Олд мани

Я посмотрела в глаза Адриану. Лунный свет падал на его лицо, делая такие родные черты еще более красивыми. Хотя куда уж красивее? Он и так выглядел как идеальный Кен для Барби. Безупречный, галантный, не лишенный собственного достоинства – одним словом, мой. Сердце замерло от переизбытка нежности. Хотелось запустить ладонь в его волосы, спрятаться в его объятиях, укрыться от всего мира и забыть обо всем, что сегодня произошло.

– Я понимаю, – прошептала я.

Он подошел ближе, и я с наслаждением вдохнула знакомый запах его парфюма – чистый, мягкий, как будто кто-то достал сухое белье из сушильной машины. Адриан осторожно коснулся моей щеки.

– Спасибо за твое терпение, – сказал он. – Другая бы уже сбежала, получив подобный прием.

– Мне тоже хотелось сбежать, – призналась я. – Просто я понимаю, ради чего я здесь.

Он наклонился и поцеловал меня – нежно, осторожно, как будто я вот-вот исчезну, рассеявшись вместе с лунным светом. В этот момент все проблемы казались далекими и решаемыми. Разве может быть по-другому, когда мы двое стоим под звездным небом, в окружении цветущих роз?

– Кстати, этот розарий заложил еще мой прадед. Он любил копаться в саду. Говорил, что земля его успокаивает, – поделился Адриан, когда мы оторвались друг от друга.

– Я тоже слышала такую теорию от родителей, – поддержала я, вспоминая мамину растительность вокруг дома.

Мы продолжили прогулку, держась за руки. Адриан показал мне восхитительную беседку, утопающую в розах, укромный уголок со старинными ивами, между которыми спрятался маленький пруд с золотыми рыбками.

– В детстве это было мое любимое место, – сказал он, когда мы устроились на скамье у воды. – Я приходил сюда, когда хотел, чтобы меня хоть ненадолго оставили в покое.

– И часто такое случалось? – спросила я, положив голову ему на плечо.

– Чаще, чем хотелось бы, – тихо признался он. – У меня очень требовательная мать. Помимо нее, я все детство был в окружении двух гувернанток. Как будто мне даже не оставляли возможности побыть одному. Маркус переехал к нам, когда мне было уже двенадцать. Мы оба много времени проводили в частной школе. И хоть с брата спрос был меньше, все-таки стало полегче.

Мне было жаль Адриана. С юных лет с него требовали слишком много. Как будто ему не дали возможности побыть простым беззаботным ребенком. Но, видимо, для наследника такой опции не предусмотрено даже в детстве.

– А когда появился Марк, как ты к этому отнесся? – осторожно спросила я.

Адриан задумался.

– Мне стыдно об этом говорить, но сначала я ненавидел его, – признался он. – Маркус был доказательством, что отец предал нас с матерью.

«Наверняка, эту мысль Адриану внушила Камилла» – подумала я, продолжая его внимательно слушать.

– Потом Маркус сумел найти ко мне подход. Он был живым, непосредственным. Не подчинялся правилам, ничего не боялся. Я начал не то, чтобы восхищаться им, но немного завидовать его свободе.

– А сейчас?

– Сейчас все сложно, – Адриан вздохнул. – Я люблю брата. Правда. Но иногда он перегибает палку. Мог бы порой сдержаться, промолчать, но он намеренно провоцирует скандалы, хотя понимает, что для матери его присутствие и так как красная тряпка для быка. В 27 лет уже пора бы стать мудрее.

– А сколько лет твоим родителям? – осторожно спросила я.

Главным образом, мне хотелось узнать, сколько лет Камилле, и почему на нее не распространяется необходимость быть мудрой. Но обижать Адриана, оскорбляя его мать, я не планировала.

– Отцу 60, мать на пять лет младше его, – ответил Адриан. – А что?

– Нет, нет. Ничего. Просто интересно.

Я не стала говорить, что сегодня в противостоянии Камиллы и Марка, я болела за своего фиктивного парня. Адриан не поймет. Он считает, что брат должен молчать в тряпочку и мириться с открытым презрением, но именно внутренняя сила показалась мне самой привлекательной чертой в Марке.

Младший Рошфор жил под давлением родительского конфликта и оставался самим собой. Не прогибался под обстоятельства, не пытался быть удобным в угоду другим. Это требовало определенной смелости. И у Марка она была.

– Пока я ехала с Жераром, в глаза бросилось, что все виллы здесь очень обособлены. Как тут живется детям? – спросила я вместо того, чтобы продолжать копаться в отношениях двух братьев. – Мне сложно представить детство без друзей и веселых игр во дворе.

– В основном, конечно, моими лучшими друзьями были строгие гувернантки, но не всегда, – вспомнил Адриан. – Часто к нам приезжали погостить приятели родителей, и я проводил время в компании таких же отпрысков с известными фамилиями. В частной школе круг общения заметно расширился, но качественно не изменился.

– Наверное, это нормально, – пожала плечами я. – С чего ему меняться, если в круг элиты берут не всех?

Я вспомнила Камиллу с ее манерой говорить на французском, чтобы я почувствовала себя лишней. Вряд ли в частных школах обстановка принципиально отличалась.

– Так и есть, это была закрытая школа со строгим отбором и сложными экзаменами, – спокойно согласился Адриан, не уловив моего ехидства.

Пока мы сидели поздним вечером, скрытые от любопытных глаз длинными ветвями ивы, Адриан вспоминал приятелей из частной школы – все как на подбор будущие наследники больших капиталов. Их родители владели медиа-холдингами, судоходными компаниями, держали весь рынок предметов роскоши, насчитывая в своем портфеле многие французские бренды. Из самого приземленного, что я услышала, был сын президента компании, специализирующейся на изготовлении молочной продукции. И все это – мир Адриана.

– Получается, у вас совсем нет права выбора? – спросила я, и сразу почувствовала, как от моего вопроса повеяло безнадегой. – Что делать, если ты не хочешь продолжать дело родителей?

– Большие деньги рождают большую ответственность. Конечно, на всех моих друзей их семьи возлагают определенные надежды, но не все стремятся их оправдать. Многие ведут довольно расслабленный образ жизни. Считают, что у них уже все есть и прыгать выше головы ни к чему, – сказал Адриан с грустью в голосе, как будто жалел, что он не может занять место кого-то из своих свободолюбивых товарищей.

– А ты когда-нибудь хотел выбрать для себя другой путь? – спросила я.

– Не представляю, чем бы еще я мог заниматься, – пожал плечами Адриан. – Мне с детства внушали мысль, что я возьму в руки весь капитал Рошфоров, и когда этот момент наступит, я должен быть готов. Отец всегда рассказывал мне о своих делах и советовался со мной, будто мнение ребенка может на что-то повлиять. Лет с пятнадцати брал с собой на совещания. Мать прибегала к похожему методу. У нее был довольно специфичный способ поощрения. Она разрешала мне заняться чем-то на свое усмотрение, если я предложу ей, как минимум, пять разумных решений на очередной рабочий кейс ее ювелирного дома.