Ольга. Уроки престольного перволетья
Шрифт:
– Князь там? – спросила Ольга у стражника в сенях, качнув головой в сторону Пировальни.
– Князь в жилой покой изволил подняться, – ответил гридень. – Почивать, видать, пошёл.
– Давно?
– Невдавне, княгиня.
Вознося молитвы о том, чтобы князь ещё не успел наведаться к ней в ложницу, Ольга миновала сени, поднялась по лестнице. Сердце опять защемило от тягостных мыслей и тревожных ожиданий. И не зря. В приёмной горнице она услышала какие-то чуждые звуки – шум, вздохи, стоны. Ольга толкнула дверь в опочивальню, вошла и увидела на своём ложе сплетённые любострастием тела. Ольгино сердце учащённо забилось.
В Ольгиной голове вдруг мелькнула отстранённая мысль – вот как, оказывается, можно вести себя на супружеском ложе – ранее ей ни разу не случалось быть столь явным видоком чужих любовных забав.
Она резко развернулась. Чувствуя, как не хватает ей воздуха, вышла из покоев, бегом побежала по лестнице, ничего перед собой не видя, и вдруг налетела на кого-то. Этот кто-то обхватил Ольгу и, крепко к себе прижав, зашептал:
– Не беги, княгинюшка, токмо хуже сделаешь. Перетерпи обиду. Смирись.
Это была её вторая прислужница – Любава.
Права была чернавка – обижаться не имело смысла: никому ничего она не докажет. Но обида была. И не от измены супруга – пусть бы князь предавался утехам, с кем пожелает. Вот только зачем творить подобное на её глазах? Обида была от унижения, намеренно нанесённого ей князем. Задыхаясь и сотрясаясь от рыданий, Ольга уткнулась в плечо Любаве, и та по-матерински поглаживала её по спине. Так они некоторое время стояли на лестнице.
– Надобно вернуться, княгинюшка. Сделать вид, будто ничего не случилось.
Глубоко подышав, Ольга усмирила рыдания, и, с трудом переставляя словно закованные в пудовые цепи ноги, поддерживаемая Любавой, пошла вверх по лестнице.
– Нежка – гадкая девка. Когда князь пришёл, я схоронилась, остерёгшись попасться ему на глаза. Знаю нрав его любострастный. А Нежка вопреки, и так и эдак вертелась перед князем. Волочайка безстудная! Вот он её вином греческим угостил, ну и всё прочее…
– За что же он так ненавидит меня? – спросила Ольга больше у самой себя, нежели у Любавы, но расторопная девица поспешила ответить:
– Что ты, княгинюшка. Разве ж он приходил бы к тебе так часто, коли б ненавидел. Бают, прежнюю супружницу воотще крайне редко жаловал. Того сама не видала, правда, – мала была. А ты ж красавица, ради тебя и Ласковью из терема отселил.
– Кто это, Ласковья?
– Полюбовница его хазарского роду-племени. Имени её хазарского не ведаю, так все Ласковьей её кличут – князь, поди, сам и придумал за дюжее любосластье. У него ведь все хоти – Лапушки, Ладушки да Прекрасушки… Ой, прости, княгинюшка, – охнула Любава и осеклась, метнув на Ольгу испуганный взгляд.
Ольга вяло отмахнулась, и Любава продолжила разглагольствовать:
– Думали, что веденицей наречёт её князь, так горячо привязался к ней, по люди с собой брал, на пиры рядом сажал, но слава Макоши, ты появилась. Не хватало ещё, чтоб нашей княгиней хазарка сделалась. А ты спрашивай меня, княгинюшка, спрашивай, я обо всём расскажу, о чём ведаю. Поговори – легче станет.
– В полюдье брал? А отчего в Новгород
с собой прошлым летом не взял?– Руку она поломала – на ловах вроде с лошади упала. Лечец её греческий врачевал – велел в покое быть.
– А где она теперь живёт, эта хазарка?
– Нынче в Печерске, недалече от ловчьих угодий. Там и прочие князевы хоти проживают. Токмо она порознь с ними – в своём тереме.
– А где прежняя княгиня жила? Евдокия?
– В нынешних покоях княжны Предславы. Княгиня последний год перед кончиной, говорят, хворала тяжко. Княжна Предслава всякий день в тереме проводила – с братаничами подсобляла, с хозяйством. А как спустя две весны сама овдовела, то насовсем в терем переселилась. Ласковья челядинкой при ней была. Вот князь пригожую челядинку и приметил… Рода она неведомого, знамо лишь что, хазарка. Мать её из похода Хвалынского в прежнее время в Киев добычей привезли. Поговаривают, сам супружник княжны Предславы с ней тешился, оттого Ласковья при княжне и росла. Князь Ласковью шибче прочих хотей жаловал. Коли б чадушко ему родила – княгиней бы сделал, мню. Но Ласковья даже и не понесла от князя ни разу.
Ольга подумала о своей недальновидности, о том, что давно стоило расспросить прислужниц про князя и его пристрастия, уж чернавки-то теремные обо всём знают. Почему не догадалась ранее? Верно, потому, что не привыкла у чернавок сплетни выспрашивать, в прошлой её жизни то не надобно было. Да и теперь пытать расспросами челядь казалось ей занятием недостойным. Тем не менее, разговор с Любавою как-то успокоил её, на смену отчаянью пришло опустошение, а может, просто все слёзы на сегодня Ольга уже выплакала.
В ледяном спокойствии вошла она в свои покои и села в светлице на престольное кресло – ожидать, когда в её ложнице страсти утихнут. Скоро всё закончилось, и раскрасневшаяся, растрёпанная Нежка в измятой сорочице выпорхнула из ложницы, стрельнула по княгине взглядом и, не сказав ничего, выбежала вон. После этого наступила тишина – князь, по видимости, уходить не собирался.
– Любава! – Ольга позвала свою чернавку. – В светлице мне постели, на лавке.
Любава явилась, испуганно вытаращила на Ольгу глаза, но перечить не решилась, метнулась в чуланчик – искать в сундуках постель.
Пока чернавка стелила, помогала Ольге раздеться, из ложницы вышел князь.
С кубком в руке, одетый в одни порты, остановился он в дверном проёме и воззрился на Ольгу, присевшую на край застеленной пуховой периной лавки. Любава спешно скрылась в чуланчике.
– Ты что это, прекраса моя, позабыла, где твоя ложница, или приглашения особливого ждёшь? Так ты не смущайся, проходи, – Игорь отпил из кубка, и, повернувшись боком, повёл рукой в приглашающем жесте.
– Не пойду туда, где мне места нет. Здесь почивать буду.
– Обиделась никак? – князь усмехнулся. – С чего бы? Я велел всегда раньше меня в ложнице быть и ожидать? Велел. Ты ожидала нынче? Нет. Ты уговор нарушила? Нарушила. Коли жена мужа не ждёт, приходится другую жену себе брать. Верно?
– Виновата я, признаю. Повеление твоё не выполнила. Ты наказал, – Ольгин голос зазвенел и разнёсся по покоям. – Но спать после чернавкиных утех не лягу! Вели постель перестелить, тогда приду.
– Условия рядить надумала, дерзить? Зря!
– В чём же дерзость моя? Что на грязном спать не хочу? Тебе чернавками свою постель греть привычно, а я брезгую!