Охота на либерею

— А-а-а-а, — протянул боярин, — так это я тебя из Сергиевой обители прошлой осенью привёз. Так?

— Так, боярин, — ответил Егорка.

— Так я ж тебя к кузнецу определил. Как здесь оказался? Ушлый ты, я смотрю.

— Он у Никиты и дня не проработал, — ответил за Егорку окольничий, — крица на руку упала, кость раздробила. Ему лекарь наш, Данил, срастил руку-то, а потом и от отца Алексия послание подоспело. Вот он и здесь. Пусть к моему ремеслу привыкает. Не дурнее других, чай.

— Ну, ты говорливый какой, — ухмыльнулся Микулинский, — а двадцать с лишком лет назад под Казанью ловко только саблей махал. Помнишь, отец Алексий, нашего Ерпыля двадцать лет назад?

Священник смиренно кивнул головой, но Егорка видел, что в глазах его прыгали весёлые огоньки.

— Ступай, Егор, — сказал окольничий, — чем заняться, ты знаешь. Завтра утром придёшь, спрошу. На вот бумагу.

Он протянул два листа — один наполовину исписанный и второй — чистый. Уже выходя, Егорка услышал, как окольничий спросил:

— Что это за послание вы мне передали? Ничего непонятно.

Отец Алексий молча улыбнулся в бороду, а боярин рассмеялся:

— Это мы хорошо придумали, зная любовь твою к мудрствованию. Изрядно повеселились, наблюдая, как ты силишься разобрать эти каракули.

— Так там ничего не написано?

— Нет.

— Вот же шутники!

Егорка захлопнул за собой дверь. До вечера он был свободен. Задание Ивана Трофимовича он, конечно, выполнит, это недолго и нетрудно. Но думал он сейчас совсем не об этом. Оказывается, сварливый и всезнающий окольничий Иван Челяднин, важный боярин Михаил Микулинский и добрый отец Алексий — давние и хорошие знакомые. Но собрались они сегодня не только для того, чтобы вспомнить дни былые, но и ещё для чего-то. И ему ой как хотелось узнать — для чего именно? А как это сделать? На ум ему ничего не шло. Прокрасться в приказ, спрятаться там и подслушать? Так ведь там и спрятаться негде. Да и как, на глазах у всех туда вернуться, если Иван Трофимович отослал его в каморку осваивать монокондил и скоропись?

Егорка вспомнил, как он однажды помогал писцам Земского приказа таскать старые, ненужные свитки в хранилище. Кое-кто хотел их отправить в печь, но окольничий сказал: "Пусть лежат, авось пригодятся". Вот и выносили они из приказа старую переписку с царскими воеводами да наместниками. А много накопилось — за двадцать-то лет.

Но не это было главным. Выносили не через ту дверь, через которую все входят, а через другую, что в дальнем углу. Там такой узенький проход, ещё одна дверь, потом комната, из которой было три хода. По одному из них и таскали книги в хранилища. Один из оставшихся вёл неизвестно куда, наверное, в царские палаты, а последний выходил на улицу. И там, кажется, не было охраны. Или всё же была?

Егорка отнёс в каморку бумагу и решил разведать, точно ли можно незаметно подобраться к той двери, через которую они носили старые свитки. Спустившись из своего жилища вниз, он подошёл к двери, которая вела в хранилище старых свитков, и попробовал её открыть. Дверь отворилась легко, и даже петли не заскрипели. И — о чудо — при них не было охраны!

Стараясь ступать бесшумно, он прошёл по проходу и попал в ту самую комнату с тремя выходами. По какому же идти? Вот этот, точно, в хранилище, значит, ему не туда. Другой поворачивал направо. Он осторожно подкрался к повороту и, присев, выглянул из-за угла. И чуть не вскрикнул от неожиданности. Проход за поворотом поднимался вверх и там, на ступеньках, саженях в семи от него стояли двое стрельцов во всём вооружении. И бердыши, и пищали, и даже, кажется, сабли.

Егорка на какое-то время аж дышать перестал. Хорошо ещё, стрельцы не смотрели в его сторону, а о чём-то негромко разговаривали. Наверное, мягкости его шагов сейчас позавидовали бы и кошки. Медленно, осторожно он отошёл от угла и направился по последнему проходу.

И это оказалось то, что ему было нужно. Пройдя саженей десять и повернув два раза, он упёрся в низенькую дверь, за которой был Земский приказ. Обрадованный, Егорка уже собирался уходить, чтобы вернуться вечером, но тут послышался стук двери, а потом затопали чьи-то сапоги, и громкий голос спросил:

— Почему на входе никого нет и дверь не заперта?

