Олег Рязанский

— Так я вполголоса, для себя, вроде как прикидываю... — смутился Степан.

— Я спрашиваю — получается?

— Не мне судить, князь. — Степан почувствовал раздражение: князь настырно лез к нему в душу, туда, где пряталось самое заветное — песни. Прав был боярин Корней: напрасно он ходил в библиотеку.

— Если я попрошу тебя спеть мне то, что ты себе вполголоса напевал?

— Позволь, князь... — начал было отказываться юноша.

— Тогда прикажу, — не дал договорить Олег Иванович.

Он знал, что не следует позволять человеку отказываться: потом ломать отказ куда сложнее, нежели просто сомнение.

Степан растерянно смотрел на князя, всё ещё подыскивая предлог, чтобы не петь.

— Нет, не думай, певцом я тебя неволить не стану, — догадался князь. — Зачем терять доброго воина? Я тебя не во имя праздной забавы, а для дела прошу — спой.

Что делать? Отказать в просьбе князю? Но как, если за ней стоит приказ?

— У меня нет ни гудов, ни гуслей...

— Пой так.

Степан запел. У него только недавно закончилась ломка голоса и обнаружился густой, приятный баритон:

Ох, Солоча моя, ох, Солоча-река, По весне разливаешься морем ты...

Постепенно успокаиваясь, Степан спел песню своего сочинения о девице, что ждёт на берегу разлившейся реки суженого, который ушёл на бой с погаными. Песня была немудрёная, но князю она, видимо, понравилась, потому как дослушал до конца.

— Хорошо, — коротко бросил он, когда Степан закончил и стал, готовый бежать куда глаза глядят. — Иди.

Степан ушёл и всю ночь корил себя за то, что не внял совету Корнея. Спору нет, он куда как хорошо знал характер и повадки своего князя...

Прошло несколько дней. Однажды вечером за Степаном пришёл отрок: вызывали во дворец, в малую горницу, где принимал князь только самых близких доверенных людей. Побывать там было столь почётно, что верхние бояре говорили между собой — тот из числа допущенных, подразумевая в малую горницу.

Князь сидел за столом, потягивая мёд из высокого золочёного кубка. Рядом с ним вольно расположился молодой боярин Кореев.

— Доводилось тебе слышать, Степан, что Москва каменный кремль строит? — спросил Олег Иванович, усадив дружинника за стол и налив ему собственноручно кубок мёда.

— Да, князь.

— А не одолевало ли любопытство — что за кремль, как да зачем? Во всех городах на Руси деревянные детинцы стоят, кроме Галича, Пскова и Полоцка.

— На то причина есть — им от западных соседей обороняться приходится, — вставил боярин.

— Конечно, интересно, что за чудо каменное строят москвичи, — сказал Степан.

— Вот и мне любопытно. И боярину Корееву тоже. Послали мы лазутчиков — отборных молодцов из сторожевой сотни. Никто не вернулся. Москва вот уже полгода о кремлёвском строительстве гудит, а толком никто ничего не знает. Дмитрий Московский юнец, на два года старше тебя, а вон как всех взбаламутил своим строительством. Кремль каменный... — Олег Иванович тяжело вздохнул. Он великолепно понимал значение каменной крепости в сердце Залесской Руси. Кремль сразу же выдвигал Москву на главное место среди княжеских стольных городов, а значит, и Дмитрия среди князей, толкающихся за место на лествице, ведущей к великому княжению.

Князь задумался о своём. Юноша сидел, не решаясь пить мёд, и глядел на Олега Ивановича. Ни одной мысли не возникало в его голове, только пустота напряжённого ожидания чего-то важного, судьбоносного.

— Надумали мы, — прервал молчание Олег Иванович, — послать тебя в Москву.

Степан вскочил на ноги и стал кланяться.

— Ты сиди, — хмуро усмехнулся князь. — Пойдёшь в обличии слепца, с гуслями, с поводырём. Постарайся попасть в кремль. У нас, на Руси, любят пение, не может быть такого, чтобы нового молодого слепца не послушали. Может, в кремль и пройдёшь. Если удастся, осмотри всё, но главное, постарайся узнать, где у них тайный ход к Москве-реке проложен. Понимаешь?

— Ибо не может никакая крепость осаду выдержать, если нет в достатке воды, — подал голос Кореев.

— Мы... вы... Рязань собирается воевать с Москвой? — Степан не сумел скрыть своего недоумения.

— Не собирается, но знать надобно.

— Знание сие хоть и малое, но последствия от него великими стать могут, — заметил Кореев.

— Подберём тебе поводыря, — продолжил князь, — парнишку лет двенадцати. Смышлёного.

— У меня есть поводырь, — вдруг, не зная как, осмелился сказать Степан.

— Кто же?

— Сирота из нашей деревни, единственный, кто кроме меня тогда спасся. Юшка, — торопливо и путано объяснил Степан. — Верный человек.

— Сколько вёсен ему?

— Пятнадцать.

— Многовато, — протянул боярин с сомнением в голосе.

— Нет, он тощий, глазастый, малец на вид, — Степан почувствовал, что затея может получиться, и принялся перечислять достоинства друга: — Он у боярина Корнея со мной вместе всю дружинную науку прошёл. И на мечах, и на саблях, и на скаку из лука. И на дудочке играет, — вспомнил он вдруг, — дивно играет. Мы с ним, бывало...

— На дудочке, говоришь? Тогда хорошо, — перебил князь. — Значит, поводыря мы сыскали. Но хочу сразу предупредить: можно в этом деле и головы лишиться, ежели попадётесь. Не страшно?

Даже если бы и было страшно, Степан ни за что не признался бы...

Он возвращался, не чуя под собою ног от возбуждения. Лазутчик в сердце Москвы! А там, глядишь, возьмёт Юшку меченошей, если выполнят они хорошо поручение князя. А сам-то князь... почти домашний, ну, не строже Корнея... отец родной. Боярин Кореев и то суровее.

Что может быть, если разоблачат московские лже-слепца, Степану сейчас даже в голову не приходило, так опьянён он был заданием.

Хотелось побежать, рассказать обо всём боярину Корнею, но Степан понимал: даже наставнику нельзя ни словечка, ни намёка. Юшку заберут у боярина по велению князя. Вот вернутся — он постарается выпросить верного друга в меченоши. Меченоша в княжеской дружине — великая честь для сына смерда. Из меченош, случалось, и в дружинники, и в сотники, и даже в наместники выходили смелые воины.