Охота на либерею

— Не знаю.

— Дубина! Это Откровение Иоанна Богослова. Означает: "Я есть начало и конец".

— Теперь буду знать.

— Погляди ещё раз на бумагу. Различаешь буквы?

Егорка стал вглядываться в замысловатую надпись, и — о чудо! — он вдруг стал узнавать отдельные буквы. Правда, если бы Иван Трофимович не сказал ему, что здесь написано, он бы ни за что не догадался.

— Кажется, различаю…

— Кажется ему… Надо, чтобы не казалось, а сам, без помощи различал. Понятно, как это делается?

— Что ж тут непонятного? Одна буква пишется поверх другой, и они так переплетаются, что с непривычки прочитать написанное невозможно.

— Верно. Вот ты и учись читать то, что другие не видят. И сам учись так писать. Тут моя помощь тебе не нужна. Главное — побольше самому писать или читать написанное. Глеб тебе поможет, я ему скажу, чтобы не прогонял.

— Хорошо, Иван Трофимович.

— Но это самый простой способ тайнописи. Применяется, когда нет времени использовать что-то посложнее или когда послание не очень важное. И если человек читать её приучен, то скрыть написанное не получится. А для сокрытия есть другие способы.

— Какие?

— Их много. Есть литорея [96] простая, есть мудрая. Есть тарабарское письмо. Иногда пишут русские слова латинскими буквами, да вдобавок к этому ещё и ещё литореей. Такую тайнопись стороннему человеку прочитать вдвойне труднее. Иногда греческим письмом или глаголицей.

— А что такое глаголица?

— Это старое славянское письмо, которое было до кириллицы. Буквы там очень уж замысловатые, если писать быстро — сложно слишком. А вот для тайнописи сойдёт.

96

Литорея — один из видов тайнописи.

Егорка с сомнением почесал затылок:

— Я только-только русское письмо выучил, а тут вон сколько всего.

— Если захочешь — выучишь и это, — сказал окольничий, — а часто, чтобы скрыть написанное, мы используем тайные чернила.

— Как это — тайные?

— Это самое простое, но если не знать, что в послании есть надпись тайными чернилами, не за что не догадаешься. Пишешь самое обычное послание — например, как бы от приказчика своему купцу-хозяину. Ну, что там они могут писать? Какие цены на пеньку или на воск, или почём голландцы на Двине строевой лес торгуют. Никому, кроме купцов, это не интересно, а ты между строчек тайными чернилами пишешь то, что тебе надо, и человек, к которому такое письмо попадёт, знает, что надо делать, чтобы его прочитать.

— Получается, написанное тайными чернилами не видно?

— Не видно, Егор, не видно.

— А что за чернила, Иван Трофимович?

— Разные они бывают. Обычное коровье молоко хотя бы или сок лука, яблока или брюквы. Или квасцы, которые при выделке кож используют. Написанное ими становится невидимым.

— Как же его делают видимым?

— Надо всего лишь подержать бумагу над свечкой. Молоко от этого буреет, другие тайные чернила тоже прозрачность теряют, и написанное становится видно.

За стеной внезапно послышался топот, дверь отворилась, и в приказ вошёл человек в дорогом, но запылённом от дальней дороги кафтане.

— Кто здесь окольничий Земского приказа Иван Трофимович Челяднин? — спросил он громким голосом.

— Не шуми, гонец. Я окольничий. Говори, с чем прибыл?

— Послание тебе из Сергиевой обители.

— С каких пор монахи стали отправлять послание с мирянами?

— Ничего не знаю, окольничий, я сын боярский, забирал из обители выкованные там по царскому приказу бердыши и сабли. Отец Алексий дал письмо и велел вручить тебе.

— Так давай письмо, давай, — сказал Иван Трофимович. — И не шуми ты так.

Сын боярский протянул ему свиток и вышел из приказа.

— Давай, Егор, посмотрим, что там мне отец Алексий написал.

Окольничий сломал сургучную печать, развернул свиток и показал Егорке.

— Так… написано скорописью. Кое-где монокондил. Знаешь, что такое?

— Нет.

— Знаешь, знаешь. Это то, что я тебе вначале показывал. Когда буквы одна на другой пишутся. А скоропись — это когда полуустав пишется быстро и буквы как бы связаны друг с другом. Давай глянем, что же нам тут накарябано?

Он положил перед собой лист и стал внимательно всматриваться. Потом перевернул его и снова попытался прочитать.

— Эва отец Алексий намудрил. Даже перемудрил…

Он морщил лоб, пытался прочитать и так, и эдак, но ничего не получалось.

— Рука у старика, что ли, ослабла? Разборчиво написать не может. Или это у меня глаз былую зоркость потерял, — бормотал окольничий, силясь разобрать написанное.

Наконец сердито отодвинул лист от себя. Прочитать послание он так и не смог. Со стороны дверей послышалось громкое:

— Что, Ерпыль [97] , не осилишь написанное?

Иван Трофимович, а вслед и Егорка оглянулись. Перед ними стояли отец Алексий и боярин Михаил Микулинский. Лицо окольничего расплылось в улыбке. Он встал с лавки и радушно развёл руки в стороны:

— Здравствуйте, братья. Давно же я с вами не виделся.

Он поочерёдно обнялся с отцом Алексием и с боярином. После чего подвинул лавки к столу. Окольничий громко пыхтел, рассаживая гостей. Егорке сразу было ясно, что видеть их он очень рад.

97

Ерпыль — так в старину называли низкорослого человека.

— Вы ко мне по делу какому или так, по пути зашли?

— Сам же говоришь, — давно не виделись, — ответил отец Алексий, — а старых друзей забывать — грех. Поговорить надо, старое вспомнить.

— Новое рассказать да о новом узнать, — вставил боярин.

— Ну, коли так, то давайте вечерком и свидимся. Писцы мои как уйдут, здесь и посидим, и поговорим.

— Это можно, — ответил отец Алексий, — возвращаюсь в обитель я завтра поутру, а вечерком можно и посидеть.

— Велю слугам принести наливочек, — сказал боярин, — да закусок всяких.

— Так ведь Великий пост идёт, Михаил, — напомнил ему отец Алексий.

— Ах да, — спохватился боярин, — тогда прикажу сбитня сварить да каши гречневой.

Тут его взгляд упал на Егорку:

— Что-то мне рожа твоя знакома. Кто таков будешь?

— Здравствуй, Егор, — улыбнулся отец Алексий, — я тебя сразу приметил. Ты, я вижу, у Ерпыля нашего на особом счету.

— Без твоего слова не взял бы к себе, — ответил за Егорку окольничий, — а взял и не жалею. Работящий растёт да разумный.