Огненный лис
Шрифт:
И дело тут вовсе не в гордости…
Виктор скорбел об отце. Скорбел о себе, об утраченной свободе — и теперь, оставшись в одиночестве мог позволить себе ни перед кем не притворяться. Лежа на дощатых нарах, он по-детски закрывал лицо руками и горько плакал.
Один… Если, конечно, не считать милиционера, который каждый час шаркает туда-сюда за дверью, проверяя через глазок, не повесился ли сдуру этот пускающий слюни лейтенантик.
А впереди ещё пять лет! Пять непостижимо долгих, мучительных лет. В какой-то момент Виктор потерял счет времени, потом начал беседовать сам с собой. Казалось,
— На этап!
Команда прозвучала неожиданно, ранним утром.
Заухали о бетонный пол несколько десятков по-разному обутых человеческих ног, загремели засовы…
— Выходить! «Майданы» на пол, лицом к стене. Руки за спину!
Рогов, заняв указанное в шеренге место, искоса огляделся по сторонам. И какого же было его удивление и облегчение, когда вместо нарисованных воображением монстров увидел он вокруг себя обыкновенных, исхудавших, несчастных мужчин с тревожными глазами.
Молодежь, люди в возрасте, старики…
Следующая команда прозвучала после скорого, поверхностного обыска:
— По одному на выход. Шагом марш!
Люди мгновенно подхватили свои пожитки и друг за другом бросились по коридору в указанном направлении.
Возле металлических дверей группу принял незнакомый Рогову милицейский сержант с дубинкой:
— Вправо! Быстрее… Быстрее!
Команды следовали торопливой чередой:
— На выходе стоять! По одному… Первый пошел!
Перед Виктором возник грязный, глухой двор КПЗ.
Напротив ворот, уткнувшись одна в другую, замерли две спецмашины. Зарешеченные дверцы распахнуты, на поводках у конвоиров надсаживаются лаем собаки.
Настала очередь Рогова.
— Мне теперь идти?
Он ожидал услышать что-то вроде пресловутых фраз «шаг влево, шаг вправо — побег, стреляем без предупреждения…» Однако, его просто грубо пихнули в спину:
— Пошел! Чего меньжуешься? В левую машину… бегом!
Виктор подчинился, но ноги слушались плохо.
Куда подевались былые здоровье и сила? В военном училище курсант Рогов считался неплохим спортсменом, да и потом, на офицерской должности…
Первая же неделя в камере поставила его на грань нервного истощения и физической немощи.
Виктор попытался с ходу запрыгнуть на ступеньку, но тело не послушалось. Оступившись, он с выпученными глазами распластался на земле, перегородив собой проход.
Сразу подняться не получилось — мешали буханка хлеба и банка рыбных консервов в руках, выданные вместо сухого пайка на дорогу.
— Ну что же ты, земляк? Кувыркаешься… — Раздался дружный хохот сверху. Потом кто-то добавил:
— Прямо, циркач! Давай, шевели поршнями. А то схлопочешь от этих… прикладом промеж лопаток.
Виктор снова попробовал встать, но чья-то сильная рука уже подхватила его за шиворот и втянула внутрь фургона:
— Давай, циркач!
Окон не было, свет проникал только через открытую дверь, поэтому в спецмашине царил холодный полумрак.
Втиснувшись на свободное место, Рогов попытался разглядеть попутчиков. Но удалось ему это лишь после того, как зэки дружно закурили — и огоньки спичек и сигарет начали выхватывать из темноты одно за другим суровые, угловатые лица.
Шум и суета
на улице довольно скоро прекратились.Лязгнула внутренняя решетка, за ней дверь фургона…
— Все. Тронулись. — Расположившийся напротив Виктора зэк загасил окурок о подошву и обратился к находящемуся тут же, внутри, но по другую сторону решетки конвоиру:
— Слышь, деревяшка? Открой вентиляцию.
— Нэт, — ответил солдат, уроженец солнечной Средней Азии.
— Ну, дышать же невмочь!
— Нэт. Тэбе гаворю…
— Открой! — Рявкнули из темноты. — А не то автозак раскачаем.
— Нэт, — вновь отказал конвоир и добавил ещё что-то на родном своем языке.
— Чего он там?
— А пес его знает, — откликнулся зэк, пообещавший раскачать машину. Разве разберешь? Не калды-балды, говорит… бешбармак.
Снова грянул дружный хохот. Кто-то, поддавшись общему настроению, крикнул:
— А ну, давай, братва! Навались!
Зэки равномерно распределились вдоль бортов машины и начали попеременно приседать, словно качаясь на детских качелях. Потребовалось совсем немного времени, чтобы спецавтомобиль стал похож на попавший в бурю крейсер.
— Перекрити, слишь! — Завопил конвоир. Выпустив из рук автомат, сын Востока судорожно вцепился в решетку. — Перекрити!
Поведение солдата вызвало новый всплеск агрессивности и восторга, несмотря на то, что автозак шел на приличной скорости и в любую секунду мог перевернуться.
— Н-на! — Кто-то из заключенных изо всей силы саданул конвоиру каблуком по пальцам.
Тот взвыл от боли и потянулся за оружием:
— Перекрити! Стырылять мене станет!
— Валяй, козел вонючий! — Крикнул один из зэков, припав лицом к решетке. — Лупи! Век воли не видать… У меня восьмая ходка, вся жопа в шрамах.
Новая волна истерического хохота чуть не развалила фургон на части. Люди, загнанные в душное, тесное чрево обезумели — самовозбуждаясь, они строили конвоиру нечеловеческие гримасы, топали изо всех сил, подвывали, улюлюкали…
И Рогов, поначалу ужаснувшийся происходящему, вскоре вместе со всеми рычал, корчил рожи и бесновался.
В конце концов, под лавку полетела буханка хлеба и консервы. Виктор уперся в обитый железом пол и изо всей силы ударил локтями в борт фургона:
— Навались, ребята! Ломай её, паскуду — на волю пора.
Гомон разом стих.
Люди, словно окаменев, замерли на своих местах. Насторожился и конвоир, направив ствол автомата прямо в грудь Виктору.
— Это ты брось, земляк, — приглушенно сказал кто-то из темноты. — Так недолго и полосу схлопотать. Или — пулю от этой чурки…
— А что за полоса-то? — Смутился притихший вместе со всеми Рогов.
— Схлопочешь — узнаешь…
— В зоне, говорят, на всех карточки такие заводят, — пояснил один из тех, что оказались поближе. — Если на ней менты тебе полоску нарисуют значит, склонен к побегу. Каждые два часа отмечаться и прочие неудобства…
Весь оставшийся до вокзала путь ехали в полной тишине. Даже курить никто не рещался — все ждали развязки.
— Точно говорю, отметелят нас всех при посадке в «столыпин», — нарушил молчание пожилой зэк и стал укутываться, несмотря на духоту, в большую ватную телогрейку.