Огонь измены
Шрифт:
А он разрядился ещё на работе. Но тебе, Никита, об этом знать необязательно. Неопределённо пожимаю плечами.
Он подмигивает мне с глупой улыбкой:
– Зачем так убиваться, Зир? Получаешь копейки, а вкалываешь, как за евро. Раздевайся, любимая, и за стол, картошечка готова.
Любимая... Что ты врёшь-то... Хочется ответить что-то едкое, оскорбить, унизить, наорать. Но сил не осталось. Так устала. Отрицательно качаю головой, отмахиваюсь. Молча иду в ванную, закрываюсь изнутри на щеколду. Включаю воду. Снимаю свою одежду и встаю под тёплые струи. Зажмуриваюсь и замираю. Так хочется потушить пылающий
Всё, всё, всё, я решила. Мне больше вообще не нужны мужчины. Не подпущу к себе никого из них. Попрошу заведующую перевести меня в другую группу, чтобы избежать контактов с Соловьёвыми. А муж... Жестоко выгонять Никиту в ночь, в мороз. Но завтра пусть исчезнет отсюда навсегда. Только развод.
Закончив с водными процедурами, выхожу из ванной. Достаю из шкафа плед, хватаю за уголок одну из подушек. Несу на кухню, кидаю на диванчик перед озадаченным Никитой.
Возвращаюсь в комнату, запираюсь, укутываюсь в одеяло и засыпаю.
Просыпаюсь, на удивление, свежей и спокойной. Одеваюсь, в мыслях представляя будущий разговор с Никитой. Выхожу из комнаты и застываю. Пол в коридоре завален цветами. Дверь приоткрыта. На пороге, держась за ручку, стоит ошарашенный Никита, а какие-то мужчины заносят букеты, ещё и ещё.
– Земфира, что это значит?
– нахмурившись, строго спрашивает муж.
Шок длится всего миг. Вот Соловьёв! Я же сказала ему, что не буду больше участвовать в его играх.
– Так, - рявкаю я, - забирайте всё и увозите отсюда обратно. Мне ничего не нужно!
Доставщики возмущённо гудят:
– Девушка, не положено. Всё оплачено. Никогда такого не было, чтоб заказы возвращали.
Молча хватаю цветы и начинаю выносить их. Складываю на лестничной клетке букеты один за другим. Мужчины растерянно мнутся какое-то время и неохотно начинают мне помогать.
– Земфира, от кого эти цветы?
– топчется за моей спиной Никита.
Его губы дрожат, а в глазах странное. Не раздражение, не ревность, а страх.
– Не твоё дело, - цежу я.
Он кидается к цветам, берёт один из букетов, судорожно крутит его в руках:
– Где пишется, кто заказчик, мужики?
Они молча пожимают плечами. Никита с рычанием отбрасывает букет. Его лицо краснеет, он сильно сдавливает мою кисть, дёргает, чтобы я повернулась к нему:
– Земфира?
– Отстань ты от меня, - раздражённо выворачиваю и извлекаю руку, - даю тебе время до вечера. Вещи свои собирай и вали из моего дома!
– Куда?
– оторопело таращится он.
– К маме своей, - выкрикиваю я, выкидываю на лестницу последний букет, захлопываю входную дверь и направляюсь в ванную.
Никита мнётся рядом, что-то обиженно бубнит, но я не хочу его слушать. Его слова для меня теперь, как белый шум. Я умываюсь холодной водой, чищу
зубы.– С дороги, - командую ему.
Он удивлённо отступает в сторону, а я направляюсь в прихожую, одеваюсь и, не оборачиваясь, завершаю общение:
– Ключ оставь у соседки. На развод сама подам.
***
Вечер. Сижу в полутёмной группе, на коленях у меня посапывает Серёжка. Задумчиво пялимся с ним в окно, за которым кружатся крупные пушистые снежинки. В блеске фонаря они похожи на тысячи мерцающих светлячков, переливаются, тихонько опускаясь на землю. Хочется смотреть и смотреть на эту красоту, почти медитирую. Ну, и пусть я опять задерживаюсь на работе. Мне хорошо и спокойно, хочется, чтобы это не заканчивалось. Я перебираю маленькие пальчики Серёжи, тихонько поглаживая их, вдыхаю сладкий запах детской кожи, наслаждаюсь тишиной.
Сегодня Серёжку привела в сад няня. Он целый день был грустным, не носился, не дрался, не кричал. Сидя на ковре, в одиночестве строил что-то из кубиков. Я даже подумала, что он снова заболел, щупала его лоб. Но он был прохладным, никаких других признаков простуды я тоже не обнаружила. Успокоилась, решив, что бывает. У Серёжи, как у любого другого человека, настроение может меняться.
И только сейчас, когда всех ребят разобрали родители, и мы остались наедине, он решился поделиться со мной.
– А знаешь чего?
– тихо роняет Соловьёв-младший.
– Чего, - эхом повторяю за ним, легонько целуя в затылок и заглядывая в лицо.
Его губки задрожали, а на глаза навернулись слёзы.
– У меня больше нет мамы. Утром папа выгнал её из дома.
Короче
Соловьёв
Пять утра. Встречаю Арину в гостиной.
Явилась. Пьяная в лохмотья. Не может даже разуться нормально. Опирается спиной на стену и сползает по ней вниз при любой попытке расстегнуть сапоги. Подхожу, дёргаю одну молнию, вторую. Арина поднимает на меня мутные стеклянные глаза, криво улыбается. Скидывает с плеч прямо на пол короткую голубую шубку и чуть не падает, опирается рукой о стену. Выглядит она просто пи*дец. Колготки в огромных дырах. Мятая юбка надета задом наперёд. Бежевая полупрозрачная блузка, вся в бордовых пятнах от вина, заправлена в неё только наполовину. Застёгнута на верхнюю пуговицу и всё, да и то, неровно. Лифчик съехал куда-то набок, одна грудь торчит. Косметика размазана, волосы в засохшей сперме. Перегаром несёт от неё, как от бомжа.
– Где была?- тихо осведомляюсь я, наблюдая, как она, покачиваясь, бредёт к дивану и падает на него.
Возится, стараясь присесть. Наконец, получается.
– В сауне, а что?
– пьяно рыгнув, сообщает она.
Презрительно цежу:
– А почему не помылась там? Вся в сперме.
С трудом фокусирует на мне взгляд и возмущается заплетающимся языком:
– Не пойму, а чё ты мужа строгого включаешь, Соловьёв? Мы же насчёт секса друг к другу не придираемся, так? Сам меня не трахаешь, и другим нельзя? Может, прикажешь меня зашить?
Она оглядывается, ищет что-то. Потом слабо взмахивает рукой в сторону стола и, громко икнув, просит:
– Подай сигаретку, не встану я.
Фу, еб*чая мусорка, а не девка. Мутит от брезгливости. Но надо закончить то, что много раз хотел сделать.
– Разъясни-ка мне, Арина, одну вещь, о которой совершенно случайно узнал вчера. Ты обзываешь Сергея, унижаешь, не считаешься с ним. У тебя есть адекватное объяснение, почему ты так обращаешься с моим, - выделяю голосом, - сыном? Мне нужно понять, как давно и по какой причине у нас возникла эта проблема.