Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Я простился с химиками и направился в Павловское военное училище… В помещении команды солдат училища я застал большое волнение. Маленькая комнатка, ярко освещенная небольшой электрической лампочкой, спускавшейся с потолка, была битком набита солдатами, шумно разговаривающими между собой. Председатель комитета с умным и энергичным лицом немедленно поставил меня в курс событий, происходящих в данный момент в училище. Оказывается, получив приказ Временного правительства прибыть на Дворцовую площадь, юнкера собрались уже выступить, но команда солдат училища категорически заявила, что она не допустит выступления и с оружием в руках будет ему противодействовать. Совместно с отрядами Красной гвардии фабрики «Дукат» и химиками они оцепили училище, расставили пулеметы так, чтобы все входы и выходы были под пулеметным обстрелом, и приготовились, несмотря на свою малочисленность, оказать геройское сопротивление выступлению юнкеров. Председатель комитета показал мне набросанную на клочке бумаги маленькую дислокацию расположения отрядов с указанием, где находятся пулеметы. Все было разумно и носило характер организованности. На лицах же руководителей этой небольшой кучки смельчаков, противостоявших целому военному училищу, я читал решимость и отвагу. «Юнкеров выступить мы не допустим, — горячо заявил мне председатель комитета, солдат, — скорей согласимся лечь все до одного!» Я обещал ему всемерную поддержку как химиков, так и гренадер.

Узнав, что сейчас как раз происходит заседание училищного комитета, на котором обсуждается вопрос — выступать или не выступать, я немедленно поспешил туда вместе с сопровождавшими меня товарищами. Наше появление в зале, где заседал училищный комитет, вызвало в собрании некоторое движение. Все с удивлением оглядывали нас, не зная, кто мы и зачем сюда пришли. В это время держал слово специально делегированный на это собрание член доживавшего свои последние дни меньшевистского Центрального Исполнительного Комитета Советов какой-то офицер. Он сперва настаивал на немедленном выполнении приказа Временного правительства, но потом, видя, что собрание далеко не единодушно поддерживает его, предложил «согласительную» резолюцию, смысл которой был таков — комитет Павловского военного училища считает нежелательным в дачной обстановке выступление юнкеров на улицу, но если Временное правительство настаивает и даст вторично приказ о выступлении, то Павловское училище немедленно его выполнит.

Когда он окончил, я попросил слова. Председатель собрания, осведомившись и узнав, что я являюсь представителем Гренадерского полка, нашел необходимым запросить прежде собрание о согласии предоставить мне слово. Таковое согласие было дано.

Я сильно волновался, так как знал, что если мне не удастся убедить их словами, то придется в буквальном смысле слова вступить с ними в бой. Об этом и прямо и открыто заявил им с первых же своих слов. Я сказал, что если над нами сейчас висит опасность гражданской войны, то их выступление положит тому первый шаг. Гренадерский полк наготове. Мы не можем допустить выступления юнкеров на улицу, и мы этого не допустим.

Товарищи мои по Гренадерскому полку выступили после меня. Они указывали на то, что если весь петроградский гарнизон принял определенное решение не выступать на улицу по распоряжению Временного правительства, то выступление юнкеров будет шагом нетоварищеским, дезорганизующим, ставящим юнкеров в особое положение по отношению к остальным частям.

После нашего выступления вопрос почти немедленно был поставлен на голосование, результаты которого весьма характерно показали колебание и нерешительность юнкеров. Человека три было за выступление, человек пять против и человек восемнадцать воздержавшихся. Пробовали было переголосовать, но результат получился приблизительно такой же. Тогда постановили считать результат голосования окончательным.

Закрывая собрание, председатель предложил приветствовать товарищей гренадер от имени Павловского военного училища. Жидкие аплодисменты были ему ответом.

Уезжая, я посоветовал команде солдат училища и впредь держать связь с близрасположенным от нее запасным огнеметно-химическим батальоном, а комитету последнего поручил держать училище под постоянным наблюдением и быть готовым всегда оказать команде солдат нужное содействие. Связь эта продолжалась и еще сыграла свою роль в последующих событиях.

На другой день, 24 октября, положение выяснилось с достаточной ясностью. На вызов Временного правительства явились лишь ничтожные кучки юнкеров и солдат разного рода оружия. Было совершенно очевидно, что весь петроградский гарнизон стоит на стороне Петроградского Совета. Группируя сведения, поступившие ко мне со всех сторон, я составил себе такую картину количества войск, прибывших к Зимнему дворцу на защиту Временного правительства: [22]

1) два отделения Михайловского военного училища;

22

Цифры эти взяты из моей записной книжки того времени. (Примеч. автора.)

2) 700 юнкеров Петергофской школы прапорщиков;

3) 300 человек Ораниенбаумской школы прапорщиков;

4) три роты (около 500 человек) Гатчинской школы прапорщиков;

5) 200 человек ударного женского батальона;

6) 200 казаков.

Всего по моим расчетам выходило около двух тысяч человек. Это была вся та несметная рать, которую Временное правительство смогло противопоставить Петроградскому Совету. Понятно, что дальше ждать было бы смешно, и Петроградский Совет приступил к активным действиям по свержению Временного правительства и захвату власти в свои руки. День 24 октября явился первым днем вооруженного восстания Петроградского Совета против Временного правительства.

