Олег Рязанский

Степан мысленно попрощался с умирающим и вышел из избы. Его ждали. Что скажет?

— Други! — Степан поднял руку. — Я был вашим сотником до плена. Волею Божьей вернулся в трудный час и клянусь сделать всё, что в моих силах. Верите мне?

— Верим! Верим! Ты наш сотник! — раздались голоса.

— Вот мой приказ: немедля баб, детей, стариков, скотину гнать в дальние леса, в ельники, пусть делают засеки, обживаются. Сотне утром выходить в Переяславль.

...Имя Бегича на Руси хорошо знали. Он не раз возглавлял малые и большие налёты, считался опытным и удачливым полководцем. Звезда его взошла в годы, когда началась в Золотой Орде смута после смерти хана Бердибека. К этому времени другой военачальник, темник Мамай, выбившийся из простых нукеров благодаря уму, хитрости, жестокости, воинской удаче, занял главенствующее место у ханского трона. Бегич отдал ему свой меч и поднимался вместе с ним к вершинам власти. Он видел, как постепенно забрал Мамай в свои руки всю полноту власти, как стал по своей воле сажать на шаткий золотоордынский трон потомков Чингисхана, изнеженных, неспособных править разноплеменной Ордой, как властно управлял от их имени и из-за их спин войском и государством. За эти годы Мамай предусмотрительно укрепил и свой улус, Крым, подчинил ногайские орды, превратив их в ударную силу, разящую саблю своего тщеславия и властолюбия. И когда наконец Мамай решил, что пора начинать борьбу за самый престол Чингиса, отбросив царевичей, как надоевших кукол, Бегич стоял с ним рядом. Мамай понимал, что власть в пределах дворца — это одно, а власть великого хана, избранного на великом хурултае [42] , как был избран Чингисхан, — совсем другое. Он мечтал о такой власти. Путь был один — победы. Первой победой должен был стать разгром окрепшей Руси, возвращение старых Батыевых даней. Это обогатит всех знатных монголов и станет первым шагом к трону. Но Мамай не был бы Мамаем, хитрым степным лисом, если бы сам очертя голову пошёл в поход против Руси. Нанести первый, разведывательный удар должен был, по его замыслу, Бегич. За ним пойдёт и сам Мамай.

42

Хурултай — съезд представителей правящего класса.

Столица встретила сторожевую сотню Степана открытыми воротами и тишиной. Издалека доносилось пение слабых стариковских голосов. Поскакали в ту сторону. Оказалось, в церкви молились немногие, что не ушли из города. Остальные при первом известии о Бегиче покинули, по словам старенького попика, Рязань со скарбом, скотиной и припасом. Князь, бояре, дружина, полки — все ушли привычным путём на север, в Мещеру, в леса и болота.

— Устрашился, выходит, князь? — раздражённо спросил Степан.

— Умудрился прошлыми разорами, — укоризненно поправил Степана попик и, полагая, что не понял его воин, пояснил: — Не восстановил ещё силы наш князь после недавнего налёта басурман проклятых, нет у него ни полков, ни удальцов. Да и нужно ли дружину класть, коли не можешь остановить Бегича? — торопливо заговорил поп. Степан мучительно размышлял, что ему делать теперь.

— А Москва что? — спросил он наконец, перебив попика.

— Москва ополчается. Многие наши рязанцы туда подались. И Пронские с Москвой.

— Значит, Москва ополчается, Пронские тоже, а наш князь в болота?!

Попик закрестился, попятился, не находя слов, и скрылся за церковной оградой. Степану не было нужды в его ответе — опять, второй раз за несколько дней ему предстояло принять решение и за себя, и за сотню с лишним доверившихся ему людей. Несомненно, у Олега Ивановича были свои соображения, когда он без боя оставил столицу и ушёл на север. Но мысль о том, что другие собираются дать татарам бой в то время, как рязанцы уходят, заполняла душу гневом. Сердце, совесть требовали без рассуждений вести сотню туда, на север, за Оку, навстречу московским полкам. Хоть и не велика сила — сотня — а всё же опытные воины, возмужавшие в стороже на меже, никогда не бывают лишними в трудном бою. Но как сделать это без повеления Олега Ивановича? Степан глянул — вот она, сотня, стоит недалеко. Пожилые воины спешились, заботясь о конях, молодые сидят в сёдлах. И те и другие спокойно смотрят на него — они вверили ему и судьбу, и честь свою и теперь не сомневаются, что он примет правильное решение. А он? Господи, как бы хотелось самому кому-то ввериться, спросить совета. Степан посмотрел на Юшку:

— А ты что скажешь?

— Не может быть такого, чтобы никто из рязанцев не пошёл к Москве. Чай, не в первый раз.

— То простые рязанцы, ополчение, они вольны в своих поступках. А мы сторожевая сотня, — вспылил Степан. — Не понимаешь будто!

— А чего тут понимать-то? Дело ясное. Только перед Ордой всё едино — сторожевик ты или нет.

— Ну так что?

— А ничего. Тебе, сотник, решать.

Но решения не было.

