Огонь и сталь

Она была такой милой, такой очаровательной деткой, теплая, мягкая, податливая… Соловей потер блестящие розовые шрамы, украшающие щеку. Они слегка зудели, напоминая о том дне, когда он впервые встретил Ларасс.

***

Сине-зеленые человеческие зенки смотрели на нее нагло, лукаво поблескивая и не мигая. Каджитка нервно дернула хвостом, поелозив на стуле, коготки постукивали то по столешнице, то по боку кружки. Премиленькая кошечка с кокетливым бантиками на острых ушках и с амулетом богини всея сладострастия Дибеллы на тонкой шейке отдавала должное курице в сухарях и печеному картофелю и мимоходом ловко обчищала карманы местных забулдыг. Бриньольф склонил голову, наблюдая ха киской уже сквозь водопад рыжих волос, упавших ему на лицо. Детка, видимо, совсем недавно в городе, раз так нахально орудует прямо под носом у гильдии. Хотя, признаться даже его опытный глаз не сразу подметил хвостатую воровку. Каджитка аккуратно глодала куриную ножку, держа ее в левой руке, правая же лежала у нее на коленях. Широкие рукава платья скрывали, что лапка-то кукольная, а настоящая когтистая и загребущая ручонка свободно шарит в карманах у захмелевшего Болли. Кошечка облизнула усы, и влажный розовый язычок скользнул по кончикам пальцев, собирая сок и жир. Увесистый холщовый мешочек с выручкой за день скрылся в складках подола. Сутай-рат медленно поднялась на ноги и спешно посеменила к выходу. Сквозь переплетение выцветших красных ленточек вор увидел озорной блеск золота. Бриньольф, хищно улыбаясь, двинулся за ней. Любопытство, отчасти разожженное отчаянием и безысходностью, подстегивало мужчину.

– Ну и ну, детка… - голос вора тягучий, словно дикий мед, и вкрадчивый, каджитка вздрогнула и обернулась с тихим шипением. Глазки цвета бирюзы сверкнули скайримским льдом.
– Чую, не честным трудом твои монетки заработаны.

– Не трое дело. Иди куда шел, - решительно отрезала киска, передернув плечами. Девочка хотела выглядеть матерой, прожженной разбойницей, но северянин видел пред собой фыркающего разъяренного котенка. Почеши его за ушком – и все обиды забудутся. Хвост, увенчанный белой «кисточкой», бил девушку по бокам, пепельно-серая шерстка на загривке встала дыбом. Бриньольф немного развеселился столь бурной реакцией кошки. Он шагнул к ней, каджитка дернулась, но не отступила. Маловато опыта, но то легко исправить, особенно, если у девочки варит котелок.

– Ошибаешься, детка. Богатство – это как раз по моей части. Богатство в Рифтене – в двойне мое. Не хочешь подзаработать?

– Нет, мне итак на жизнь хватает, - сутай-рат развернулась, чтобы уйти, когда мужская рука скользнула на изгиб ее талии. Жаркое дыхание вора опалило ухо.

– Так жизнь у вашего брата одна, несмотря на сплетни. И ее ты можешь легко потерять, если будешь так уж зазнаваться. Поняла, детка? – мужчина слегка ущипнул кошечку за бок и с удивлением ощутил, как она задрожала. Пакостная улыбка пробежала по лицу норда.
– А может, ты не воровка, а? Служка Дибеллы? – он выразительно покосился на ее амулет.
– Если так, то в Ночлежку загляни. Будете с Хельгой на пару…

Бледно-голубые глаза недоуменно расширились, практически сразу же подернувшись изморозью, уши плотно прижались к голове. Зашипев, как вода на раскаленной сковороде, каджитка вырвалась из объятий вора и, размахнувшись, ударила его по щеке так, что в ушах последнего тоненько так зазвенело. Голова северянина мотнулась в сторону, отпечаток ладошки сутай-рат вспыхнул на небритой щеке, и три полосы начали постепенно наливаться краснотой. Бриньольф прижал руку к пылающей щеке, ошеломленно моргая. Бледно-лазурное пламя, пляшущее в глубине глаз каджитки, обжигало гневом.

– Что б тебе провалиться, выкидыш фалмерский, - выпалила сутай-рат, дерзко вздернув подбородок, и с достоинством направилась на рынок, просаживать ворованные денежки. Мужчина, как последний олух, пялился ей в след. Тонкие багровые струйки стекали по его щеке к подбородку и терялись за воротом рубашки.

***

Помилуй Кин, будто вчера все было! Интересно, помнит ли Ларасс? Хотя, конечно, помнит. Вот оно, напоминание, на щеке у Соловья частенько перед ней маячит. Воровка хоть теперь полуодетой по “Фляге” не щеголяет, а Бриньольф все равно помнит белые пятнышки внизу чуть округлого животика. Прелестное зрелище, хотя больше всего норду понравились ее ступни. Бледно-розовые и с черными кляксами пятен на подушечках пальцев и пятках. Детка взвизгивала и хихикала, когда пальцы вора повторяли узор ее окраса.

– Любовь моя малины слаще дикой, весны прекрасней, жарче солнечных лучей… – Соловей поморщился, рассеянно дергая себя за мочку уха. Любовные баллады от Балимунда скорее напоминают пыхтение кузнечных мехов, нежели пение, но вор в Коллегии бардов не обучался, так что не ему кузнеца судить.

