Октябрь, который ноябрь

– Прекратите, здесь же больной человек!
– взвизгнула шпионка.
– Боже мой, какой ужас!

– Открывай, профурсетка, - зарычали за дверью и грохнули с новой силой.

– Сейчас, о, господи, сейчас, - Катрин накинула цепочку и отперла дверь.

На нее смотрели четыре револьверных ствола.

– Господа, вы звери!
– с грустью сообщила Катрин.

За дверью молчали - присутствие в квартире сестры милосердия - еще достаточно молодой и весьма-весьма привлекательной - оказалось сюрпризом.

– Что вам угодно?
– холодно спросила ряженая медработница.

– Мадемуазель, будьте любезны, снять цепочку и впустить нас, - сказал офицер, тактично отводя ствол своего "нагана" в сторону.

– Вы не имеете никакого права...

– Дверь открой, коза!
– зарычал плечистый человек постарше.

– А вы, сударь, вообще кабан, - огрызнулась Катрин, снимая цепочку.
– Что ж, вынуждена уступить грубой силе.

Да, куртуазности в падшем Петербурге осталось очень мало - мгновенно оттеснили, едва не прищемили к стене дверью.

– Где он?! Говорите!
– сверкал глазами высокий поручик.

– Кто?

– Ульянов-Ленин!

– В гостиной. Но господа, он тяжело болен!

Прямо сразу засочувстовали, как же, - кинулись, размахивая оружием в освещенную комнату, забыв о напуганной даме. Даже как-то обидно.

Катрин пошла следом.

Ульянов-Ленин лежал под одеялом - почему-то лоскутным, в прогрессивном стиле пэчворк, и действительно выглядел неважно. Бледный как мел, с компрессом на лбу. Глаза закрыты, нос острый, но бородка и усы на месте. Просто показательный Л-Ленин. Пришельцы - между прочим, все при погонах, как в доброе старое время, в замешательстве смотрели на главного большевика.

– Катенька, кто здесь?
– слабым голосом, не открывая глаз, спросил больной.

– Не знаю, какие-то офицеры. Хамски вломились и молчат, - пояснила Катрин.
– Господа, кто вы и что вам угодно?

Группа оторвалась от лицезрения лежащего и глянула на нее. Вообще-то шпионка сознавала, что выглядит не очень достоверно: крест на груди слишком красный, платье чересчур приталено, передник кокетлив, а косынка вопиюще белая. Фальшивкой смотрится. С другой стороны, вождь очень убедительный, может и проскочит шпионский тандем?

– Мы - "Офицерская добровольческая дружина имени царевны-мученицы Анастасии", - уже достаточно спокойно сказал широкоплечий подполковник.
– Господин Ульянов, вы арестованы!

– На каком основании?
– приоткрывая один глаз, поинтересовался лежащий.

– На основании распоряжения министра юстиции, - сквозь зубы пояснил подполковник.
– Собирайтесь.

– Что ж, вы могли бы не беспокоиться, через день-два я бы сам пришел в суд. Проклятая гипертония. Катенька, где мои башмаки?

– Владимир Ильич, я вас не пущу!
– ахнула Катрин.
– У вас постельный режим, вам нельзя.

– Увы, эти господа не успокоятся, пока меня не доконают, - вождь с трудом сел на диване.

– Господа, но так же нельзя!
– заломила руки шпионка.
– Он же серьезно болен, взгляните сами.

– Действительно, нездоров. Но мы вынуждены его забрать, - сказал капитан, глядя отчего-то не на больного, а на выразительную сестру милосердия.
– Не беспокойтесь, у нас две пролетки, доставим с удобством. А в Зимнем есть отличные врачи, помогут.

– В Зимний?

– слегка оживился л-Ильич, кутаясь в свое пестрое одеяло.
– Э-хе-хе, а Зимний это кстати. Давно нам пора объясниться напрямую с Александром Федоровичем. Катенька, так где башмаки?

– Я еду с вами, Владимир Ильич!
– решительно заявила Катрин, доставая приготовленные башмаки.
– И не спорьте, господа! Я выполняю свой долг, больному в любой момент может понадобиться инъекция, и вообще я буду визжать в знак протеста!

– Давайте без истерик, - морщась, попросил подполковник.
– Хотите ехать с этим... субъектом, езжайте. Поместимся. Только без шума и фокусов.

– Тогда позвольте нам одеться, - потребовала Катрин.
– Больной определенно не выпрыгнет в окно и не спустится по водосточной трубе.

Офицерская группа захвата тактично вышла из гостиной, но дверь оставила приоткрытой.

...- Подальше засовывай, подальше, - шипел Л-Ленин.

– Так он их так вообще не найдет, - Катрин запихнула ботинки дальше под диван.

– Чего это не найдет? Принижаешь ты способности Ильича. И не смотри так на офицеров, не наводи их на отвлекающие мысли, нам ехать нужно.

Вообще ситуация с башмаками оказалась в операции чуть ли не самой труднорешаемой. Для правдоподобности больной должен был непременно обуваться и вообще повозиться, а отдельные от иллюзий утепленные кроссовки Лоуд произвели бы на гостей странное впечатление. Пришлось позаимствовать подлинные ленинские ботинки, но их требовалось непременно оставить на месте - судьба революции с разутым вождем вообще непредсказуема.

– Мы готовы!
– сообщила Катрин.

Арестованного под руки сводили по лестнице, Катрин придерживала на его плечах одеяло, а Л-Ильич мстительно вис на локтях конвоиров и волочил ноги. Впрочем, талантов у Лоуд хватало, но все они были легковесные - офицеры волокли ее без труда.

Подвели пролетки, подсадили арестанта.

– С богом, товарищи!
– видимо, слегка бредя, сказал вождь и плотнее закутался в одеяло - оно было настоящим, не иллюзорным, но откуда, собственно, взялось, Катрин так и не поняла. Переполненный экипаж тронулся: больного с сестрицей охраняли двое офицеров, револьверы так и не убравшие. Да и извозчик, судя по идеальной выбритости, не совсем настоящий, поглядывал с угрозой.

– На прохладе мне даже лучше, - поведал арестованный.
– Господа, простите за любопытство, а почему вы "Дружина имени царевны-мученицы Анастасии"? Разве несчастная девица... того? Тело нашли? Или догадки-версии?

– Вам виднее, "товарищ Ленин", - с омерзением процедил подполковник.
– Я бы вас вообще пристрелил как собаку. Под забором.

– Нет уж, батенька, вы постойте. "Как собаку", дело нехитрое, это каждый может. Вы мне растолкуйте про царевен. Признаться, я настойчиво обращался к тобольским и екатеринбургским товарищам, просил отыскать, и непременно, непременно! представить царскую семью волнующемуся народу. В этом деле не должно быть темных пятен!

– Лжете, Ульянов, - мрачно сказал капитан.
– Ваше же революционные товарищи и утопили царскую семью. Есть этому преступлению свидетели. Лжете и нагло.