"Наверное, стрелецкий десятник, — мелькнула мысль, — теперь не выбраться".

Он прижался к стене, стараясь слиться с ней. Если его сейчас найдут, не оправдаешься, что зашёл только из любопытства. Царь опасается заговоров, а про Малюту [98] ходят слухи — один страшнее другого. Прав, ой как прав был окольничий, когда говорил, что неуместное любопытство может стоить жизни!

Где-то вдалеке лязгнул засов — закрывали наружную дверь, потом снова послышались шаги, и вскоре всё стихло. Но выбираться сейчас, когда стрельцы настороже, не стоило. Попадёшь в лапы Малюты — и тогда уж точно пропал!

98

Малюта Скуратов (Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский) — сподвижник Ивана Грозного, опричник. С его именем связывают пытки и казни противников царя.

Егорка решил затаиться, а что дальше — там видно будет. Он не раз уже замечал за собой такое: в первый момент пугаешься, даже трясучка начинается, а потом привыкаешь и начинаешь себя вести совершенно спокойно. Чувство опасности не проходит, но голова ясная-ясная, а совершать скорые и глупые поступки совершенно не хочется.

Вот так и сейчас. Егорка решил держаться подальше от стрельцов, поэтому пробрался к самой двери, что вела в Земский приказ, и присел возле неё. В проходе было почти совсем темно, и лишь с той стороны, где был вход в царские палаты, виднелось светлое пятно. То ли окно там, то ли свечи палят или лучину. Нет, у царя лучину не палят. Наверно, и свечи ради охраны тоже не зажгут — больно дороги. Окно, это точно!

Из-за двери послышался глуховатый, но вполне различимый голос:

— Всё, ребятушки, всё. Приходите завтра. А сейчас отдыхайте, я отпускаю.

"Окольничий писцов выгоняет, — догадался Егорка. — сейчас отец Алексий с боярином придут".

Некоторое время за закрытой дверью был слышен шум — это собирались и уходили писцы. Потом всё стихло. Егорка, вслушиваясь в тишину, и сам не заметил, как заснул. Сколько он спал, неизвестно. И сна никакого не видел. А проснулся, как от толчка. Кажется, в приказе упала на пол лавка. От неожиданности он дёрнул головой и сильно ударился о дверь. Треск, как ему почудилось, при этом был настолько громким, что и пищаль, наверное, тише стреляет. Егорка испуганно огляделся. Он представил, что сейчас сюда вбегут стрельцы и потащат его на расправу к Малюте. Но всё было тихо. Наверное, этот треск был только внутри головы, а другие его и не расслышали. Егорка пощупал лоб: на нём вздувалась шишка. И, судя по скорости набухания, она будет большой, а по цвету — как спелая слива. Он было приуныл, но из-за двери донёсся хорошо различимый голос боярина Микулинского, продолжающего разговор, начавшийся, пока Егорка спал:

— …и никто не знает, как этот иноземец царю в доверие влез. Даже крестником его стал. Многие родовитые бояре недовольны, что немец такую силу взял. Уж на что Штадена недолюбливают, так Пётр Немчинов дальше его пошёл. Православие принял, по мнению многих — не по-настоящему, а лишь для своей выгоды. А царь с ним советуется, поручения важные ему даёт. А как такое случилось — все только затылки чешут.

— Не бывает, чтобы человек, воспитанный в католичестве, так внезапно принял бы православие, — сказал отец Алексий, — и меня это удручает. Сдаётся, много бед этот Пётр Немчинов может принести державе.

Какое-то время стояла тишина. "Наверное, кашу уминают", — с тоской подумал Егорка. Только сейчас он почувствовал, насколько голоден. Ещё бы, ведь он только позавтракал, а сейчас уже время к вечеру. Он даже пообедать не успел. И чёрт его дёрнул идти на разведку, не поев досыта!

— Вот что я вам скажу, — произнёс Иван Трофимович, — я к этому басурманину давно приглядываюсь. Человек он книжный, знающий. Недавно вот был в том хранилище, где либерея царицы Софьи хранится да привезённые из Казани свитки и книги. Он и впрямь обрадовался, увидев, какое там богатство. Уж я-то в людях разбираюсь. Но что он задумал, с какой целью к царю в доверие втёрся — непонятно. Но точно не с добрыми намерениями. Глаз у него нехороший. Плохой глаз, лживый.