Из-за ограды осторожно выглянул давешний попик.

— Эй, воевода, а молебен не закажешь?

— Молебен? — не понял Степан.

— О ниспослании победы. Я так понимаю, что ты с Москвой надумал соединяться?

— А ведь ты прав, поп! Служи молебен! — Степан, спешившись, пошёл в церковь.

Юшка достал кису, извлёк резанку, кинул попу и тоже пошёл в храм.

К ограде стала подтягиваться сотня...

Глава двадцать шестая

Опять, как два года назад, мучили Олега Ивановича сомнения. Десятки разгромов и разоров, обезмужевшая земля говорили, что надо уходить, уводить в глухомань полки и мужиков. Гордость же шептала, что невозможно без конца убегать от ордынцев, тем более что они всё едино умудряются терзать Рязанскую землю, топтать её копытами своих коней, грабить и уводить в полон людей.

Опять договариваться с Москвой, вставать под Дмитрия? А если и на этот раз потерпят поражение московские воеводы, а вместе с ними и рязанцы?

Ефросинья, два года назад напугавшаяся за мужа столь сильно, что у неё стало болеть сердце — пришлось отказаться от любимой соколиной охоты, — умоляла уходить привычными путями.

Поддерживал её и Епифан Кореев. От него и узнал с удивлением Олег Иванович, что ночью тихо уехала в сторону Мещеры вдова Васяты, забрав с собой дочь и сына, обезножевшую мать Васяты, старую боярыню Арину, несколько возов добра.

Странные отношения складывались у князя с Дарьей: она не замечала его, словно не было между ними ни прошлого, ни настоящего, а только вина в гибели Васяты, которую Олег Иванович за собой не признавал.

Степан встретил войско Дмитрия Ивановича Московского на левом берегу полноводной после осенних ливней реки Вожи, правого притока Оки. На счастье, первым, кого увидел, был воевода сторожевого полка Семён Мелик, давний знакомец: все сторожевики — московские и рязанские, пронские и брянские — знали друг друга или понаслышке, или по встречам в Диком поле.

— Говоришь, повелением Олега Ивановича идёшь к нам? — спросил Мелик.

Степан этого не говорил, но возражать не стал.

— Негусто для подмоги, негусто...

— За нами другие идут, припозднились, — покривил душой от великого стыда Степан, но по хитрому прищуру глаз Мелика понял, что тот видит его насквозь. Вспомнились рассказы, ходившие на меже, о налётах Семёна в глубокие татарские тылы, о захвате «языков», об умении заставить говорить почти любого, даже самого «каменного» монгола.

— Пойдёшь под мою руку? — Мелик ушёл от скользкого разговора.

— С радостью.

В тот же день довелось Степану увидеть Дмитрия Ивановича. Московский князь, всего на два года старше Степана, был грузноват для своих лет, но в его улыбке, быстрой и лёгкой, Степан увидел что-то мальчишеское, азартное. Под стать ему был и двоюродный брат Владимир Серпуховской, уже завоевавший, несмотря на свою молодость, громкое прозвище Храброго. По левую руку от Дмитрия стоял ещё один воевода, которого Степан не сразу распознал, — Дмитрий Боброк-Волынский, тот самый, что когда-то легко разбил полки Олега Ивановича и посадил на рязанский стол Владимира Пронского. Степан смотрел на него, но не ощущал ни злости, ни обиды. Боброк был человек, умудрённый боевым опытом, с лицом спокойным, даже немного равнодушным, старше Дмитрия. Он повидал на своём веку и польские, и литовские, и ливонские рыцарские полки, татар, венгров и свирепых наёмников-огузов, недавно появившихся в болгарских войсках. Что привело его в Москву и заставило отдать свой меч и знание молодому тёзке? Отпрыск младшей ветви некогда прославленного Волынского рода, понял ли, что нет для него будущего на родной земле, или мудрость, опыт, великое вежество [43] , что поддерживались на Волыни со времён Древней Руси, помогли ему провидеть будущее Москвы и отдать себя растущей столице Руси? Степан этого не знал, но ощущал, что встретил, пожалуй, не менее значительного человека, чем был великий князь Дмитрий Иванович.

43

Вежество — образованность, знание.

Дав Степану отдохнуть, Мелик послал его в поиск на правый берег Вожи, напутствуя словами:

— Ваша, Рязанская, земля, там тебе каждая кочка знакома.

Степан решил идти один, без Юшки. Тот возмутился, запротестовал. Как ни убеждал Степан, что он-то знает язык — за два года выучил, Юшка не унимался. Только слово прославленного воина Мелика, поддержавшего Степана, оказалось решающим, — меченоша подчинился.

Ночью Степан переоделся: снял русский воинский плащ, натянул на кольчугу овчинную безрукавку, шлем с шишаком заменил татарским с длинным оплечьем, узкими вырезами для глаз и низким наносником. Шлем почти полностью скрыл лицо. Степан давно уже отдал предпочтение тяжёлой татарской сабле и не пользовался русским прямым мечом, так что оружие менять не пришлось.