Худощавую фигурку со стройным луком и колчаном, полным эбонитовых стрел, северянин заметил у стены таверны. Остро поблескивающие аметистовые глаза шарили по толпе горожан, разбивая безликую пеструю массу на единицы, ловили каждую вспышку золотого блеска, мелькающего то в руках, то в кошельках, но чуть потемнели, приметив Бриньольфа. При виде вора, по острому лицу данмерки пробежала ленивая теплая улыбка, сунув большие пальцы за пояс, Карлия направилась к Соловью, по пути бросив на коврик Снильфа септим. Старик буркнул что-то в благодарность, прижимая к груди монету, словно дитя.

– Рад снова тебя видеть, детка, - мужчина позволил себе приобнять девушку за тонкую талию, - какими судьбами?

– Я была в Соловьином зале. Все надеюсь встретить там Галла… забываю, что Ноктюрнал позволила ему уйти в Тень, - эльфийка через силу улыбнулась и вздохнула, рвано, прерывисто, - столько лет прошло, а все равно больно.

– Понимаю, детка, - вероломство и предательство Мерсера еще долго будет кровоточащей раной на теле Гильдии. Только подсохнет, затянется, как воспоминание острой отравленной гранью разбередит чуть подживший рубец. Из-за этого ублюдка они чуть Ларасс не потеряли. Соловей запустил пальцы в волосы на затылке, чувствуя, как чей-то пристальный взгляд сверлит его спину пониже лопаток. Обернувшись, норд заметил Бахати. Девчонка злорадно сверкала глазами, хвост змеей извивался. Бриньольф нахмурился. Сопляка должна же малышами приглядывать, а не по городу шляться! Но, судя по ехидному выражению мордашки, каджитка сейчас побежит докладывать боссу, что Карлия вернулась в Рифтен, а Брин ее уж вовсю лапает с дороги. Раздражение, царапающее грудь вора, сузило его глаза, и Бахати, глухо мяукнув, юркнула мимо стражников прочь, к храму Мары. Наверняка, ябедничать шефу. Еще одна шкода каджитская.

– Я слышала весьма интересные слухи, - начала данмерка, когда рука Бриньольфа спорхнула со изгиба ее талии, - поздравления еще принимаете? Стянуть золото прямо из-под носа талморцев.

– Да… напомнили Маркарту, чего Гильдия воров стоит, - голос пропитан самодовольством, а сознание, дразня яркими красками, эхом запахов и звуков, словно гадалка колоду карт, разложила перед мужчиной картинки воспоминаний дождливой ночи, то обжигающе-страстной, то томительно-сладкой.

– Отлично разыграно… только безжалостно. Предел сейчас напоминает кипящий котел. Эльфы, Братья Бури, Изгои… самоубийственная похлебка там заварилась. Не без вашего участия, между прочим.

– А что мы? Мы воры, в политику не лезем. Пусть себе развлекаются.

Темная эльфийка в ответ только хмыкнула.

Акари подняла на вора безмятежные лунные глаза, затуманенные поволокой дурмана. Приторный запах лунного сахара повис на усах караванщицы. Каджитка склонила голову на бок и моргнула.

– Что-то нужно? – промурлыкала она, раскачиваясь из стороны в сторону. Карлия равнодушно пожала плечами и коротко взглянула на Бриньольфа. Норд воровато оглянулся по сторонам. Дро’мараш помешивал варево в котле, не обращая внимания на Соловьев, Зейнаби чистила рыбу, а статный каджит в пластинчатой броне из матовой серой стали попирал спиной березку. Не доверял вор хвостатым после драки с Камо’ри, но без кошаков не обойтись. Мужчина доверительно наклонился к уху торговки.

– Акари… мне бы серьги…

– Сбыть-продать? – пьяно выдохнула Акари.

– Нет, купить. Ну, такие… как ваша братия носит.

– На что тебе такие? – угрюмо рыкнул Карджо, оскалившись. Взгляд каджита сверкнул льдом, усы воинственно топорщились, светлые пятна бровей сошлись в угол над переносицей. В голове предупреждающе зазвенело, вспыхнула и тут же погасла шальная мысль, что этот пушистый громила – отец детей Дхан’ларасс.

– А вот понадобились. Тебе-то что за дело, кошак? – ладонь Карлии предупреждающе сжала плечо, но норд только улыбнулся, - расслабься, детка, мы просто разговариваем. Ну, так что, - синие глаза скользнули по блаженствующей сутай-рат.
– Покажешь серьги?

– Покажу. А чего же не показать, ежели есть что показать, м? – каджитка рассыпала у себя на коленях украшения из бархатного мешочка. Золотые, серебряные и медные кольца, украшенные резным узором, в беспорядке раскинулись, ярко сверкая на солнце.

– Нет, такие слишком простые, у нее такие есть, - золотая серьга, окропленная серебром по краю, заплясала в ловких пальцах вора и, озорно блеснув боком, упала в ладошку Акари, - ты мне покажи что поинтересней, покрасивее.

– Кому ты их дарить собрался?
– шевельнула хвостом Зейнаби.
– Чистой девице не принято богатые серьги носить. Уши незамужняя каджитка украшает простыми кольцами, резными или нет, серебро ли, золото, но то серьги скромные. А когда в мужнюю семью входят, каджит дарит ей новые серьги. Тогда уж с самоцветами да бриллиантами.