Я все время держал тесную связь с Военно-революционным комитетом и следил за развертыванием событий и нашего наступления на Зимний дворец. Гренадерский полк не был привлечен к активным операциям. Военно-революционный комитет решил оставить его в резерве, считая, что он и так был достаточно потрепан в июльские дни. Помню, уже начинало темнеть, когда раздался первый пушечный выстрел. Это холостым зарядом выстрелила «Аврора», вошедшая в устье Невы и ставшая напротив Зимнего дворца. Я шел в это время по двору, а впереди меня двигался какой-то солдат. От неожиданности он споткнулся и выругался. «Черт возьми! — проворчал он, — у нас тут своя война». Вслед за пушечным выстрелом раздался треск пулемета. По-видимому, сражение разыгралось вовсю. Я сейчас же поспешил в полковой комитет и нарядил одного солдата к штабс-капитану Дзевалтовскому, который являлся одним из руководителей операций у Зимнего дворца. Дзевалтовский, недавно прибывший с фронта, был тоже офицером Гренадерского полка и потому держал связь с полком, который он считал своим. В данном случае я поручил солдату узнать от Дзевалтовского, как обстоят дела и не нужно ли ему подкрепления. Одновременно я распорядился держать половину полка в полной боевой готовности. Солдат вскоре возвратился и сообщил со слов Дзевалтовского, что все обстоит благополучно, части, находящиеся в Зимнем дворце, постепенно сдаются и что он направляет к нам для содержания под стражей свой первый трофей — женский ударный батальон.

Было уже совсем темно, когда женщины-ударницы, окруженные конвоем, вступили на территорию Гренадерского полка. Я впервые видел женщин-ударниц и потому с особенным интересом приглядывался к ним. В общем они производили довольно-таки жалкое впечатление. По стриженым головам и простым, грубым обветренным лицам их можно было принять за молодых солдат, но сразу же бросался в глаза их низкий рост (по сравнению с гренадерами они казались прямо карликами), маленькие ручки и так нелепо выглядевшие в обмотках толстые ноги. С тремя из них, в том числе с их командиром, тотчас же по их приходе сделались обмороки. Мы кое-как дотащили их до помещения полкового комитета, посадили здесь на стулья и дали воды. Постепенно они пришли в себя.

— Эх, не нужно бы вам воевать! — невольно вырвалось у кого-то из солдат.

— Да разве мы знали, — горячо заявила командир отряда, — нас обманом завлекли на Дворцовую площадь. Мы получили предписание явиться туда для парада, а вместо этого оказались впутанными в какую-то войну.

Я переглянулся с членами полкового комитета. Вот к каким средствам принужден был прибегать Керенский для того, чтобы поддержать свою падающую власть.

Однако ударниц нужно было где-то разместить. Я произвел расчет, их оказалось 138. Арестное помещение при полку для такого количества пленниц было, конечно, слишком мало. Вместе с председателем полкового комитета тов. Федоровым мы выбрали пустую изолированную казарму и поместили ударниц там, поставив у дверей надлежащий караул. На другой день я получил распоряжение от Военно-революционного комитета освободить ударниц и предоставить им возможность следовать на Финляндский вокзал для дальнейшего направления в свои казармы на станцию Левашево. Я тотчас же объявил им об этом, и они радостно засуетились и начали собираться и строиться, приготовляясь в путь-дорогу. Буржуазная печать впоследствии писала, что пленные ударницы подверглись всякого рода истязаниям, а часть их была изнасилована. Все это, конечно, совершеннейший вздор. Когда ударницы были уж в сборе, ко мне явилась от них специальная делегация и поблагодарила за хорошее и товарищеское к ним отношение.

Я искренно пожал им руки и пожелал счастливого пути. Скоро их небольшая серая колонна скрылась за массивными воротами казарм запасного Гренадерского полка.

Итак, переворот совершился. Министры Временного правительства, за исключением Керенского, были арестованы, и Петроградский Совет прочно держал власть в своих руках. Совместно с тов. Федоровым мы решили созвать полковой комитет для того, чтобы выявить его отношение к происходящим событиям. На это собрание Федоров решил пригласить и командира полка. Любопытно, что с того момента, как я появился в полку, командир его словно сквозь землю провалился. Я самочинно распоряжался полком, рассылал патрули, держал в полку арестованных, а подлинный хозяин полка, его командир, ничем не выявлял своего присутствия. На первый взгляд, это могло показаться странным. Но хитрый командир полка знал, как ему нужно себя вести, и действовал вполне обдуманно и со своей точки зрения даже разумно. В самом деле, что ему было делать? В душе он несомненно сочувствовал Временному правительству и по долгу службы должен был ему подчиняться. С другой стороны, он ясно видел, что сила на нашей стороне и попытка его выступить в полку против меня повела бы только к его собственной дискредитации. Поэтому он предпочел пока что вовсе устраниться с поля действия и выждать — чья возьмет, чтобы потом присоединиться к той стороне, которая победит.