Охота на кавказских мужчин
Шрифт:
и морщился и плакал с непривычки.
Автобус и троллейбус – коробок,
в котором пассажиры едут – спички.
* * *
Я в библиотеке наблюдаю
книжные полеты.
Пушкин – лебедей и уток стая.
Чехов – вертолеты.
Самолеты в поднебесье – Тютчев.
Я курю газету,
где слова о перестройке, путче.
Это сигарета.
В воздух поднимает дым цитаты
из Анакреона.
Вот азербайджанцы или таты
покидают
Из вагин выходят на вокзалы
и аэродромы.
На базаре дыни, тыквы, сало.
Я сегодня дома.
Возлежу спокойно на диване
и читаю Блока.
Кофе прохлаждается в стакане.
Мне не одиноко.
Слева от меня шагают гири,
словно в Левом марше.
Первый телевизор в этом мире
назывался Гаршин.
* * *
Ты моя любимая голубушка.
В церковь ты вошла со мной в платке
и прочла Исаакяна Ивушку.
Мы вдвоем пошли рука в руке.
Сели одинокими на лавочку.
Поиграли малость в дурака
и умяли сахарные палочки.
Я поцеловал тебя слегка.
Угостил собою и мороженым.
Ты на платье порыдала им,
хороша, тактична и ухожена.
Я тебе прочел новеллу Крым.
А потом приехала полиция
и произвела колокола.
Ты моя далекая Галиция.
Ты мне подарила два крыла.
Я взлетел наверх весьма уверенно,
но спустился сразу же к тебе.
Мы стоим у памятника Ленину.
Ты идешь со мною по трубе.
Мы шагаем прямо или в сторону
нашего отсутствия в миру.
Будем все с тобой делить мы поровну?
Без тебя я сгину и умру.
Превращусь в скелет в гробу со временем,
продолжая всю тебя любить
под землею в холоде и в темени.
От иглы иглой отлична нить.
Ты ее прямую исковеркала,
в лодке по реке со мной гребя.
Маяковский сделал выстрел в зеркало,
чтоб оттуда не убить себя.
* * *
Мы встретились с тобою на закате
и выпили крепленого вина.
Была ты в шляпе, босоножках, платье.
А третьим был меж нами сатана.
Он говорил нам о своем обличье,
которое меняется тогда,
когда в любовь вторгается девичью
далекая и пышная звезда.
А также горожане и сельчане.
Ты молча поздней ночью обняла
меня на нашем кожаном диване.
Кольнула сердце острая игла.
И вспыхнули к тебе большие чувства.
Колени я твои поцеловал
во власти безрассудства и безумства.
Лица светился твоего овал.
Он прижимался губками к поэту,
чтоб тот ему пронзительно шепнул,
что птиц рожают
ружья, пистолеты,винтовки и винчестеры из дул.
* * *
Армяне, вы в Караганде,
в Ташкенте, в Костроме, в Уфе, в Твери.
Грузины плавают в воде:
им хорошо в сознании – внутри.
Чеченцы жарят шашлыки,
зарезав ясноликого барана.
Азербайджанцы нелегки —
они дитя единое Корана.
Абхазы собирают рай
из потерявших девственность лимонов.
По сути, это урожай
из звезд, из лун, из солнц и небосклонов.
Его снимать великий кайф,
пока танцуют небо дагестанцы
под песни групп Кино и Чайф.
Горючие черкесы носят сланцы.
Балкарцы смотрят в голове
своей и общей некий трагифарс.
Кавказец – это BMW,
что с номерами региона Марс.
* * *
Прыгают из вод наверх дельфины.
Я фотографирую их суть.
Люди – одинокие машины.
Их зовет в космическое путь.
Там раздолье, радость и веселье.
Страны и деревни – города.
Фонари из света ожерелье
надевают ночью иногда.
Чаще в темноте шныряют воры
и крадут из воздуха мазут.
Руки человека – коридоры,
кои в сердце – зал – его ведут.
* * *
Кавказ обуглен и расплавлен.
Он испытал собою взрыв,
как мальчик ест на кухне вафли.
Летит наверх презерватив.
Его надули и пустили
перелопатить небеса.
Не Аргентина и не Чили —
мои корявые глаза.
Они, по сути, ятаганы,
что рубят головы врагов.
Мои глаза несут османы
сюда из пропасти веков.
И ими машут постоянно.
Кавказ обкрадывает мир
и вне его другие страны.
Внутри меня – Тимей и Пир.
Вокруг меня – базар и споры.
И там же не для остальных
стоят мороженые – горы —
и я лижу вершины их.
* * *
Я захотел взлететь отсюда в небо.
Я штурмовал оружием – стихом
высотки, краны и поля без хлеба.
Велосипед возил меня тайком.
Да разве так? Я колесил открыто.
Я вызывал планету на себя,
любого человека, индивида,
в наушниках поэзию рубя.
Вколачивая гири и гантели
в сознание привычное людей.
Я был почти, практически у цели.
Теперь я на Кавказе Прометей.
Орел клюет мне постоянно печень.
И имя этой птице – алкоголь.
Пылают ночью во вселенной свечи.
Они мое безумие и боль.