. И эта женщина… эта женщина была ему знакома!

Тогда в душе его загорелось страстное желание. И он заговорил, обращаясь к воскресшему призраку:

— Женщина, ответь мне только на один вопрос.

— Говори… Спрашивай…

— Ты ответишь мне?

— Да. Говори. Ты меня спас!

Глаза отшельника сверкнули, словно вобрали в себя весь огонь, полыхавший над горами.

— Женщина, скажи, что ты увидела, когда обернулась?

Испуганным голосом она ответила:

— О нет!.. Ради Бога Единого, не пытайся узнать это!

— Скажи, что ты увидела?!

— Нет… нет… Это все равно что броситься в бездну!

— Я хочу в бездну.

— Это смерть…

— Скажи, что ты увидела!

— Не могу… не хочу!

— Я тебя спас.

— Нет… нет… Солнце зашло.

— Говори!

Женщина приблизилась к монаху. Голос ее звучал словно из-под слоя пыли, угасал, темнел, умирал.

— Во имя праха твоих родителей!..

— Говори!

Тогда призрак приблизил губы к уху отшельника и произнес одно слово. И Созистрат, будто сраженный молнией, не издав ни единого звука, рухнул замертво.

Помолимся Господу за упокой его души.

Перевод Владимира Федорова

Из сборника «Лунный календарь души» {45}

Пролог {46}

Уходят, к счастью, в прошлое времена, когда нужно было просить прощения у людей практических за то, что пишешь стихи.

Мы уже их столько понаписали, что означенные люди притерпелись к этой нашей прихоти.

Однако, вдохновившись оказанной милостью, мы решили совершить дело необходимое, хотя и нелегкое: показать практическим людям пользу поэзии для развития языка; сколь бы малое значение ни придавалось этому организму, никто не станет отрицать, что было бы предпочтительнее говорить ясно и коротко, раз уж говорить нам всем необходимо.

Стих по определению краток, поскольку размер ставит ему пределы, и он должен быть ясен, чтобы доставлять наслаждение. Последнее условие — достаточно важное, ибо высшая цель поэзии — дарить наслаждение.

Будучи ясным и кратким, стих тяготеет к определенности, добавляя к языку новое крылатое выражение или готовую фразу, что позволяет сберечь время и силы: неоценимое качество для практических людей. Взгляните: все поговорки построены как восьмисложники.

Со временем поговорки вырождаются в общие места, хотя практические люди этого и не замечают; такой недостаток легко поправим, ведь стих живет метафорой, то есть живописным сходством предметов между собой, и требует новых фраз, дабы отразить означенное сходство, если, конечно, он в должной степени оригинален.

С другой стороны, язык — это собрание образов; в каждом слове, если хорошенько вглядеться, заключена метафора; следовательно, находить новые, прекрасные образы и выражать их ясно и кратко и означает обогащать язык, одновременно и обновляя его. Это дело — по меньшей мере столь же почетное, как и разведение скота или управление государственными финансами, поскольку и здесь речь идет об общественной функции, — поручено поэтам. Язык есть общественное достояние, мало того — это самый прочный из элементов, составляющих нацию.

Общее место нехорошо тем, что в конце концов от избытка употребления теряет всякую выразительность; тут на помощь приходит оригинальность, изобретая новые смыслы, которые требуют нового выражения. Именно в стихе выковывается нужное выражение, самое ясное и краткое; таким же образом стих обновляет, очищая его, общее место.

Кроме того, поэзия — одно из изящных искусств, а всем давно известно, что занятие искусствами цивилизует народы. Эту истину практические люди включают в число основополагающих.